Кожаный Чулок. Большой сборник - Купер Джеймс Фенимор

— Я помню, ты рассказывал, как впервые очутился в этих лесах, но воспоминания мои об этом неясны, они слились с туманными образами детских фантазий. Сколь ни мало цивилизован этот край теперь, тогда он, наверное, был совсем диким и угрюмым. Расскажи, отец, что ты думал и чувствовал, когда попал сюда в первый раз?

В голосе Элизабет звучал живой, горячий интерес. Эдвардс тем временем подъехал поближе и устремил пристальный взгляд в лицо Мармадьюка, будто стараясь прочесть его мысли.

— Ты была тогда совсем крошкой, но, вероятно, помнишь тот год, когда я оставил тебя и твою мать и отправился исследовать эти необитаемые горы. Тебе не понять помыслов и стремлений, которые побуждают человека идти на всяческие жертвы ради достижения намеченной цели. Мне посчастливилось, тяжкие усилия мои не пропали даром. Если даже мне пришлось претерпеть голод и болезни и много других мытарств, когда я вместе с остальными боролся за этот суровый край, меня не постигли неудачи и разочарования.

— Неужели вы голодали? — воскликнула Элизабет,— Среди такого изобилия?

— Да, дитя мое. Те, кто видят здесь теперь повсюду достаток и процветание, с трудом поверят, что всего лет пять назад поселенцы вынуждены были питаться лишь скудными плодами леса и тем немногим, что приносила охота на диких зверей: у них тогда еще не было умения и опыта настоящих охотников.

— Да, да,— отозвался Ричард, случайно расслышав конец фразы за громкой песней лесоруба,— голодные то были времена, кузина Бесс. Я так отощал, что стал смахивать на хорька. А уж бледный-то был, будто только-только встал после лихорадки. Мосье Лекуа день ото дня все тоньшал да легчал, словно высыхающая тыква. Мне думается, мосье, вы и по сю пору не совсем еще оправились. Бенджамен переносил голод тяжелее нас всех. Он божился и клялся, что наша скудная пища похуже урезанного матросского пайка в штилевых широтах. А уж насчет божбы да ругани Бенджамен хоть кого за пояс заткнет, стоит лишь поморить его голодом. Я, признаться, и сам чуть было не собрался бросить тебя, братец Дьюк, хотел вернуться в Пенсильванию на откорм. Но, черт побери, подумал я, ведь наши матери были родными сестрами, значит, мне положено и жить и умереть с тобой вместе.

— Я не забыл твоей доброты,— сказал Мармадьюк,— и всегда помню, что мы с тобой кровная родня.

— Но, дорогой отец,— с изумлением воскликнула Элизабет,— неужели вы действительно терпели настоящие муки голода? А прекрасные плодородные долины

Мохока — разве не могли вы закупить там все необходимое продовольствие?

— То был неурожайный год. В Европе цены на провизию сильно поднялись, и спекулянты жадно скупали все, что только могли. Путь переселенцев с Востока на Запад лежал через долину Мохока, и они все съедали на своем пути, словно саранча. Да и самим жителям равнины приходилось довольно туго. Они тоже терпели нужду, но благодаря своей осмотрительности, присущей людям германской расы, сумели все .же сберечь небольшие излишки продовольствия, и бедноту там не угнетали. Слово «спекулянт» было им неведомо. Мне не раз приходилось видеть, как по крутым горным склонам отважно пробирается человек, согнувшись под тяжестью мешка с мукой, которую тащит с мельницы в долине Мохока,— все для того, чтобы накормить свою умирающую от голода семью. И уж так, наверное, радостно было у него на душе, когда он приближался наконец к своей хижине, что пройденные тридцать миль казались ему пустяком. Не забудь, Бесс, ведь все это происходило в самом начале заселения края. Тогда у нас еще не было ни мельниц, ни зерна, ни дорог, ни даже раскорчеванных участков, ничего, кроме голодных ртов, которые надо было накормить, ибо, несмотря на тяжелый год, переселенцев не стало меньше,— нет, голод, охвативший все пространство до самой восточной границы, как будто еще увеличивал число ищущих новые земли.

— А что ты предпринял, чтобы помочь несчастным?— спросила Элизабет, которой невольно передалось волнение отца,— Пусть даже сам ты не голодал, но ведь на тебе лежала большая ответственность за других.

— Да, друг мой,— проговорил судья и на минуту задумался, как бы перебирая в памяти все тогдашние свои ощущения.— От меня зависели судьбы сотен людей. Они все уповали на меня, ждали, что я дам им кусок хлеба. Страдания близких, безнадежность положения парализовали предприимчивость и энергию поселенцев. Днем голод гнал их в леса на поиски пищи, а к вечеру они возвращались измученные, с пустыми руками и в отчаянии бросались на постель, зная, что их ждет бессонная ночь. Оставаться бездеятельным в ту страшную пору было недопустимо. Я закупил партию пшеницы в Пенсильвании. Ее перевезли в Олбани, затем на лодках переправили по Мохоку, а уж оттуда, навьючив мешки на лошадей, доставили сюда, в лесную глушь, и здесь распределили поровну между всеми. Затем переселенцы сплели невода и закинули их в окрестные озера и реки. И тут нам как будто было ниспослано чудо: в пятистах милях отсюда двинулись и пошли по извилистым путям бурной Саскуиханны огромные косяки сельди — наше озеро кишело бесчисленным множеством рыбы. Ее выловили неводами, поделили между собой, и всем было роздало необходимое количество соли. И вот с этого времени голод для нас миновал, наступило благоденствие[200].

— Верно, верно! — подхватил Ричард.— Как раз я-то и распределял рыбу и соль. Бенджамену — он был моим помощником — пришлось натянуть веревки вокруг того места, где я стоял, чтобы оградить меня от толпы поселенцев: они так пропахли чесноком — ведь все это время дикий чеснок был единственной их пищей,— что я при дележе путался в расчетах. Ты, Бесс, была тогда совсем малюткой и ничего этого не знала. Мы делили все, что только могли, чтобы уберечь тебя и твою мать от голода. Да, в тот год я потерпел немалый урон: все мои свиньи и индюшки были съедены.

— Нет, Бесс, тебе трудно это понять,— продолжал судья уже более веселым тоном и как будто не заметив, что Ричард перебил его.— Тот, кто не был тогда с нами и знает лишь «понаслышке о том, как люди осваивают новые земли, смутно представляет себе, какими тяжкими трудами и лишениями это достается. Тебе здешние места кажутся дикими, нецивилизованными, но если бы ты знала, как здесь было глухо и дико, когда я впервые поднялся на эти горы! Рано утром в первый же день, как мы приехали сюда, я оставил всех своих спутников подле ферм в Вишневой долине, а сам по оленьей тропе добрался до вершины горы. С тех пор я называю ее Горой Видения, потому что открывшееся зрелище показалось мне совершенно фантастическим. Вершина была голой, лесной пожар выжег на ней всю растительность, и потому местность вокруг широко открывалась взору. Листья уже опали. Я влез на высокий бук и просидел на нем целый час, любуясь дикой природой, словно застывшей в молчании. В бескрайних лесных просторах не было ни единой прогалины, ни единой вырубки, бесконечная лесная чаща прерывалась лишь гладким, как зеркало, озером. Оно было покрыто мириадами перелетных птиц. И тогда же, сидя на суку дерева, я увидел медведицу с двумя медвежатами. Они спускались к озеру на водопой. Все время, пока я шел лесом, сквозь чащу проносились олени, но ни там, ни с вершины горы я не заметил никаких следов пребывания человека — ни вырубки, ни хижины, ни единой извилистой тропинки, каких теперь здесь такое множество. Ничего, кроме гор, а за ними снова горы и внизу долина — сплошное море переплетшихся между собой голых ветвей, где иногда лишь мелькала увядшая листва какого-нибудь дерева, неохотнее других расстающегося со своим летним нарядом. Даже Саскуиханна была скрыта за высоким, непроходимым лесом.

— И ты был совершенно один? — спросила Элизабет.— Ты всю ночь провел в лесу один-одинешенек?

— Нет, дитя мое. Целый час я сидел на дереве и с восторгом и в то же время с тоской разглядывал все, что было перед моими глазами. Потом я слез со своего наблюдательного поста и спустился с горы. Я оставил коня пощипать ветки деревьев, а сам прошелся по берегу озера и осмотрел те места, где теперь стоит Темплтон. Там, где теперь выстроен наш дом, росла огромная сосна, и оттуда сквозь деревья был просвет до самого озера. Оно было видно как на ладони. Под ветвями сосны я и совершил свою одинокую трапезу. И тут я вдруг заметил, что на противоположном берегу, но несколько более к востоку, у подножия горы, курится дымок. Это было первое свидетельство близости жилья. Я потратил немало усилий, чтобы добраться до места, откуда шел дымок, и наконец увидел перед собой грубо сколоченную бревенчатую хижину. И, хотя в самой хижине никого не оказалось, я всюду заметил признаки того, что она обитаема, что в ней...