Три подруги и пустынная кошка (СИ) - Анастасия Солнцева

дурачиться и спросила: — Если не ты, то кто тогда?

— Точно не знаю. Возможно, кто-то из ягуаретт. Возможно, кто-то из людей Лозовского. А возможно, она кому-то еще дорогу перебежала, как черная кошка. В общем, где-то она свою мордаху засветила, раз пулю поймала.

— «Людей» Лозовского — в буквальном смысле людей? — уцепилась я за это слово.

— Да, — подтвердил Гриша. — У Лозовского есть не только ручные коты, но и ручные громилы. Среди них всякий сброд — бывшие военные, незадачливые спортсмены, продажные менты и просто товарищи, готовые за большие деньги сделать все, что прикажут. Для какого-нибудь кандидата в мастера спорта по стрельбе небольшая трудность продырявить музе голову. Вот только, в том-то и дело, что в голову они не целились. А пытались подстрелить, но так, чтоб без летального исхода.

— Она нужна была живой, — протянула я.

— Да, когда мои волки подъехали, муза уже скрылась, оставив на память о себе кровавые пятна на асфальте. Воспользовалась отсутствием у преследователем хорошего знания местности. Там, где её взялись преследовать, дворы такие, что даже для местных добраться домой — целый «Форт Боярд».

— Падают монеты и гуляют тигры? — не удержалась от ехидного замечания я.

— Голубиное говно там на голову падает, — отрезал Гриша. — И круглогодично озабоченные коты, метящие все подряд, гуляют.

— Очаровательно, — выдохнула я с восхищением и уже серьезно: — Я знаю, как музу нашли ягуаретты. Лозовский приобщился к современным технологиям и использует городские камеры. Но как об этой вечеринке с огнестрелом узнал ты и твои песики?

— Предатели есть везде, — выдал широкую и очень неискреннюю улыбку оборотень. — И всегда найдутся те, кто кому деньги развяжут язык.

— Понятно, у тебя среди пятнистых есть доносчик, — заключила я под многозначительным взглядом Гриши. — И он же сообщил тебе о встрече котов Лозовского с Фирусой.

Гриша кивнул и уже открыл рот, чтобы что-то добавить, но дверь широко распахнулась и через порог переступил Макс. Я успела заметить, как за его спиной мелькнуло чье-то мощное туловище, затянутое в черную форменную одежду. Макс оглянулся через плечо и дверь прикрыл, распорядившись в сторону вервольфа:

— Ты свободен. Оставь нас.

Гриша подчинился не сразу. Сперва он вопросительно взглянул на меня. Я в ответ развела руками, мол, ничем не могу помочь и понятия не имею, чего вам двоим от меня надобно. Оборотень глаза отвел и с тяжелым вздохом поднялся. Сунув руки в карманы, мужчины замерли друг напротив друга. Роста они были почти одинакового, разве что Гриша чуть повыше, да и в телосложении один другому не уступал.

— Ты хочешь мне что-то сказать? — с вызовом приподнял бровь Макса, не отворачиваясь от альфы.

— Да, — без страха и колебаний ответил Гриша. — Но скажу потом, когда мы будем наедине.

— Жду, не дождусь, — равнодушно бросил мой бывший друг, обошел оборотня и приблизился к кровати, на которой оставалась сидеть я. — А теперь можешь заняться своими делами.

— Не сомневайся, займусь, — кивнул вожак и поглядел на меня с мелькнувшей на дне зрачков затаенной тоской, такой, что хоть вместе с ним на луну вой. А потом он ушел. Как только дверь за ним захлопнулась, Макс подошел и провернул ключ в замочной скважине.

Стало жутко. Впервые в жизни рядом с ним мне стало чертовски страшно, до такой степени, что затряслись руки и перехватило дыхание.

Глава 15

— Что ты затеял? — вырвалось у меня.

— Ничего такого, — спокойно повернулся он ко мне, — чему бы ты смогла помешать. Так что, нервничать и беспокоиться тоже не имеет никакого смысла.

Что-то в нем изменилось и я, знавшая его много лет, не могла этого не заметить. И пусть мне регулярно приходилось сомневаться, а знала ли я вообще настоящего Макса и был ли он со мной хоть когда-нибудь честен, все же хотелось верить, что невозможно притворяться полностью, создав новую личность с нуля. Потому что любая роль всегда имеет под собой в основе автопортрет. Сколько ни старайся, а истинная натура рано или поздно вылезет наружу, особенно, если притворяться приходится годами.

Вот только как понять, в какой из моментов Макс настоящий, а в какой — сфальсифицированный? Как разобраться, где заканчивается ложь и начинается правда? И смогу ли я вынести эту правду?

Макс присел на край кровати, желая быть поближе ко мне, а я наоборот — отползла подальше, уткнувшись лопатками в металлическую спинку кровати.

— Тебе нравится комната? — любезно улыбнувшись, начал он, обведя рукой пространство вокруг.

— Нет, — честно выдала я.

Его присутствие нервировало так, как нервирует затяжная реклама или песня с назойливым мотивом, повторяющаяся снова и снова. В какой-то момент начинает казаться, что в мире больше не существует другой музыки, потому что конкретна эта заполнила собой все.

— Почему? — он, казалось, был искренне обескуражен таким ответом. Ждал, что я кинусь ему на грудь с благодарственным воплями?

— Потому что я не ручной хомячок, чтобы меня в клетке держать, — с яростью зашипела я на него.

— Я знаю, что ты не хомячок, — не меняясь в лице, ответил Макс. Сделал одно стремительное движение и оказался рядом со мной, так близко, что я ощутила движение его груди, вздымающейся в такт потяжелевшему дыханию. — Ты — моя любимая женщина, ты та, которую я буду ждать у алтаря.

Он скользнул взглядом вниз по моему лицу, сосредоточившись на губах. А вскоре к взгляду присоединились и руки. Его пальцы аккуратно притронулись к моей щеке, будто бы пробуя, будто не веря, что я здесь и я — настоящая.

— Я что, похожа на призрака? — невольно сорвалось с моего языка. — Ты так на меня смотришь…

— Не могу поверить, что ты — рядом. Полностью в моей власти… Наконец-то.

Я попыталась отодвинуться, но сзади была стена, а спереди — он, весь какой-то чужой…

— Ты меня боишься? — он провел пальцем по линии челюсти, остановившись на подбородке и начал поглаживать его, немного растерянно, немного задумчиво.

— Тебя это удивляет? — мне стало смешно, но это был больной смех с горьким привкусом потери.

Хотелось плакать. Я уже давно не испытывала такого немного детского желания разрыдаться и реветь долго и громко, в неистовстве колотя все вокруг руками. Вот только, что оплакивать? Себя, которая не просто оказалась в ловушке, а родилась уже в ней? Или его, который шел вперед, к своей цели, не замечая, как топчет других ногами? Или нас всех? Мы такие, какими нас создали — хорошо это или плохо?

— Это приводит меня в ярость, — и с губ Макса сорвался смех, тихий и зловещий,