Дочери Лалады. Книга 2. В ожидании зимы - Неизв.

«С какой это радости я половину своих кровных вам отдавать буду? Я даже знать вас не знаю, ребятушки. Чем докажете, что это место – ваше?»

Цветанке понравилась смелость незнакомки, но Ярилко такие дерзкие речи пришлись не по нутру – он даже соломинку выплюнул, а это обычно значило, что дело принимает скверный оборот.

«Ты, хабалка, что, не чуешь, когда с тобой добром разговаривают? Гони деньги, или твою бренчалку оземь расколочу!»

Не дожидаясь, когда в ход пойдёт рукоприкладство, Цветанка шагнула из толпы.

«Тю, Ярилко! Не щипли чужую курочку, – сказала она первое, что пришло в голову. – Эта певунья подо мной ходит, сегодня первый день. Оставь её в покое».

В такие открытые стычки Цветанка с Ярилко до этого дня старалась не вступать, так как знала, что сила будет на его стороне, но сейчас что-то в ней пружинисто и горячо выпрямилось, словно твёрдый стержень протянулся вдоль спины, расправляя ей плечи и придавая петушиный задор походке. Нет, эта кареглазая певунья не должна была терпеть ни от кого побои и унижения. Сердце, смягчённое соловьиными ночами, вспыхнуло желанием защитить незнакомку. Девушка не была так головокружительно красива, как Нежана или Ива, но своеобразной прелестью всё же обладала. Одни глазищи чего стоили! Бездонно-янтарные, с жаркой, цепляющей искоркой, сейчас совершенно округлившиеся от страха.

А вот гляделки Ярилко выпучились, едва ли не вылезая из глазниц, точно его зад прижгли раскалённым клеймом.

«Заяц! Ты рехнулся, нахалёнок? Сначала портки раздобудь, в каких не стыдно на люди выйти, а потом указывай! Торг – мой! Забирай свою щипаную курицу и уноси ноги, пока тебе рёбрышки не пересчитали!»

Да, штаны Цветанки изрядно поизносились, а новые сшить всё руки не доходили, зато кулак её был хоть и маленький, но бить умел больно. «Будь что будет», – щёлкнуло у неё в голове. Кулак вошёл в расслабленную мягкость живота Ярилко. Тот не ожидал такого нападения и, ловя ртом воздух, скрючился в три погибели, а Цветанка схватила девушку за руку.

«Даём дёру!»

Дёру они дали самого что ни на есть настоящего. Певица по дороге чуть не выронила свою домру и узелок с пожитками, а плащ развевался за её плечами, как стяг победы. Пусть они уносили ноги, но, тем не менее, они победили: ожерелье нагрелось в ладони воровки. Конечно, певица не умела так быстро бегать, и Цветанке то и дело приходилось сбавлять скорость, чтоб та слёту не зарылась носом в деревянную мостовую. Оберег из красного янтаря делал их невидимыми для глаз Ярилко с собратьями-ворами: незримая тёплая петля защиты захлестнула Цветанку с девушкой, отчего последняя, кажется, даже начала бежать быстрее. Защита просто тащила её, и ноги певицы временами как будто летели в отрыве от земли. Впрочем, долго такой бег продолжаться не мог: точно так же, как не попавшая в цель стрела падает на излёте, девушка рухнула на колени.

«Всё… Не могу больше…»

Цветанка оглянулась: они оставили рынок далеко позади, за ними никто не гнался. Тёплым и душным пологом небо застелили непроглядно-серые, скучные облака, готовые вот-вот излиться дождём. Усилившийся ветер трепал полы плаща певицы, а та, тяжко дыша, одной рукой прижимала к себе домру, как самое драгоценное своё сокровище. Вторая измученно лежала на дорожном узелке. Сейчас, вблизи, Цветанка заметила, что добротная и красивая одежда девушки была изрядно помята и кое-где запачкана, а вышитые бисером сапожки посерели от пыли. Видно, в последнее время ей пришлось немало ходить и спать не раздеваясь…

В небе между тем заворчало. Чтобы не промокнуть, следовало спешить, и Цветанка повела новую знакомую к себе. Первые капли дождя шлёпали по земле, редкие, тяжёлые и тёплые, и воровка пыталась на ходу их ловить пересохшими губами. Трещинка на сердце предупреждающе заныла, щемящая нега соловьиных ночей дышала ей в спину из больших тёмных глаз певицы. Снова ни к селу ни к городу вспоминались яблоки и вишня в меду, а также тонкие пальчики Нежаны, водившие писалом… У этой девушки были такие же руки – маленькие и нежные, с прозрачной кожей, к которой плохо приставал загар.

Дома никого, кроме бабушки, не оказалось. Уголёк пушистым сгустком тьмы неслышно соскочил с печки и с урчанием прильнул тёплым боком к ноге, напрашиваясь на ласку.

«Цветанка, это ты?» – послышался бабулин голос.

Воровка прямо-таки спиной ощутила удивлённый взгляд гостьи, а сердце умоляло: хватит обмана. Погружая пальцы в мягкий мех кота, Цветанка чувствовала холодное дыхание пропасти, на краю которой она себя видела. Выпрямляясь, она толкнула в бездну Зайца, который снова заслонял собой её настоящую, и позволила волосам рассыпаться по плечам. Сердце согрелось и стало лёгким, запело, окрылённо стуча в груди: «Правильно! Это – правильно…» Это оказалось свежо и неожиданно – стоять без маски перед незнакомой девушкой, купаясь в лучах её непредвзятого, не осуждающего и совсем не враждебного взгляда. Никакой спеси, чванства и высокомерия не было в нём, только дружелюбное любопытство. Губы гостьи смешливо дрогнули, и Цветанка увидела самую ясную и светлую из всех девичьих улыбок, какие ей только доводилось лицезреть. Трещинку на сердце сперва кольнуло, а потом она успокоилась, словно накрытая ласковым поцелуем: боль ушла, выпитая улыбающимися губами певицы. Такой свет Цветанка видела лишь там, за вечерней пеленой золотисто-янтарного пространства, где жила невидимая, неусыпная любовь матушки. Таким теплом согревало ей ладонь только ожерелье-оберег – единственный утешитель и помощник.

Владелицу домры звали Дарёной. Сидя на волчьем одеяле, она рассказывала Цветанке историю своих злоключений: её изгнали из родных мест за то, что она вытянула ухватом по спине самого князя Вранокрыла. Только заступничество матери спасло её от казни. Что это было за заступничество, она не стала уточнять, но мучительный румянец и влажная блестящая плёнка боли в глазах сказали всё без слов. Целую седмицу Дарёна была в пути: то мокла под дождём, то глотала дорожную пыль, ночуя под открытым небом, и вот – в Гудке её обокрали. Но не столько потеря денег её расстроила, сколько утрата самого кошелька.

«Его матушка своими руками шила, дивными узорами расшивала, – вздохнула Дарёна. – Не знаю, свижусь ли я когда-нибудь с нею… Наверно, не судьба: изгнана я из родных краёв навек, и возвращаться запрещено под страхом смерти. Кошелёк этот мне дорог был как память о матушке, в нём – тепло её искусных рук, которые умеют вышивать всё на свете. Надо ж было такому случиться! Зазевалась чуть-чуть – и срезали его в толпе рыночной…»

Теперь настал черёд Цветанки мучительно краснеть. Вот и нашлась у кошелька владелица… И смотрела она на воровку большими печальными глазами так, что той захотелось рвануть на груди рубаху и закричать: «Никогда в жизни больше не буду красть!» В глаза своим жертвам Цветанка до сей поры не заглядывала, а потому даже не представляла себе, что можно при этом испытать. Это было жгуче, как в раскалённой докрасна бане: пылающие щёки, казалось, вмиг зашипели бы, если на них брызнуть водой.

Кошелёк упал на волчье одеяло. «Звяк», – и всё. Один звук вместо долгих и путаных извинений.

«Я оттуда ни одного серебряника не потратила, пересчитай», – глухо бросила Цветанка.

«Так ты воришка?» – всплеснула руками Дарёна.

Цветанка только пожала плечами. Она стала искать для стёртых ног девушки какое-нибудь снадобье: где-то у бабушки была заживляющая мазь. На запах – гадость, но помогала хорошо.

«Ну да, пощипываю народец… есть такое дело, – процедила она, шаря на полках с зельями и травами и чихая от пыли. И добавила: – Меня многие за парня принимают, а мне так даже удобнее. И ты меня лучше Зайцем зови. Цветанкой можно звать, только когда никого рядом нет».

Необходимость маски давила на сердце и горчила во рту, как крепкое зелье. Хорошо, что старый, заплатанный полог уютно отгораживал лежанку с волчьим одеялом, и в этом пространстве можно было оставаться собой – хотя бы ненадолго. Глаза гостьи, такие же тёплые, как матушкино ожерелье-оберег, видели именно Цветанку и отличали её от Зайца. «Вот оно», – стукнуло сердце. А дождь скрёбся в окошко и вторил на свой лад: «Она. Она».

…А тело отозвалось горячей и колкой дрожью, когда Цветанка дотронулась пальцами до разутых ног Дарёны – мягких, с розовыми пяточками. Уж точно эти ножки не были привычны к долгим пешим переходам. Осторожными движениями накладывая вонючую мазь на красные пятнышки потёртостей с лоскуточками отставшей кожи, Цветанка вдруг ослабела и опустилась на колени около лежанки. Нужно было перевести дух и осознать происходящее. Дарёна доверила ей всего лишь свои ноги, но Цветанке мерещилось в этом что-то щемяще-сокровенное, как вздох, растаявший между сблизившимися для поцелуя губами.

Смутившись от своих мыслей, воровка поспешила обратиться к будничным делам. Подумав, что гостья, наверно, с дороги проголодалась, она кинулась собирать съестное, но ничего, кроме холодной каши и ломтя хлеба предложить не могла.