Небо Одессы, 1941-й - Алексей Череватенко

- Очень вам благодарны, - ядовито произнес командир полка. - Но потрудитесь объяснить, кто вам дал право грубо нарушать дисциплину?

- Товарищ майор! Да ведь я сбил "Хеншеля"! Ведь от него житья не было ни нам, ни воинам Чапаевской... Такой случай подвернулся... И все так удачно сложилось... - закончил я упавшим голосом.

- Это ты молодец! - майор подошел ко мне и положил руку на плечо. - Но должны же вы, черти полосатые, понять, что и у Шестакова сердце не бычье, а обыкновенное, как у всех, и что оно может болеть и страдать... - он смутился, боясь показаться сентиментальным. Помолчав, подозвал Серегина. Тот все это время, пока меня распекали, стоял поодаль.

- Ты прикрывал старшего лейтенанта? - спросил Шестаков.

- Я, товарищ майор!

- Ну вот сам посуди, правильно ли ты поступил? Уж раз твой ведущий ввязался в драку, не смеешь его оставлять, - Шестаков хмурился все больше. А ты, выходит, бросил товарища на произвол судьбы. Да ведь это не по уставу.

Серегин вспыхнул:

- Я во время боя потерял старшего лейтенанта из виду, - оправдывался он. - А когда построились и стали уходить, не имел права оставлять группу. Ведь это тоже не по уставу, - упрямо закончил Серегин.

- Да он не виноват, товарищ майор! - вмешался я. - Пожалуй, в данном случае даже лучше, что ушел. Зенитки просто бесились, мог пострадать, а так цел остался, и я живой...

- Помолчи, защитник! - Шестаков опять завелся. - Умники какие нашлись! Уж и не знаю тогда, кто из вас виноват. Один прав, что оторвался, второй прав, что не прикрыл... Ну просто герои!

Однако чувствовалось, что запал его уже прошел, суровый тон смягчился, хотя он и продолжал ворчать. Шестаков, что называется, отвел душу, пропесочив нас с Серегиным, а так как злополучный "Хеншель" был все-таки сбит, и это в какой-то мере смягчило мою вину, майор окончательно успокоился. "Герой там я или не герой, - думалось мне, - но и сурового наказания не заслуживаю, конечно..."

Чувствуя, что гроза миновала, я с облегчением вздохнул и опустился на сухую траву поодаль от покореженного самолета. Шестаков, Серегин и Шаньков сели рядом. Я полез в карман за портсигаром: от пережитых волнений страсть как хотелось курить. Карман был разодран, но я сразу не обратил на это внимания, на мне вся одежда была не в лучшем состоянии после этой передряги, бой был по всем правилам: и жарко и парко. Вытащив портсигар, я на минуту опешил и стал торопливо засовывать его обратно: на крышке была вмятина от осколка. Шестаков, заметив мою растерянность, перехватил портсигар. Повертев его в руках, сказал доктору:

- Да он чудом уцелел! Вот, полюбуйтесь...

- Без сомнения, это след осколочного удара. Давай-ка, голубчик, я тебя осмотрю, - засуетился доктор. - Не может быть, чтобы тебя в этой переделке не ранило.

Меня действительно ранило в этом бою, но я хотел скрыть, как мне казалось, легкое ранение. Отлеживаться в санитарной части с таким пустяком мне не улыбалось, и я небрежно, чтобы не бросалось в глаза, зажал платком рваную рану на ладони. Теперь обман открылся, и я боялся поднять на командира глаза: он таких штучек терпеть не мог. Шестаков и вправду, поднявшись с земли, сказал, досадливо морщась:

- Видно, Алексей, не обойтись тебе без наказания... Вот прикажу доктору запереть тебя в изолятор на неделю, тогда, может быть, поумнеешь... Серегин, проводи Череватенко, чтобы не сбежал по дороге, - ухмыльнулся майор напоследок.

Шаньков тем временем промыл и забинтовал руку, сказав назидательно:

- Даже от маленькой царапины может быть большая беда! А эта твоя рана, факт, загноилась бы... Так что учти на будущее. И шагай в санчасть отсыпайся, набирайся сил. Затянется не раньше, чем через неделю.

Фельдшер Лена Семенова и медсестра Тася - заботливые наши спасительницы - встретили нас со слезами на глазах. "Ну, думаю, не по мне же плачут..."

- В чем дело, девчата?

- Разве вы не знаете? Маланов не вернулся, над Дальником сбили...

Мы с Серегиным так и застыли на месте. Так вот, значит, какие дела... Ах, Алешка, наш дорогой незабываемый Алешка! Вот и тебя мы потеряли.

Трое суток пролежал я в санитарной части. Изредка наведывались ребята. Молча войдут, молча посидят рядом. И у всех перед глазами словно живой стоит Алексей Маланов. Может быть, кто-то и скажет, что сознательно рисковать жизнью - это безрассудство. Но мы знали тогда: летчики все равно будут пикировать под крутым углом, по-малановски. Будут врезаться в землю, умирать, но не даром будут отдавать свою жизнь...

Я тяжело переживал смерть Маланова еще и потому, что этот чудесный ярославский парень был моим другом. Встретились мы с ним задолго до войны, в Ростове-на-Дону, где начинали службу под командованием Шестакова. Наша дружба закалилась и окрепла в дни боев за Одессу. Маланов располагал к себе искренностью, прямотой. И героизм его был не показным. Алексей был честным тружеником войны, и этот повседневный труд являлся подвигом. Мы вместе летали на штурмовку позиций противника, охраняли ночное небо Одессы. За Сухим Лиманом громили артиллерийские батареи, выкуривали из траншей вражескую пехоту...

Не сосчитать - сколько трудных боев провели мы над опаленной солнцем украинской степью, и сколько боевых товарищей полегло там!

Спустя много лет после войны я приехал в Одессу. Стояла весна, цвели каштаны, на проспекте Мира у фонтана резвились малыши. Я смотрел на их веселые, беззаботные лица и думал о том, что, быть может, не было бы сейчас ни этого чистого весеннего неба, ни цветущих деревьев, ни смеющихся малышей, если бы в сорок первом не расплачивались за мир своей жизнью мои товарищи Алексей Маланов, Михаил Шилов, Семен Куница, Виталий Топольский, Михаил Асташкин, Николай Пискунов, Василий Ратников...

Я долго ходил по большому и шумному городу. Как он обновился, как разросся! Широкие улицы Юго-Западного массива напоминали проспекты, так много вмещали они света, солнца, зелени! И вдруг мое сердце забилось тревожно и радостно: на одном из домов широкой и нарядной улицы на белой металлической дощечке я прочитал имя своего друга Алексея Маланова. Я встретился здесь не только с ним, шел по улицам Михаила Асташкина, Семена Куницы, Михаила Шилова, Виталия Топольского... На той улице, где находился последний аэродром 69-го полка, теперь протянулся сверкающей зеленой лентой проспект имени Патриса Лумумбы. В самом центре его заложен монолит основание будущего памятника летчикам, отдавшим жизнь в боях за Одессу.

Спасибо тебе, город-герой, за добрую память об отважных воинах - твоих защитниках!

Глава XXI.

Мы вернемся, Одесса!

Мы сидели в комнате, тускло освещенной керосиновой лампой. Дымили махоркой, тихо переговаривались. Ждали начальства. Наконец, появился комбриг Катров в сопровождении начальника штаба Шанина, полкового комиссара Мельшакова и майора Шестакова. Комбриг, окинув взглядом присутствующих, заметил негромко:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});