Марианна и неизвестный из Тосканы - Жюльетта Бенцони

— Она презирает всех… и самое себя еще больше Других с тех пор, как из желания услужить эрцгерцогине согласилась занять место придворной дамы. Это мадам де Шеврез. Она, как вы сами видели, очень красива.

У нее острый и тонкий ум, но она очень несчастна, ибо ее страстная душа задыхается. Подумать только, ей приходится говорить «император»и обращаться к «величеству», тогда как в частной жизни она называла его попросту «мелкий пролаза». Впрочем, она уже почти отучилась от этого. Что же касается пренебрежения вами…

Талейран резко повернулся и устремил на Марианну взгляд сине-зеленых глаз.

— ..у нее нет другого повода делать это, кроме того, что вы сами ей подаете! Одна из Шеврез может только с пренебрежением относиться к певице Марии-Стэлле… но она открыла бы объятия дочери маркиза д'Ассельна.

Наступила тишина. Чуть нагнувшись к своей собеседнице, Талейран сверлил ее взглядом, но Марианна не дрогнула.

— С каких пор вам это известно? — спросила она с внезапным спокойствием;

— С того дня, как император отдал вам особняк на Лилльской улице. В тот день я понял, откуда идут эти зыбкие воспоминания, которые мне не удавалось упорядочить, это сходство с кем-то, кого я не мог вспомнить! Я сообразил, кем вы являетесь в действительности.

— Почему же вы ничего не сказали?

Талейран пожал плечами:

— А к чему? Вы сами непредвиденным образом оказались по уши влюбленной в человека, которого с детских лет ненавидели.

— Да, но это вы толкнули меня в его постель, — грубо бросила Марианна.

— Я достаточно о нем жалел… о том памятном дне, когда я пришел поговорить с вами. А потом я подумал, что нужно предоставить все естественному ходу событий и времени. Такая любовь долго не просуществует.

Ни любовь ваша, ни ваша артистическая карьера…

Марианна была поражена.

— Из-за чего же, позвольте вас спросить?

— Причина одна. Вы не созданы ни для Наполеона, ни для театра. Даже если вы попытаетесь убедить себя в противном, вы все равно одна из нас, аристократка, и из очень хорошей семьи. Вы так похожи на отца!

— Это правда, вы знали его? — спросила Марианна, томимая жаждой побольше узнать наконец о человеке, плотью И кровью которого она была, но все знакомство с которым ограничивалось только портретом. — Расскажите мне о нем!

Талейран осторожно снял лежавшую на его рукаве трепещущую руку и задержал в своей.

— Позже. Здесь трудно вызвать в воображении его образ. Император приближается. Вам надо хоть на время превратиться в Марию-Стэллу.

Он торопливо провел ее к группе музыкантов, где в центре она заметила Госсека, подававшего ей знаки рукой, Пиччини, раскрывавшего партитуру на рояле, и Паэра, дирижера императорской капеллы, заботливо обтиравшего свою палочку. В последний момент, повинуясь безотчетному побуждению, она задержала вице-канцлера.

— Если я не создана ни для… императора, ни для театра, то, по-вашему, для чего же?

— Для любви, милочка!

— Но… мы любим друг друга!

— Не путайте! Я говорю о любви… великой любви: той, что потрясает миры, сокрушает вековые династии… той, что сохраняется до самой смерти, той, наконец, которую большинство людей никогда не находит.

— Тогда почему я должна найти ее?

— Потому что, если вы ее не найдете, значит, она не существует, Марианна, а она должна существовать, чтобы подобные мне могли ее отрицать!

Глубоко взволнованная, Марианна следила за неровной, но изящной походкой этого странного хромого. Она явно различила в его словах, так мало соответствовавших облику и манерам Талейрана, в этом решительном признании их сословной общности как бы предложение дружбы или по крайней мере помощи… Помощи! Сейчас, когда она так в ней нуждалась! Но до какой степени можно полагаться на искренность князя Беневентского? Пожив под его крышей, Марианна лучше, чем кто-либо, знала то своеобразное очарование, которое он излучал, тем более сильное, что оно казалось совершенно непроизвольным. Ей вдруг вспомнились слова графа де Монтрона, которые Фортюнэ Гамелен однажды пересказала ей, смеясь: «Ну, кто же его не полюбит? Он ведь такой порочный!»

Чего добивался он сегодня вечером? Вернуть ее без всяких задних мыслей, к достойному ее рождения существованию или просто еще больше отдалить от императора… Императора, которого он, как говорят, предает в пользу царя?

Пропели трубы, раздались торжественные удары жезла главного церемониймейстера, графа де Сегюра, и в огромном зале воцарилась почтительная тишина, тогда как все повернулись к трибуне, где среди волны блестящих туалетов и сверкающих орденами мундиров показалась императорская чета. На переливающемся разноцветном фоне придворных дам и адъютантов выделялись зеленый мундир Наполеона и розовое платье Марии-Луизы, а больше Марианна ничего не увидела. Как и весь двор, она склонилась в глубоком реверансе.

Почему он не был бесконечным, этот реверанс?.. Когда Марианна подняла глаза к новобрачным, выражение счастья на их лицах поразило ее в самое сердце. Она получила наглядное подтверждение полного согласия между ними. Даже не взглянув на зал. Наполеон с предупредительностью и нежностью усаживал свою супругу и даже поцеловал ей руку, которую продолжал держать в своей, когда сам сел рядом. Он нагнулся к ней и тихо говорил что-то, не обращая внимания на окружающих.

Уязвленная и растерянная Марианна стояла у рояля, не зная, как вести себя. Придворные заняли места, ожидая, когда император даст знак начинать концерт, концерт, заказанный им, чтобы дать отдохнуть Марии-Луизе между парадным завтраком и большим приемом, в ходе которого новая императрица получит поздравления от дипломатического корпуса и представителей муниципалитетов.

Но Наполеон, улыбаясь, продолжал интимную беседу, и у Марианны, испытывавшей невыносимые муки, внезапно возникло ощущение, что эта низкая эстрада не что иное, как позорный столб, к которому она пригвождена по жестокому капризу забывчивого возлюбленного. Ее охватило безумное желание бежать из этого роскошного зала, от сотен пар любопытных глаз. К несчастью, это было уже невозможно… Вверху, на трибуне граф де Сегюр почтительно склонился к его величеству, без сомнения, испрашивая разрешения начинать, на что император, даже не взглянув на него, ответил небрежным жестом, который воплотился в торжественный удар жезла.

Словно эхом отозвались легкие удары палочки Паэра по пюпитру. Александр Пиччини взял первые аккорды на рояле, увлекая за собой скрипки. Поймав его полный ужаса взгляд, Марианна поняла, что ее волнение заметно. А в углу внизу на обращенном к ней лице Госсека читалась безмолвная мольба. Безусловно, никогда еще не видели, чтобы император так бесцеремонно обращался со знаменитой певицей. Но Марианне вспомнилось, что все-таки она, если верить словам Дюрока, была в немилости за то, что не позволила пожилому крестному испачкать пурпурное одеяние князя Церкви парижской грязью!