Лихорадка теней - Карен Монинг

Я выбрала черный и красный из-за татуировок на теле Бэрронса. Это мое обещание ему, что я все исправлю.

— Разве твоя армия не пойдет с нами? — спрашиваю я, когда мы выходим из пентхауса. Ночь прохладна и безоблачна, в небе сверкают звезды. За день снег растаял, и булыжные мостовые теперь сухие — для пущего разнообразия.

— Охотники презирают младшие касты.

— Охотники? — вторю я.

— А как ты намеревалась искать Синсар Дабх?

Я уже летала на одном из них, с Бэрронсом, в ночь когда мы пытались загнать Книгу с помощью трех из четырех камней. Интересно, знает ли Дэррок об этом? С его хитро спрятанным зеркалом в переулке за магазином, неизвестно как много он обо мне знает.

— И если мы найдем ее сегодня.

Он улыбается.

— Если ты найдешь ее для меня сегодня, МакКайла, я сделаю тебя своей королевой.

Я окидываю его беглым взглядом. Он роскошно одет — костюм от Армани, кожа с кашемиром. При себе у него ничего нет. Знание и есть ключ к слиянию с Книгой? Ритуал? Руны? Какой-то предмет?

— У тебя есть все необходимое для слияния с ней? — прямо спрашиваю я.

Он смеется.

— О, сегодня атака идет по всем фронтам. В таком-то платье, — вкрадчиво говорит он, — я надеялся на соблазнение.

Беззаботно пожимаю плечами и улыбаюсь.

— Ты знаешь, что я хочу знать. Не вижу смысла притворяться. Мы то, что мы есть, ты и я.

Ему нравится то, что я определяю нас в одну категорию. Вижу это по его глазам.

— И что же это, МакКайла? Кто мы?

Он слегка поворачивается в сторону и бросает резкую команду на непонятном языке. Один из Темных Принцев появляется, прислушивается, кивает и исчезает.

— Выживающие не смотря ни на что. Два человека, которыми не будут управлять, потому что мы были рождены, чтобы править.

Он вглядывается в мое лицо.

— Ты действительно в это веришь?

Температура падает и мое пальто вдруг покрывается крошечными мерцающими кристаллами черного льда. Я знаю, что это значит. Королевский Охотник материализуется над нами, черные кожистые крылья бьются в ночном воздухе. Мои волосы развеваются на ледяном ветру. Я смотрю вверх на покрытое чешуей брюхо представителя касты, созданной специально для того, чтобы охотиться на ши-видящих и убивать их.

Великий Сатанинский дракон. Он складывает свои массивные крылья и медленно приземляется на улицу, едва не задев соседние здания.

Он огромен.

В отличие от меньшего Охотника, которого Бэрронс умудрился подчинить своей воле и «заглушить» в ту ночь, когда мы летали над Дублином, этот на сто процентов чистокровный Королевский Охотник. Чувствую, что он колоссально древний. Он гораздо старше, чем все, что я видела или ощущала, летая по ночному небу. Адский холод, который он распространяет вокруг себя, чувство отчаяния и пустоты, что он излучает — все это присутствует в полном комплекте. Но он не угнетает меня и не заставляет чувствовать себя ничтожной. Этот дарит мне… ощущение свободы.

Он осторожно проникает в мое сознание. Я чувствую, как он сдерживает себя. Он не просто обладает могуществом, он и есть могущество.

Я наношу ответный удар с помощью зеркального озера в своей голове.

Он издает тихий звук изумления.

Я вновь обращаю внимание на Дэррока.

— Ши-видящая? — говорит Охотник.

Я игнорирую его.

— ШИ-ВИДЯЩАЯ? — Охотник врывается в мою голову с такой силой, что у меня моментально начинается головная боль.

Я резко поворачиваю голову.

— Что? — огрызаюсь.

Огромный черный силуэт в тени припадает к земле. Голова низко наклонена, подбородок касается тротуара. Он перемещает вес своего тела с одной когтистой лапы на другую, сметая тяжелым хвостом ненужные теперь мусорные баки и шелуху человеческих останков. Огненные глаза впиваются в мои.

Я чувствую, как он осторожно мысленно давит на меня. Легенда гласит, что Охотники либо не фэйри, либо не совсем фэйри. Понятия не имею, что они такое, но мне совсем не нравится чувствовать их в своей голове.

Спустя мгновенье он усаживается на задние лапы и говорит:

— А-а-а. Вот ты где.

Я не знаю, что это значит. Пожимаю плечами. Он больше не в моей голове, и это всё, что меня волнует. Поворачиваюсь к Дэрроку, который продолжает наш разговор с того места, где мы остановились.

— Ты правда веришь в свои слова о том, что мы рождены, чтобы править?

— Разве я тебя хоть раз спросила, где мои родители? — отвечаю встречным вопросом. Мне больно его задавать, это разрывает мне сердце, сама эта мысль разрывает душу, но я иду ва-банк. Если я сегодня получу то, что мне нужно, все это закончится. Закончатся мои боль и страдания. Я смогу перестать себя ненавидеть. А утром снова смогу поговорить с Алиной, прикоснуться к Бэрронсу.

Его взгляд становится пронзительным.

— Когда ты увидела, что я держу их в заложниках, то подумал, что ты слаба и движима чувством сентиментальной привязанности. Так почему же не спрашивала о них?

Теперь я понимаю, почему Бэрронс всегда настаивал, чтобы я перестала задавать ему вопросы и судила о нем только по его поступкам. Солгать не трудно. Хуже то, что мы цепляемся за эту ложь. Просим дать нам иллюзию, чтобы не смотреть правде в глаза, не чувствовать себя одинокими.

Помню себя семнадцатилетней. Думая, что по уши влюблена, я спрашиваю у парня (красавчика — нападающего Рода МакКуина) с которым была на выпускном: «Это же не правда, что Кейти видела тебя целующимся с Бренди в коридоре возле туалета. Ведь не видела, Род?» И когда он ответил, что нет, я ему поверила, несмотря на следы помады на его подбородке, слишком красной, чтобы быть моей, и на то, как Бренди смотрела на нас поверх плеча своего партнера. Никто не удивился, когда через две недели он стал парнем Бренди, а не моим.

Я смотрю в глаза Дэррока и то, что я там вижу, приводит меня в восторг. Он действительно сделает меня своей королевой. Дэррок и правда меня желает. Не знаю уж почему, может, потому что он запал на Алину, а я больше всего напоминаю её. Может, потому, что они с моей сестрой поняли, кем они были вместе и на что были способны, а познание друг друга сильно связывает. А может, все дело в этом моем странном темном озере, или что оно там такое, из-за которого Синсар Дабх любит играть со мной.

Возможно, из-за того, что отчасти он человек и жаждет тех же иллюзий, что и все мы.

Бэрронс был пуристом[13]. Сейчас я его понимаю. Слова так опасны.

— Все меняется. Я приспосабливаюсь. Отбрасываю все ненужное, когда обстоятельства изменяются, — говорю я. Тянусь, поглаживаю его лицо, указательным пальцем легко прикасаюсь к его идеальным губам, провожу по его шраму.