Искатели - Даниил Гранин

И действительно, им всем показалось, что нынешние студенты стали значительно моложе: первокурсницы донашивали коричневые форменки школьных лет, парни выглядели совсем мальчиками.

— Бедные, — вздохнула Машка, — куда им распознать ваши слабости, Лев Никанорыч!

Все заулыбались, вспомнив: правильно, если на экзамене приходится туго, надо ввернуть Льву Никанорычу что-либо помудренее о Гоголе, тогда старик сам начнет увлеченно рассуждать и, расчувствовавшись, поставит хорошую отметку.

На заседании выступали питомцы института, рассказывали, где и как они работают. На трибуну выходили выпускники разных лет, они говорили трогательно, не без нравоучительности, с наивной уверенностью, что уж их-то студенты послушают.

В перерыв Пушков предложил «смотаться» с концерта и пошататься по институту.

— Сачок! — с великолепным презрением произнесла Люся Огородникова, им доставляло удовольствие припоминать всякие студенческие словечки. — Сачок, наверное, ты сам сматываешься со своих лекций.

Они заглядывали в кабинеты, вспоминали все хорошее и смешное, что было пережито в этих стенах.

— «Молния!» Ребята, глядите, наша «Молния!» — закричала Машка.

В коридоре стояла большая грифельная доска с заголовком «Молния».

Цветными мелками была нарисована захламленная комната общежития, на полу кучи мусора, кровати не прибраны. Внизу объявление; «Вниманию старшекурсников, в чьих комнатах временно проживали студенты первого курса! Трест очистки города сообщает, что в его распоряжении имеются мощные экскаваторы, бульдозеры, самосвалы».

Под объявлением приписка: «Чепуха, все равно после нас не вывезете. Любимов Е.».

На втором курсе, впервые в институте, они организовали веселую сатирическую газету. Выходит, их почин удержался. Они с гордостью переглянулись.

— Даже доска та же, — стала уверять Машка.

— По-моему, и объявление то же, — сказал Пушков, — я его сочинял.

Висели и другие «Молнии», теперь они выходили на каждом факультете.

Наконец добрались до своей родной аудитории. В комнате было темно, Леня долго шарил по стене, нащупывая выключатель.

— Где ты ищешь, — ликуя, крикнула Лиза, — он же справа! Вспыхнул свет, и они увидели перед собой знакомую комнату, длинные столы, большие доски.

Лизе показалось, что скамейки стали чуть ниже, да и вся комната вроде уменьшилась. На свежеокрашенных столешницах невозможно было различить выцарапанные когда-то инициалы. Зато, выдвинув один из ящиков, Лиза нашла на боковой стенке надпись. Все столпились вокруг и читали: Л. Пушков с прелестной Л. Здесь сидели на ОМЛ.

— Лиза, это ж про тебя, — позавидовала Тося Федорова. — Единственное произведение Пушкова, которое до сих пор волнует читателей.

— Ну-ну, вы не очень, — Леня поправил очки и откашлялся. — Вы бы лучше, товарищ Федорова, сообщили, что вам известно из биографии Ронсара.

Тося, копируя себя, со страхом огляделась вокруг, нервно переплела пальцы.

— Я… я не Федорова, я теперь Полянская.

— Вечно с вами какая-нибудь история, — рассердился Пушков, — то задания не выполнили, то фамилия не та.

На правах бывшего комсорга Люся Огородникова заняла преподавательское место и потребовала, чтобы каждый отчитался, как он живет.

Лизе хотелось вспоминать и вспоминать их студенческие годы, но все закричали: «Правильно, давайте отчитываться!»

Разумеется, первой взяла слово Маша Стародубцева. Она работала литературным редактором. В мире не существовало более неблагодарной профессии. Если книга получалась плохая — значит, ее испортил редактор; если хорошая — значит, несмотря на все усилия редактора. Ругайся, выслушивай оскорбления, вживайся в авторскую систему мышления — требуют, как с гениального актера, а разве кто-нибудь видит этого актера на сцене?

По ее яростному топу все понимали, как она горда своей работой. Не обращая внимания на смешки, она рубила воздух крепкой маленькой ладонью, договорясь в азарте до того, что легче написать книгу, чем ее отредактировать.

Ее с трудом утихомирили.

Лиза понимала, что дойдет очередь и до нее.

«Ну и что ж, я мать, я воспитываю двоих детей», — мысленно повторяла Лиза, пытаясь представить, как она произнесет это вслух и как это прозвучит.

И всем станет ясно, что она права и поступить иначе не могла, и все ей будут сочувствовать…

В дверь просунулся какой-то паренек, вопросительно прислушался, видимо пытаясь определить характер совещания.

— Заходите, юноша, — пригласил Леня Пушков, — не вы ли тут обитаете?

— Да, это аудитория пятьсот десятой группы, — осторожно подтвердил паренек.

Все просияли, поняв наконец, чего им не хватало.

— Вот мы и встретились со своими потомками, — сказала Люся.

Азартно потирая руки, Пушков скомандовал потомку тащить сюда своих коллег.

Студенты входили неторопливо, с чувством собственного достоинства.

Польщенные взволнованным интересом, с которым их встречали, они держались с невозмутимостью все в жизни видевших и испытавших. Это должно было отличать пятикурсников от всех остальных.

О, как хорошо понимала их Лиза! Первокурсники бы только толпились в дверях, подталкивая друг друга, второй курс ввалился бы с жадным, откровенным любопытством. Третий вел бы себя развязно — краснели бы и пытались острить насчет своих профессоров. Наиболее озабоченные и серьезные — это четвертый курс. И, наконец, вот он, пятый, у которого все позади и все впереди. Рядом с Лизой села смуглая, скуластая девушка и выжидательно посмотрела, как будто разрешая Лизе спрашивать. Они познакомились, девушку звали Ганна Луденкова.

— Я из Болгарии, — пояснила она.

Томительное предчувствие мешало Лизе найти нужный тон.

— Скажите, вы правда занимались в нашей группе? — чисто выговаривая по-русски, спросила Ганна.

Лиза подумала: может быть, все обойдется, пойдут разговоры со студентами и не к чему будет рассказывать о себе. Она облегченно рассмеялась и сказала:

— Да, да. Я сидела на этом месте, видите, — она выдвинула ящик и показала обведенный лиловыми чернилами стих Пушкова.

Оказалось, что теперь Ганна сидит за этим столом. Это совпадение почему-то взволновало обеих. Ганна слегка отстранилась, оглядывая Лизу, и Лиза с мягкой грустью думала, что Ганна силится представить ее студенткой.

Но узкие глаза Ганны смотрели мечтательно и допрашивающе, и тогда Лиза вдруг поняла, что Ганна всматривалась в нее, как в собственное будущее. С новой силой дурное предчувствие охватило Лизу.

— Где вы преподаете? — спросила Ганна.

Но спине, по груди Лизы медленно поднималась краска.

— Продолжаем, товарищи, — деловито сказала Люся Огородникова. — Давай, Тося.

Лила поспешно пожала Ганне руку под столом:

— Подождите, послушаем Тосю.

Тося встала и начала рассказывать спокойно и старательно, как будто ее куда-нибудь выбирали и она сообщала свою биографию.

— Я развелась с мужем, он пить стал. Мне надо было подыскивать работу ближе к дому, потому что детский сад в семь часов закрывался…

Она поступила в Музей Ломоносова. После школы музейная работа выглядела скучновато, по, читая Ломоносова, она заинтересовалась малоисследованной стороной его творчества — научной поэзией.

«Я мать… — снова мысленно начала Лиза. — У меня двое детей, я пожертвовала собою, я помогала мужу стать… Кем стать, кем?» — У нее перехватило дыхание, она вдруг почувствовала, что сейчас все поймет, но она понимала лишь, что дело не только в том, работает она или не работает.

— …Понимаете, ребята, Ломоносов первый и пока единственный сумел сложные научные проблемы выразить вдохновенным поэтическим словом. — Глотнув воздух, Тося прочла:

Неправо о вещах те думают, Шувалов,Которые стекло чтут ниже минералов,Приманчивым лучом блистающих в глаза.Не меньше пользы в нем, не меньше в нем краса.

Убегая от своих мыслей, Лиза смотрела на нее с жалостью, думая о том, как она постарела.

— Очень здорово интересно, — шепнула Ганна. — Как хорошо вы придумали нас позвать. А вы не выступали еще?

— …В советской науке еще больше поэзии, разве она не должна вдохновлять наших поэтов? — Тося разрумянилась, и Лиза механически отметила, что румянец идет ей. Тосю перебивали вопросами, разговор захватил и студентов.

Когда-то они считали Тосю неудачницей. Тося плохо училась, была какой-то вялой, даже туповатой. А теперь… И Люся, и Машка, и Женька Самойлов, как они ее слушают, все они изменились — стали уверенные, сильные, энергичные. Тося, которую она всегда жалела и к которой относилась немного свысока, эта Тося чувствует себя ничуть не хуже Леньки Пушкова, бойко отшучивается, и спорит, и ни перед кем не робеет.