Засечная черта - Иван Алексеев

— Михась! — голос Анюты был незнакомым, чуть хриплым.

Сердце Михася почему-то забилось учащенно, им овладело странное чувство, в котором была смешана тоска, тревога и одновременно какое-то сладостное томление.

— Михась, иди ко мне! — Анюта выдохнула эти слова из самой глубины груди, в них ощущалось трепетное биение ее сердца.

— Анютушка, — голос дружинника сорвался, дрогнул, каждое произносимое слово давалось ему с трудом. — Анютушка, у меня есть невеста...

И запинаясь, перескакивая с одного на другое, Михась скороговоркой рассказал Анюте о леди Джоане.

Анюта не произнесла ни звука, отвернулась к стене, прижалась лбом к холодному шершавому бревну. Горькая тоска и отчаяние овладели всем ее существом. Такого горя она не испытывала ни разу в жизни. Даже угрозы и издевательства Никифора оказались ничтожной мелочью по сравнению со словами, произнесенными сейчас Михасем. Ей хотелось кричать, плакать, биться головой о стену, вопрошать небеса: почему? За что? Неужели она не достойна любви? Разве это справедливо, что прекрасные и отважные предназначены только боярыням и принцессам, а она, Анюта, выходит, достойна лишь, не разгибаясь, ковыряться всю жизнь в земле и навозе? Значит, весь этот огромный и чудесный мир, заморские страны, захватывающие дух приключения, ослепительный блеск нарядов и доспехов, остроумные беседы о возвышенном — это не для нее? Но почему?! Все наставления отца Серафима о сущности христианства, вековая мудрость ее сородичей — русских крестьян-землепашцев — словно выпали из ее сознания, растворились, сгинули в этом немом оглушительном крике: почему?! За что?! Почему Михась любит не меня, а какую-то заморскую госпожу, богатую и знатную?! Чем я хуже?! В чем и перед кем я провинилась?!

Анюта словно застыла, окаменела телом и душой. Михась, будто почувствовав на расстоянии состояние девушки, тоже лежал без звука, боясь пошевелиться, нарушить эту гнетущую пронзительную тишину. Они так и не заснули этой ночью.

Утром с первыми лучами солнца Анюта поднялась со скамьи, оделась, собрала на стол нехитрый завтрак.

— Как встанешь — поешь. А я пошла, — произнесла она совершенно обычным тоном.

У Михася при звуках ее голоса, такого же, как и всегда, словно камень упал с души.

— Счастливо, Анютушка! Жду тебя к вечеру, — преувеличенно весело и ласково ответил дружинник.

— Жди.

Анюта улыбнулась одними губами и вышла из избы. Ну что ж. Книги, которые научил ее читать отец Серафим, разбудили в ней рассудок, любовь к дружиннику оживила чувства. А еще Михась научил ее сражаться, и она уже ощутила вкус одержанной победы, уверенность в собственных силах. Как там частенько приговаривает Михась? Прорвемся? Вот-вот. Конечно, ей еще предстоит многому научиться, многого достичь. Анюта подняла глаза, взглянула в серое сумрачное небо, словно бросая ему вызов, и резко, с шипящим выдохом, ударила коленом воображаемого противника, рванув обеими руками чью-то голову к своему правому плечу.

Вечером, ужиная вместе с Анютой, Михась по-прежнему испытывал в ее присутствии смущение, боялся взглянуть девушке в глаза, словно он в чем-то сильно провинился перед ней, обманул ее. Но Анюта ни словом, ни интонацией, ни жестом не показала, что что-то изменилось в их отношениях за прошедшую ночь.

Когда они завершили свою не слишком обильную трапезу и Анюта убрала со стола, Михасю стало совсем не по себе. Он впервые за их довольно долгое знакомство и длительное совместное проживание не знал, о чем ему дальше говорить с девушкой, боялся ее вопросов и упреков. Но Анюта не стала садиться, как он ожидал и как это она всегда делала ранее во время их ежевечерних бесед, за убранный стол напротив дружинника, а, поставив в печь горшок с оставленной на утро кашей, подошла к дверям, взглянула на Михася и произнесла решительно:

— Что сидишь? Пойдем!

— Куда? — растерянно захлопал глазами вконец выбитый из колеи Михась.

— Как это куда? В сарай, вестимо. Упражняться.

— Но зачем? Ведь мы... ведь ты уничтожила врага!

— Да мало ли их еще кругом, врагов-то. Пойдем, будешь учить меня дальше! Или ты считаешь, что я и в этом недостойна твоего внимания?

— Что ты, что ты, Анютушка! Как ты могла такое подумать! Да ты — достойней всех! — выпалил дружинник скороговоркой и, с готовностью вскочив с лавки, отправился вслед за девушкой в сарай, испытывая огромное душевное облегчение оттого, что их отношения, по его мнению, наладились, вернулись в прежнее русло.

«К тому же, — рассуждал про себя Михась, —я уже выздоравливаю, скоро приступлю к нормальным тренировкам, а уж тут-то партнер мне ох как пригодится! Я же не малыш-первогодок, чтобы на чурбанах да на чучелах боевые навыки отрабатывать!»

И все вроде бы вновь пошло своим чередом. Михась с двойным старанием приступил к процессу обучения Анюты навыкам рукопашного боя и отметил, что и девушка проявляет прежнее и даже, пожалуй, большее усердие в упражнениях, чем в те дни, когда ей грозила непосредственная смертельная опасность. А после занятий они вновь как ни в чем не бывало сидели в темной избе, возле теплой печки, и Михась по просьбе Анюты рассказывал ей подробно и красочно о заморских странах, о своей службе в морской пехоте адмирала Дрейка, об английском кулачном бое — боксе, о джентльменах, именующих себя спортсменами, и устраиваемых ими состязаниях, в общем — обо всем на свете, старательно избегая лишь одного: малейшего упоминания о леди Джоане, своей невесте.

Так прошел один день, наступил второй. Поиски убийцы в селе не прекращались. Никифоровы дружки, участвовавшие в некоторых его делах с наместником-воеводою из соседнего городка, даже обратились к этому самому воеводе за помощью. Тот обещал прислать опытных в сыскном деле своих людей. Понятно, что Анюте и Михасю приходилось постоянно быть начеку, и тут вдруг возникло одно обстоятельство, резко осложнившее дружиннику жизнь и почти лишившее его возможности прятаться от вероятной облавы.

Впрочем, это обстоятельство возникло не то чтобы вдруг, а в полном соответствии с климатическими особенностями описываемого региона. Просто выпал первый снег. Михась, утром выглянув в окно избенки, с ужасом понял, что если даже ему при появлении облавы и удастся быстро добежать до схрона под собачьей конурой, то прятаться там будет совершенно бессмысленно, поскольку его следы четко отпечатаются на этом белом покрове, ровным пушистым ковром устилающем двор. Михась весь день провел в напряжении, готовясь к заведомо неравному бою, не выпуская из рук самодельного лука и стрел с каменными и костяными наконечниками. К вечеру, правда, снег стаял, но, судя по низким тяжелым тучам, снегопад должен был вот-вот повториться.

Вечером пришла Анюта, взглянула на осунувшегося и заметно похудевшего всего за один день дружинника и, узнав, в чем дело, некоторое время сидела молча, не зажигая огня, затем произнесла слегка дрогнувшим голосом:

— Тебе пора возвращаться в скит.

— Но туда может нагрянуть облава!

— Они уже там были как раз сегодня и убедились, что на десять верст вокруг — только звериные следы, а скит две седмицы необитаем. Опытный человек сразу поймет по золе, когда печь топили последний раз. Так что собирайся, надобно выйти на рассвете, под снегопад. Дорогу найдешь?

— Конечно. Я же в лесу — как дома.

Анюта стояла у плетня и смотрела в снежную пелену, за которой исчез Михась. Снег падал большими белыми хлопьями, надежно укрывал все следы, и уже через несколько минут нельзя было ни по каким признакам догадаться, что кто-то только что прошел по этой самой опушке леса. Нарастающий стук множества копыт за спиной заставил ее вздрогнуть, резко обернуться. В дальнем конце сельской улицы, из-за того самого заброшенного сарая, где ее подкарауливал совсем недавно, а уже казалось, что целую вечность тому назад, Никифор, показался отряд всадников, направлявшихся явно к ее избе, ибо дальше ехать было попросту некуда.

«Скачите себе, сколько влезет! — злорадно подумала Анюта. — Ищите ветра в поле».

Она, не двигаясь с места, принялась спокойно и равнодушно взирать на подъезжавшую кавалькаду, однако когда всадники приблизились, их вид заставил девушку вздрогнуть еще раз. Сердце Анюты учащенно забилось, дыхание перехватило. На головах у всадников были смешные плоские шапки, напоминавшие блины, а на рукавах нашиты знаки, врезавшиеся в Анютину память на всю жизнь: черные бархатные круги, в которых скалили зубы желтые рыси. Отряд уже въехал во двор, остановился посредине.

Первым желанием девушки было броситься навстречу однополчанам Михася — поморским дружинникам, закричать, что их раненый товарищ находится в опасности. Сейчас он в одиночку из последних сил бредет через лес, спасаясь от погони, и нуждается в их немедленной помощи.

Однако в следующий миг Анюта буквально застыла на месте, словно окаменев. Среди дюжины всадников она вдруг увидела двух женщин. Одна из них, легко соскочив с коня, пошла к стоящей возле плетня Анюте, которая смотрела во все глаза на вторую женщину. Та как-то необычно, боком, сидела на высоком гнедом скакуне, стройная и грациозная. Широкий подол ее собольей шубы изящно свешивался с седла почти до самых стремян, серебрясь и играя легчайшим драгоценным мехом. Чуть рыжеватые волосы незнакомки были гладко уложены в невиданную красивейшую прическу, увенчанную, как короной, чудесной шапочкой из того же собольего меха. Ее серые глаза смотрели на весь мир гордо и, как показалось Анюте, свысока и презрительно. Изящная тонкая рука женщины, затянутая в замшевую перчатку с меховой оторочкой, твердо и уверенно держала узорчатый повод.