Закулисье мести - Андрей Манохин

Мэган начала умолять, чтобы тот ничего с ней не делал. Она была готова на всё, лишь бы Зои никто не трогал. Этого вполне хватило Квентину. Его сумасшедшая улыбка расплылась по всему лицу. Он оставил девочку и, схватив её мать, потащил в ту самую комнату, где до этого насиловал Эби. Зои кричала и плакала, пытаясь остановить его, но тщетно. Мэган, в отличие от Эбигейл, вела себя спокойно. Она прекрасно понимала, что намного слабее парня, да и сбежать ей не удастся. Тот пытался её вывести из себя, но это никак не получалось. Рвал одежду, бил, жестоко насиловал. Женщина молча терпела издевательства больше часа. Парень хотел больше эмоций от неё. Несколько раз очень сильно ударил в область живота и паха. Поняв, что реакции нет, кроме боли, достал что-то из кармана и начал вливать в рот Мэган. Женщина только тогда начала сопротивляться и брыкаться.

— Это тебя растормошит. Наркотик очень действенный. Ты будешь одной из первых, кто его опробует, — смеялся и веселился Квентин.

Это возымело эффект, пусть и недолгий. Непонятная эйфория нахлынула на женщину. Она начала смеяться и веселиться. Боль, шедшая по всему телу, наоборот лишь забавляла и придавала счастья. Когда эффект наркотика стал спадать, а он сам насытился и устал, Квентин вернул её обратно в соседнюю комнату. Мэган, не чувствуя собственного тела, находясь в некой прострации, еле зашла внутрь. Она увидела, что Эби пыталась успокоить девочку, которая до сих пор не могла перестать плакать. Женщину поразило то, в каком состоянии девушка, но находила в себе силы общаться с Зои. На Эбигейл не было ни одного живого места. Она попыталась улыбнуться женщине, но даже это не получилось. Они поняли друг друга без слов. Девочка при виде матери кинулась в её объятия. А Квентин просто шёл по коридору довольный и счастливый, смеясь и радуясь тому, что происходит.

Роберт не видел большую часть из того, что происходило в той комнате (не знал, что Мэган накачали наркотиками), но ему хватило и тех нескольких минут. Доктора разрывало на части от боли и несправедливости. Он окончательно понял, что вся его деятельность последнее время была неправильной. Ему ненависть и месть закрыли глаза на все те ужасные вещи, что он творил. Хотелось просто провалиться сквозь землю. Чигрински даже не мог смотреть на фото дочери, словно чувствовал, что она его возненавидит за случившееся. Роберт понимал, возвращение Квентина через какое-то время приведёт к ещё худшим последствиям. У парня не было рамок и хоть каких-то принципов, которыми, пусть и иногда, владел его отец. В этот момент в кабинет вошёл Тони Абрахам. Перед этим в коридоре он о чём-то ругался с одним из приспешников Шекли. Взгляды докторов пересеклись. Вид у обоих был не очень. Молодой доктор уселся в соседнее кресло и тяжело вздохнул. Тело ещё немного болело после ударов Квентина.

— Док, я, если честно, и до этого был со многим не согласен, но теперь всё приобрело иной характер. Мы словно в заложниках, и участвуем в вещах, которые я совсем не приемлю, — Тони явно был обеспокоен.

— Я...тебя понимаю. Но в данный момент...ничего не могу сделать. Теперь мы повязаны.

— Нужно что-то делать. У нас ведь теперь даже ходов отступления нет. Когда был Брайн Шекли, я хоть осознавал, что мы сможем выйти сухими из воды, то сейчас нет. Этот Квентин совсем безбашенный. Он не думает о последствиях. Я не хочу садиться в тюрьму, или ещё чего хуже.

— Скажи, Тони, зачем ты вообще согласился на моё предложение? Ты же понимал, что действия будут незаконными и опасными? — Роберту стало любопытно.

— Конечно, понимал. Я бы в любом случае становился преступником. Но, при этом, хотелось иметь какие-то рамки дозволенности. Я ненавижу нашу власть в городе. Точно также, как и вы. Мой отец несколько раз пострадал от действий чиновников, которым было на него наплевать. Он лишился работы, так и не смог найти ничего стоящего. В итоге мы жили в самом бедном районе города, где до нас никому нет дела. Вы даже не представляете, какое это гетто. Словно это и не Нью-сити вовсе. До сих пор не понимаю, как два таких разных мира (мой район и центр) спокойно могут находиться так близко, и все считают это нормой. Отец спился. Мать вкалывала на нескольких работах, чтобы прокормить нас с сестрой. Но, в итоге младшая сестрёнка заболела, а лекарств нам так никто и не выделил, хотя должны были. Она умерла на руках матери. Именно тогда я и решил, что пойду в медицину, буду помогать, лечить, спасать. Мне везло, я смог выучиться, потом найти хорошую работу в фармакологии...

— Ты талант, — перебил его Роберт. — То, каких высот достиг за такой короткий срок, поражает. Стал лучшим в своём деле во всём городе.

— И это всё бестолку, ведь я не смог спасти свою мать от редкого вирусного заболевания, которое часто распространяется в бедных районах. Такое происходит в южных регионах страны, либо в Южной Америке или Африке, где почти целые города являются трущобами. Но здесь Нью-сити. Один из лучших по всем показателям городов мира. И у нас есть места, где люди кое-как выживают. Технологии шагают семимильными шагами, а разница между богатыми и бедными только растёт. Нам отказали в быстрой квоте. Сказали ждать очереди. Мама не дождалась. У властей есть деньги чтобы сразу всем дать лекарства, которые стоят невероятных денег. Просто им это не нужно. Многие мои разработки уходили просто так на чёрный рынок, перепродавались другим организациям в иных странах. Власти лишь зарабатывали деньги на этом, но никак не заботились о здоровье людей, которым нужны лекарства. Поэтому я и расторг все контракты с правительством.

— По бумагам, насколько знаю, ты сейчас числишься фармакологом где-то в Европе.

— Так и есть. Когда вы предложили эту работу, я долго думал. Но, моя ненависть к властям превышала все нравственные устои. Хотелось жестоко и сильно отомстить всей этой власти. Показать им, что они не Боги, а такие же смертные люди со страхами. Я не до конца понимал, что творю и в чём участвую. Сначала это забавляло меня и воспринималось как справедливое наказание для них. Но сейчас. Сейчас мне страшно.

Глядя в глаза Тони, Роберт прямо видел себя. Точно такое же ощущение. Но перед ним сидел совсем молодой парень, которому ещё жить и жить. И