Сэйл-мастер - Варвара Мадоши

— Ну-ну, — на сей раз Сандра говорила холодно. — Они взрослые люди. Сами знают, что им делать.

— И ответственность нести готовы? — Катерина говорила с равной холодностью. — За все, что сделали? И погоди, ты разве его не ругала?

— Я не за то ругала.

— Готовы, готовы насчет ответственности, — рассеянно произнес Сашка, с тревогой глядя на сероватое лицо Белки. Не человек, а посмертная маска. — Вон, она уже несет. Катя, как ты столько лет на кораблях проходила, а простого не знаешь?

— Чего не знаю?

— Того, что товарищу надо помогать. Если что-то низкое делает — это одно. Ну, бесчестное там. Но Белка поступала так, как она считала правильным. И я поступил, как считал правильным. Не мог я е ее в беде оставить, понимаешь? Нужно было помочь.

— И вот поэтому ты дурак, — мрачно подвела итог Сандра, — Обратились бы ко мне, обсудили все — и, pule, никто бы в жизни не догадался, что это убийство. И никаких… эксцессов. А ты, Катерина…

— Не мое дело, ага, я поняла, — ядовито процедила Катерина. — Естественно, сколько кораблей, столько и правил.

— Это универсальное, — отрезала Сандра.

— Ага, — Катерина вышла из-за кухонной стойки с кружкой отвара и, очень ласково поддерживая полусознательную Белку за плечи, начала поить ее укрепляющим зельем. Белка пила, не просыпаясь. — Конечно, одна я дура. Может, при больной ссориться не будете?

Сашка неожиданно заспорил:

— Не так уж все глупо получилось. Так и спустили на тормозах.

— Потому что мы с Княгиней все покрыли, и староста все понял, идиот, — сурово сказала Сандра. — А так достаточно на тебя только посмотреть, и сразу понять, кто и в чем виноват.

— А вот тут я соглашусь, — заметила Катерина, поджав губы. — Очень колоритный фонарь получился, всю деревню осветит.

— Это не там, — выдавил из себя Сашка.

— Ах, вот оно что. Хочешь сказать, у кого-то тут такой ревнивый муж? Или очередная отвергнутая возлюбленная? — Сандра говорила с хорошо понятной смесью гнева и ехидства.

Роскошнейший, сине-фиолетовый «фонарь» во весь левый глаз, переходящий в синяк на скуле штурмана, загадочно переливался в свете заходящего солнца, что проникало сквозь распахнутый палубный люк.

Штурман долгим взглядом единственного открытого глаза посмотрел на кормчего. Потом все-таки сказал:

— Бабочка.

— Что бабочка?

— В глаз влетела.

— И морду набила?

— Нет, ударилась сильно. Это бражник местный какой-то был — здоровенный такой, и летел быстро…

— И ты его не заметил?

— Понимаешь, я медитировал на краю леса…

— Вопросов больше нет, — Сандра смерила его взглядом и вздохнула. — Дуракам везет. Смотри, не поумней, Златовласка.

* * *

Два дня спустя «Блик» скользил по реке к устью. Сандра подняла сильный ветер, который позволял почти не заморачиваться с парусным вооружением — ну, подняли и подняли. Само хлопает. В эфир капитан постановила выходить с моря, что бы берег остался за горизонтом. Поселковым потом из реки рыбу есть.

Белка оправилась еще до отплытия, сходила даже уже к Барсукам, и вернулась на корабль лишь чуть молчаливей обычного. Даже Катерина не попыталась накачать ее лекцией на тему что такое хорошо и что такое плохо — очевидно, вовремя сообразила, что ничего худшего для корабельного духа невозможно себе представить. Теперь экипажу оставалось только глазеть на медленно темнеющее небо, куда одна за другой высыпали знакомо-незнакомые звезды и лениво переговариваться о пустяках. Или не о пустяках — смотря что считать таковыми.

— Загрузили в общей сложности пятнадцать тонн изделий из железа и стали. От столовых приборов до холодного оружия. Часть — абордажная хладная сталь, часть заготовки под клинки, только зачаровать осталось. Я не штурман, но три недели под парусами и Мельницы на закуску — единственный способ этот рейс хоть как-то окупить. Иначе кристаллов бы сожгли на астрономическую сумму — или тащились бы полгода…

Сашка молча слушал. Они стояли, облокотившись на высокий фальшборт, и Сашка, если выпрямлялся, мог видеть Сандрину спину. У этой спины он спросил то, о чем хотел узнать еще позавчера, да забыл:

— Санек… а у них тут врачи есть? Которые лишенцев лечат?

Лопатки Сандры замерли.

— Ага, — сказала она совершенно спокойно. — Кроме этого чаровника двое были, которые лишенцы. И еще непрактикующие. Обычный набор бабкиных средств: травки там всякие… Знать они знали не больше, чем земные.

— Ты к ним ходила, да?

— Ходила, — Сандра вздохнула и продолжила незаинтересованным тоном: — Вот когда тебе эти пять девчушек утащили. Расспрашивала. Они тут в прошлом году двоих мальчиков от воспаления легких вылечили — в реке купались осенью… А одна взрослая женщина два года назад от этого же умерла. Статистика.

— Ага… статистика, — кивнул Сашка.

Некоторое время они стояли рядом, потом штурман решил спуститься в свою каюту. И замер на трапе: из кают-компании доносилась тихая мелодия. Быстрая, шемящая. Совершенно незнакомая. И совершенно непонятного происхождения.

Сашка сделал несколько нерешительных шагов по коридору и услышал:

— Гармоника — что надо. Больше никто не умеет таких делать, — довольно произнесла Людоедка.

— У тебя неплохо получается, — голос Княгини казался, как всегда, равнодушным. Сашку он не обманул.

— Растеряла половину навыка. Надо будет гаммы погонять, инструмент разыграть как следует. Но не зря в такую даль пёрлись, — подытожила суперкарго.

«Не буду говорить Саньке» — решил для себя Белобрысов, тихонько подымаясь назад на палубу.

Интерлюдия с художником

За окном мокли зеленые листья вперемешку с желтыми на фоне белой штукатурки Золотых Башен. Они там торчали, как украшение на торте — нелепые, но кому-то нужные. Дождь что-то шептал березам за распахнутыми створками окна, а те благосклонно внимали. Август.

Сандра стояла, опершись на подоконник в их городской квартире. Ей все казалось, что тот день еще не кончился. Артур лежит в постеле и сердито отказывается от чая с вареньем. Нет, совсем сердито он не умеет, но так, как это ему доступно — с некоторой конфузливостью и смущенным раздражением.

«Ну что ты за мной ухаживаешь, будто я ребенок или больной? — говорит он, принимая дымящуюся чашку из ее рук. — Просто небольшая простуда. Кстати, ужасно получилось, — продолжает, отхлебывая. — Приторно». И допивает до конца, морщась, от того, что слишком горячо.

Сандра тихонько улыбнулась дождю и сказала вслух, как будто продолжала тот, давным-давно отзвучавший в этой самой комнате диалог:

— Если ты не ребенок и не больной, не капризничай.

«Ты потом сыграешь мне?

— Ты же все равно не оценишь.

«Да ладно. Я способен отличить одну мелодию от другой».

— Это все, на что ты способен в плане восприятия музыки.

«Прекрати. Тебе все равно нравится играть для меня», — он говорит это не язвительно, как можно было бы подумать; с мягкой, извиняющейся улыбкой. Его запястье двигается по блокноту, лежащему на коленях, быстро набрасывая летящими линиями силуэт: распахнутая створка окна, женщина в мешковатых брюках и обтягивающей майке облокотилась на подоконник, в руке сигарета, на запястье — с пяток браслетов. Вот живая девушка сдула со лба челку — и та, что на рисунке, немедленно скопировала ее выражение лица.

— Конечно, мне нравится играть перед публикой. Я тщеславна.

Теперь, в настоящем дне, при настоящем дожде, этот набросок лежал, одним из многих, в чемодане под кроватью. Там было то, что не удалось — или рука не поднялась — продать из картин и набросков.

Одну комнату Сандра сдавала — она ей была не нужна во время полетов, а зачем квартире пропадать?.. Район хороший, в Пирс-Арден, несмотря на отсутствие пляжа, летом народу приезжало в количестве.

Но большая комната, та, что раньше была студией и чаще всего спальней, в отсутствие Сандры оставалась закрытой и запечатанной. Здесь все было ровно так же: картины на стенах, два мольберта, большой и маленький, в углу, маленький гончарный круг, на стенах — благожелательные надписи и пентаграммы. Только ящики с красками и кистями, равно как драпировки, убраны в чемоданы и под кровать.

Когда Сандра бывала дома, она спала на этой кровати и курила у этого окна.

Говорила ей сестра Психея: не бросай школу, не выходи замуж в шестнадцать лет. В общем, наверное, права была. Но Сандре тогда считала: нельзя терять ни года, ни месяца, ни дня.

И Сандра тоже оказалась права. Еще правее, чем думала.

Девушка щелкнула пальцами левой руки, испепеляя сигаретный окурок. Год прошел, а мира в душе нет и не было. Можно сколько угодно изображать смирение — но сердце все равно рвет на части от несправедливости бытия.