Приключения Перигрина Пикля - Тобайас Смоллет

Мистер Джолтер, который был весьма высокого мнения о том уважении, коего почитал себя достойным благодаря своей репутации и познаниям, перенес не без досады отсутствие влияния и власти над своим учеником, против которого у него был зуб еще со времени эпизода с подкрашенным глазом, а потому в данном случае его разумная снисходительность отступила перед накопившимися поводами к раздражению. Он с презрением сложил бы с себя свои обязанности, если бы не побуждало его к стойкости желание хорошо пожить, осуществление которого зависело от Траньона, или если бы он знал, как устроиться в настоящее время с большей для себя выгодой.

Глава XXV

Он получает письмо от своей тетки, порывает с коммодором, и оскорбляет лейтенанта, который тем не менее берется защищать его интересы

В большом негодовании он расстался со своим учеником и в тот же вечер отправил письмо миссис Траньон, которое было продиктовано первой вспышкой злобы и, разумеется, наполнено суровым порицанием проступков его ученика.

Вследствие этой жалобы Перигрин в скором времени получил послание от своей тетки, где та напоминала со всеми подробностями о благосклонности к нему коммодора, когда он был беспомощным и несчастным, покинутым и брошенным своими собственными родителями, упрекала его за дурное поведение и пренебрежение советами воспитателя и настаивала на разрыве всяких сношений с этой девушкой, его соблазнившей, если он дорожит любовью миссис Траньон и расположением ее супруга.

Представление нашего влюбленного о великодушии было крайне утонченным, а посему он возмутился неделикатными намеками миссис Траньон и испытал всю боль благородной души, обремененной благодарностью к человеку, которого она презирает. Отнюдь не собираясь подчиниться приказанию миссис Траньон или унизить себя покорным ответом на ее упреки, он в своем негодовании поднялся над всеми эгоистическими соображениями: он решил, если это только возможно, еще преданнее любить Эмилию, и хотя был у него соблазн наказать услужливость Джолтера, бросив ему ответное обвинение в его поведении и речах, он великодушно устоял перед этим дурным побуждением, ибо знал, что у его гувернера нет другой опоры, кроме доброго мнения коммодора. Однако он не мог молча перенести суровые попреки своей тетки, на которые ответил следующим письмом, адресованным ее супругу:

«Сэр, хотя у меня такой нрав, что я никогда не мог унизиться настолько, чтобы предложить, а у вас, я уверен, такой характер, что вы не удостоили бы принять ту грубую лесть, которой ждут только низкие люди и которую никто, кроме негодяев, не согласен расточать, — мысленно я всегда воздавал должное вашей щедрости и в своих стремлениях строго придерживался велений долга. Сознавая свое чистосердечие, я не могу не страдать жестоко от недоброго (не скажу — неблагородного) перечисления вашей супругой милостей, мне оказанных, а так как я считаю несомненным, что вы знали о ее письме и одобрили его, то я вынужден с вашего разрешения заверить вас, что, отнюдь не поколебленный угрозами и укоризной, я решил пойти на самую крайнюю бедность скорее, чем уступить столь позорному принуждению. Когда со мною будут обходиться более деликатно и почтительно, то и я буду вести себя, как подобает вашему, сэр, признательному

П. Пиклю».

Коммодор, не понимавший этого тонкого различия в поведении и страшившийся последствий любовной интриги Перигрина, против которой был странным образом вооружен, казался возмущенным дерзостью и упрямством своего приемного сына, в ответ на чье послание написал следующее письмо, которое было передано через Хэтчуея, получившего приказ доставить преступника в крепость:

«Послушай-ка, малыш, тебе незачем подплывать ко мне с твоими высокопарными речами. Ты только зря расходуешь свою амуницию. Твоя тетка сказала тебе сущую правду, ибо всегда, видишь ли, честнее и благороднее не прятаться за борт. Меня известили о том, как ты преследуешь раскрашенную галеру, которая завлечет тебя к губительным мелям, если ты не будешь держать вахту лучше и делать вычисления точнее, чем делал до сей поры, а я послал Джека Хэтчуея разведать, в каком направлении лежит земля, и предупредить тебя об опасности. Буде ты согласишься изменить курс и позволишь ему ввести себя в эту гавань, ты найдешь безопасную стоянку и дружеский прием, но если ты отказываешься изменить направление, можешь не ждать больше помощи от твоего, если ты хорошо себя ведешь,

Хаузера Траньона».

Перигрин был и уязвлен и расстроен, получив это письмо, обманувшее его ожидание, и решительным тоном заявил лейтенанту, который его доставил, что тот может ехать назад, когда ему вздумается, ибо он намерен следовать своим собственным желаниям и остаться еще некоторое время там, где сейчас находится.

Хэтчуей старался его убедить с помощью доводов, какие подсказывали ему ум и дружеские чувства, относиться с большим уважением к старику, который стал к тому времени раздражительным от подагры, препятствовавшей его обычным развлечениям, и который мог в гневе своем предпринять какие-нибудь шаги к большому ущербу для молодого джентльмена, почитаемого им доселе родным сыном. Приводя различные соображения, Джек заметил, что, быть может, Перигрин забрался в трюм к Эмилии и не хочет теперь бросить ее на волю ветра; но в таком случае он, Хэтчуей, возьмет на себя заботу о судне и благополучной доставке груза, ибо питает уважение к молодой женщине, а стрелка его компаса направлена к супружеству; и так как, по всей вероятности, она не стала много хуже от изъяна, то он изловчится пройти с ней под ветром через жизнь на всех парусах.

Наш влюбленный был глух ко всем увещаниям и, поблагодарив его за это последнее доказательство его снисходительности, повторил свое решение не отступать от первоначального намерения. Хэтчуей, добившийся столь мало толку кроткими уговорами, принял более внушительную осанку и откровенно сказал ему, что не может и не хочет ехать домой без него; стало быть, пусть лучше он немедленно собирается в путь.

Перигрин не дал на это заявление никакого ответа, кроме презрительной улыбки, и встал, чтобы удалиться; тогда лейтенант вскочил и, поместившись у двери, объявил с угрожающими жестами, что не позволит ему бежать. Тот, взбешенный этой самонадеянной попыткой удержать его силой, подшиб деревянную ногу лейтенанту и в одну секунду положил его на спину; затем не спеша отправился в парк, чтобы предаться размышлениям, которые чередовались с весьма неприятными мыслями. Он не сделал и двухсот шагов, как услышал какое-то пыхтенье и топот за спиной и, оглянувшись, увидел лейтенанта, гнавшегося за ним с возмущенной и негодующей физиономией. Сей разгневанный моряк, оскорбленный полученным афронтом и забыв совершенно о прежней их дружбе, подошел быстро к своему старому приятелю и сказал:

— Послушайте, братец, вы — дерзкий мальчишка, и будь вы на море, я бы подвесил вас к боканцам за ослушание; но так как мы на суше, то нам следует стрелять друг в друга из пистолетов. Вот пара. Берите, какой угодно.

Перигрин, опомнившись, пожалел о том, что принужден был огорчить честного Джека, и искренно просил простить ему его проступок. Но эта уступка была неправильно истолкована лейтенантом, который отказывался от всякого удовлетворения, кроме того, какого вправе требовать офицер, и, присовокупив несколько неучтивых выражений, спросил, не боится ли Пери за свою шкуру. Юноша, рассерженный этим несправедливым замечанием, бросил злобный взгляд на обидчика, заявил, что слишком много внимания уделял его немощам, и предложил отправиться в парк, где он вскоре докажет ему ошибку, если тот считает, что снисходительность Перигрина вытекает из страха.

В это время их догнал Пайпс; услыхав шум падения лейтенанта и увидев, что тот захватил с собой свои пистолеты, он заподозрил ссору и последовал за ним с целью защитить своего хозяина. Перигрин, завидев его и догадавшись о его намерении, напустил на себя безмятежный вид и, притворяясь, будто забыл носовой платок в гостинице, приказал слуге отправиться туда и принести платок в парк, где он найдет их по возвращении. Это распоряжение было повторено дважды, но Том не отвечал и только покачивал головой; побуждаемый к повиновению всевозможными угрозами и проклятиями, он дал понять, что знает их намерения слишком хорошо, чтобы оставить их наедине.

— Что до вас, лейтенант Хэтчуей, — сказал он, — я был вашим товарищем по плаванию и знаю, что вы — моряк, этого достаточно; а что до хозяина, то я знаю, что он — наилучший человек, когда-либо прогуливавшийся от носа до кормы, а, стало быть, если вы имеете нечто сказать ему, то я, как говорится, к вашим услугам. Вот моя дубинка, а за ваши хлопушки я не дам и бечевки.