История малой россии - 2 - Николай Маркевич

«Нейди вторично на нас войной; не то опять мы к тебе пойдем; не через Сиваш, а на Перекоп, прямо; и не выйдем из Крыму, пока, с Божиею помощию, всего не разорим. Самусь и Кушка, Атаманы Кошевые, воевали по Черному морю; по них в 1575 году Богданко весь Крым разорил; 1609-го Конашевич Сагайдачный взял Кафу; потом, в 1621-м, перед Гетманством Богдан Хмельницкий овладел вашими кораблями и каторгами, и счастливо в Сечь возвратился.[1] В 1629 году наши братья Запорожцы коснулись и самых стен Константинопольских, довольно и их ружейным дымом окурили, и Султану страху задали. В 1633 году Сулима, в своих моноксиллях, (лодки Запорожцев), вниз по Днепру, мимо Киммерийского острова, Черным морем, в Меотийское озеро заплыл и чуть было не взял Азов. Мы брали Синоп и Трапезонт; мы разоряли берега Азиатские; мы Белграду крылья прижигали; Варну, Измаил и многие крепости Дунайские мы обращали, в ничто. Если Ваша «Ханская милость не поверишь, так прикажи писарям твоим поискать в Крымских и Константинопольских летописцах: там увидишь немерцающую славу козацкую. Наследники давних Запорожцев, мы идем по их следам; не хотим с Вами ссориться; но ежели увидим опять Вас зачинщиками, то не побоимся опять к Вам придти.»

Вскоре Молдавский Господарь Дука заступил место Юрия; Султан дал ему Гетманство и назвал Князем Малороссийской Украйны. Чтоже сталось с изменником, с опустошителем родины — сыном великого Хмельницкого? Над ним гремело отцовское проклятие, пророчески произнесенное Богданом в предсмертным час: «Анафеме предаю того, кто его совратит с пути истины и сотворит притчею во языцех, в людех посмеянием. Предаю анафеме и самого его, если он пойдет путем строптивым и удалится от правоты, чести и христианских добродетелей.»

Совратителем с пути истины был Поляк Виговский. Проклятие освободителя, благодетеля, отца родины было не соразмерно с силами низких людей. Оно раздавило и искусителя и искусившегося. Их палачами были Поляки: перваго разстреляли, второго…

Иные, ослабляя истину или не зная о ней, говорят, будто бы Запорожцы убили Юрия близ Очакова; но в Польских делах, хранящихся в Коллежском Архиве, сохранилось описание кончины его:

Поляки выкололи ему глаза, повесили за ребро мучили разными муками и налили олова в рот.

Глава XXXV

Польское Посольство в Россию. Засуха. Черви. Предзнаменования. Посольство в Крым. Смерть Сирка. Стягайло. Характер Дорошенка, Юрия и Сирка.

Царский: Королевский: Султанский: Самуйлович Гоголь Дука

В Августе приехали в Москву Польские полномочные: Литовский Референдарий Киприян Бростовский и Воевода Хелмский Ян Гнинский. Монах Антоний, то есть прежний Думный Боярин, Оберегатель Посольских дел, Нащокин, вступил с ними в переговоры. Послы требовали половины завоеванных городов, сорок тысяч войска против Турков, и шестисот тысяч рублей ежегодно на Польскую армию. Государь через Украинцева потребовал от Самуйловича мнение: приступить ли к предложениям Короля, заключить ли союз с Польшею или мир с Турциею? Гетман отвечал, что гораздо выгоднее для России мир с Турками и Крымцами, нежели союз с Польшею, купленный пожертвованиями, не делающими славы; что война с Магометанами наскучила Малороссиянам; что союз с Поляками не бывает прочен; что в счастьи они припишут всю честь себе, в несчастьи выдадут союзника. В доказательство истины этих слов уведомлял, что и ныне, во время переговоров с Москвою, Король подсылает Белоцерковского Священника возмущать Запорожье. Феодор внял советам опытного Гетмана; Бростовский и Гнинский долго толковали с Боярами и, не получив ни городов, ни войска, ни денег, — уехали.

Тысяча семьсот осьмидесятый год наступил с дурными для Украйны предзнаменованиями; начался для нее несчастиями; весною не было дождей, травы посохли; червями были съедены хлеба яровые; на огородах была голая земля; народ с ужасом глядел на столб огненный, который, простираясь до полу неба, три ночи пылал.

Гетман, в начале года, выбрал Черниговского Писаря, Ивана Ильича Скоропадского, Послом в Крым для мирных условий с Ханом. Выбор был ошибочен, неудача была последствием. В скором времени Хан вступил в нынешнюю Слободско-Украинскую губернию. Война вспыхнула над Мерлою и в Русских слободах; на полтораста верст города были опустошены, жители захвачены в плен. Голицын и Ромодановский привели войско в Путивль; туда на совет прибыл и Самуйлович; ожидали помощи от Сирка, когда к Царю явился гонец Стягайлы, с донесением о смерти Кошевого. Скончался он в Сече Августа первого, погребен второго. Подозревают, что ему подослал отраву Хан, который и в прошлом году уговорил какого-то мурзу зарезать его, когда он уснет, подгуляв с товарищами; Запорожец, ему преданный, тогда предостерег его. Мурзу Сирко убил; но не избегнул Ханской мести за свою ненависть к Музульманам. Стягайло стал Кошевым.

Так погиб последний из трех знаменитых деятелей тогдашнего времени. Дорошенко жил в Ярополче под Москвой; Юрий Хмельницкий и Сирко сошли в могилу. Их смерть ослабила междоусобия; Малороссия была приготовлена к совершенному слиянию с братьями своими, Великороссиянами, и к жизни спокойной под Державою Царей.

Дорошенко прежде всех сошел с политического поприща.

Мы видели его дела, — по ним можем о нем судить. Хитрый, умный, буйный, властолюбивый; он не щадил ни родины, ни веры Христианской, для корысти и власти над Украйной. Она его любила, как Полководца храброго и дальновидного, и возненавидела, когда на знаменах его явилась луна. Гордость его была невероятна. Нельзя не вспомнить, как он Посла Музульманина трепал по губам, приговаривая, что тоже будет и с Шайтаном его.

Он много сделал зла Малороссии; кроме кровопролитий, междоусобий, которых он был началом, — он был опытным путеводителем Султана Турецкого в земле родной и единоверной.

В Полтавском полку двадцать городов и местечек[2] изведали его кровожадность и мстительность. Миргородский и Лубенский полки не были счастливее. В первом тринадцать городов и местечек,[3] во втором пятнадцать,[4] пало под его ударами. Он захватил всех Воевод, которые были в Стародубе, Новегороде-Северском, Лубнах, Миргороде, Соснице, Батурине, Глухове, Прилуках и Гадяче; перебил и перехватал всех ратных людей и часть из них продал Татарам в плен. Денег казенных сто сорок тысяч рублей, сто сорок одна тысяча четвертей хлеба, четыреста восемьдесят три пушки, двести пятьдесят четыре пищали, двадцать восемь тысяч пудов пороху, тридцать две тысячи ядер — от Царских Воевод; да от Гетмана: сто десять медных пушек, пятнадцать пищалей, девять тысяч пудов пороха, двадцать тысяч пуль и сорок тысяч пудов свинца увез он в свой притон на Заднеприе. Сто тысяч рублей Гетманских и семьдесят четыре тысячи Воеводских стали его добычею; да, умилосердясь над двумя Воеводами, взял он с них четыре тысячи пять сот ефимков окупу. Одних Московских воинов погибло с ним в боях сто три тысячи, не считая мирных жителей и козаков. В довершение всего, он видел своими глазами поругание над верою Христовою, над образами, храмами, духовенством и гробами усопших Христиан; поругание от Музульман, которых сам привел на свою родину.

С ужасом и недоверчивостью к таким злодеяниям, проходят читатели древних хартий мимо заброшенной, поросшей могилы, в ничтожном селе; на старом кладбище далеко от родины, «на Московщине», которую ненавидел, он погребен в Волоколамском уезде, в селе Ярополче. По крайней мере этот злодей действовал открыто, был страшен врагам и друзьям.

Юрий Хмельницкий не мог и тем похвалиться.

Сын Великого человека, изменившего судьбу трех народов Славянского поколения, — он еще ниже казался, по сравнению с отцом.

Выпишем слова красноречивого Архиепископа Конисского:

«Судьба Юрия Хмельницкого есть странная, удивительная и превосходящая многие случайности. Два раза избираем он был Гетманом целою нациею и признан ею того достойным; но два раза лишался сего достоинства, по интригам той же нации. Наконец еще два раза возведен был в то достоинство двумя Монархами; но никаким их могуществом утвержден и удержан в нем не был. И так жизнь его была ничто иное, как только игралище фортуны самой коловратной. После вторичного лишения его Гетманства, он не только презрел все величия и почести мирские, но отрекся и от самого мира и, в Октябре месяце тысяча шестьдесят третьего года, посвятился в монахи, в том Лубенском монастыре, который был последним для него спокойным убежищем. Для удаления себя от всего могущего возмутить его в таком знатном монастыре, каков был Лубенский, сокрылся он весьма тайно в Мошнинскую пустыню, что пониже Каневского монастыря, в лесах и буерагах; но и тут злой рок не переставал гнать его. Во время страшных после его Гетманства в Малороссии возмущений и притязаний, взят он был силою Польских Королей, и по уговору и разрешению от монашества, Митрополитом Киевским Иосифом Тукальским провозглашен Гетманом, для утешения волнующегося народа. Но народ сей, принявши его в то достоинство, требовал соединения с партиею, держащеюся стороны Российской. Когда он на то пристал и отзывался Министерству Российскому; то, по доносу Наказного Гетмана Заднепровского Тетери, подхвачен опять в Польшу и вместе с Митрополитом Тукальским сослан в ссылку в Остроги и леса Жмудские. Наконец, когда продолжающиеся в Малороссии несогласия и возмущения были поджигаемы чрез присылку из Москвы Воевод, и противные тому партии искали протекции у Порты Оттоманской; то Султан Турецкий вытребовал от Польши Хмельницкого и, на основании статей Гадячских, Заславских, Портою и другими Дворами гарантированных, провозгласил его Князем Сарматским, Гетманом козацким и, с помощию Паши Силистрийского и Крымского Хана, ввел его в Малороссию. Народ и войско здешние, приняв с охотою Хмельницкого своим Гетманом, соглашали его возстановить с Царем Московским договоры отца своего. Посулено ему, с уничтожением Воевод, пребыть за тем по прежнему в соединении с Россиею; Хмельницкий, угождая народу, не щадя самого себя, склонился и на сии его желания; но Наказный Гетман Дорошенко, искавший, как и многие другие, настоящего себе Гетманства, схватя Хмельницкого, отдал Хану Крымскому, который сослал его в город Белгород, а оттуда в Царьград, где посажен в эдикуль или Семибашенный замок, и содержался четырнадцать лет в заключении; наконец сослан на один Греческий остров и тамо скончался пономарем при Греческом монастыре. И так, если признавать владычествующими счастье и несчастье в человечестве, то оне обои же, в высочайшей степени, терзали бедного Хмельницкого чрез весь горестный его век; и, сделав беднейшим от всех Ироев на свете, повергли с тем в бездну зол невозвратно.»