Весь мир театр - Борис Акунин

— Судя по тому, что никто из актеров Лимбаха не видел, он попал в к-коридор уже после начала спектакля. Господин Штерн, кто выдает подобные пропуска?

Ной Ноевич взял картонку, пожал плечами.

— Любой из актеров. Иногда я или Жорж. Обычно гости пользуются пропуском во время антракта или после спектакля. Однако мы играли без перерыва, а сразу после спектакля все отправились в буфет. Сюда никто не заходил.

— Борьно, — сказал Маса.

— Ты о чем?

— Когда зивот попорам — борьно. Он не самурай, он кричар. Гуромко.

— Конечно, кричал. Но в зале играла музыка, а здесь не было ни души. Никто не услышал.

— Смотрите, господин. — Палец Масы показал на дверь.

Среди подсыхающих потеков крови виднелись две грубо намалеванные буквы: «Ли», причем вторая была смазана, словно пишущего оставили силы.

— Ну вот что. — Эраст Петрович перешел на японский. — Не спускай глаз со всех, кто тут есть. Больше мне от тебя ничего не нужно. Я займусь этим делом сам, а поможет мне Субботин. Все равно без полиции не обойтись.

— Что вы говорите? — нахмурился Ной Ноевич. — И почему вы не дали Жоржу вызвать полицию?

— Я как раз и сказал Масе, что теперь пора. Сначала нужно было убедиться, что никто не войдет в уборную и не испортит следов. С вашего позволения, протелефонирую я. У меня есть в сыскной полиции знакомый, очень хороший специалист. Господа, прошу всех вернуться в б-буфетную! А вы, господин Штерн, поставьте у двери двух капельдинеров.

СПЕЦИАЛИСТЫ ЗА РАБОТОЙ

— Нет никаких сомнений это самоубийство.

Следователь московской сыскной полиции Сергей Никифорович Субботин по всегдашней привычке вдавил в переносицу дужку очков и, будто извиняясь, улыбнулся. — На сей раз, Эраст Петрович, ваше предположение не подтвердилось.

Фандорин не поверил своим ушам.

— Вы шутите? Человек сам распорол себе живот, а потом, опять-таки сам, запер дверь снаружи и повесил ключ на щит?

Субботин похихикал, отдавая должное шутке. Промокнул платком редкие белесые волосы — время шло к рассвету, позади осталось несколько часов напряженной работы.

— А вот я, Эраст Петрович, согласно вашей науке, по пунктам пройдусь. Вы сообщили мне, что корнет Лимбах не имел оснований для самоубийства, ибо одержал любовную победу. По вашим сведениям, его одарила своей э-э-э благосклонностью знаменитая артистка госпожа Альтаирская, так?

— Так, — ледяным тоном подтвердил Фандорин. — Корнету не с чего было н-накладывать на себя руки, к тому же столь жестоким образом.

— Изволите ошибаться, — еще виноватей молвил Сергей Никифорович, конфузясь, что вынужден поправлять бывшего наставника. Когда-то давно, тому двадцать лет, молоденьким полицейским чиновником он начинал службу под шефством статского советника Фандорина. — Пока вы сопровождали тело в прозекторскую, чтобы установить точное время смерти, я тут провел кое-какие изыскания. Артистка с гусаром в интимной связи не состояли. Слухи не имеют под собой основания. Вы знаете мою дотошность, я это установил точно. Никак нет. Более того, я поговорил по телефону с приятелем Лимбаха по эскадрону, и свидетель утверждает, что корнет в последнее время ходил сам не свой от любовных терзаний, неоднократно восклицал, что убьет себя. Это, как вы говорите, раз.

У Эраста Петровича дрогнул голос.

— Не с-состояли? А что будет «два»?

Субботин достал блокнот.

— Свидетели Простаков и Девяткин показали, что в ночь, когда Лимбах проник в номер госпожи Альтаирской, они слышали из-за двери, как он грозился на японский манер распороть себе брюхо, ежели она его отвергнет. Вот вам два. — Он перелистнул страничку. — Лимбах каким-то пока не установленным образом раздобыл пропуск и пробрался в уборную дамы своего сердца. Предполагаю, он хотел наказать мучительницу, когда она с триумфом, вся в цветах, вернется после спектакля. Уже не надеясь добиться взаимности, Лимбах возжелал умертвить себя ужасным японским образом. Как самурай, делающий ради гейши хирикири.

— Харакири.

— А я как сказал? Он разрезает себя ножом, терпит страшные муки, истекает кровью, хочет написать на двери ее имя — «Лиза», но силы оставляют его.

Увлекшись, следователь стал показывать, как всё это было: вот корнет держится за живот, корчится, макает палец в рану, начинает писать на двери и падает. Ну, падать Сергей Никифорович, правда, не стал — пол в уборной только что вымыли, он еще не высох.

— Кстати, недописанное имя — это три. — Субботин показал на дверь, которую, по его указанию, оставили нетронутой. — Что сказал вам эксперт? Когда наступила смерть?

— Примерно в п-половине одиннадцатого, плюс минус четверть часа. То есть во время третьего акта. Агония длилась пять, максимум десять минут.

— Ну вот, видите. Он ждал, пока спектакль подойдет к концу. Иначе был риск, что в уборную случайно заглянет не госпожа Луантэн, а кто-то другой, и тогда пропал бы весь эффект.

Фандорин вздохнул.

— Что с вами, Субботин? Вашей дедукции и реконструкции грош цена. Забыли вы, что ли, про запертую дверь? Кто-то ведь закрыл ее на ключ?

— Сам Лимбах и закрыл. Очевидно, боялся, что, не совладав с болью, в полубеспамятстве, выбежит наружу. Ключ — вернее, его дубликат — я обнаружил в кармане рейтуз самоубийцы. Вот он — и это четыре.

На ладони у следователя блеснул ключ. Фандорин достал лупу. В самом деле, это был дубликат, причем изготовленный недавно — на бородке еще виднелись следы напильника. Никакого торжества или, упаси Бог, злорадства в голосе следователя не было — лишь спокойная гордость за честно выполненную работу.

— Я проверил, Эраст Петрович. Ключи от актерских уборных висят на щите, без присмотра. Все равно комнаты обычно не запирают, поэтому ключами почти никогда не пользуются. Лимбах мог потихоньку сделать слепок во время какого-нибудь предыдущего визита.

И снова Фандорин вздохнул. Очень недурной сыщик Субботин, обстоятельный. Звезд с неба не хватает, но для полицейского чиновника оно и необязательно. Мог бы далеко пойти. К сожалению, после того как Эраст Петрович был вынужден уйти в отставку, судьба у молодого человека не задалась. В послефандоринские времена полицейскому для успешной карьеры стали потребны совсем иные качества: красиво отчитаться да угодить начальству. Ни тому, ни другому Сергей Никифорович у статского советника не научился. Фандорин ему все больше про сбор улик и про опрос свидетелей втолковывал. И вот результат неправильного воспитания: человеку перевалило за сорок, а всё титулярный советник, и дела поручают самые невыигрышные, бесперспективные, на которых не отличишься. Если б не прямое ходатайство Эраста Петровича, нипочем бы Субботин не получил в ведение этакую конфету, как кровавая драма в модном театре. Ведь все газеты напишут, вмиг знаменитостью станет. Если, конечно, не опростоволосится.

— А теперь п-послушайте меня. Ваша версия о «самоубийстве по-японски» несостоятельна. Уверяю вас, что никто кроме самурая прежних времен, с детства готовившегося к подобной смерти, не способен сделать себе харакири. Разве что буйнопомешанный в приступе острого безумия. Но Лимбах сумасшедшим не был. Это раз. Второе: вы обратили внимание на угол разреза? Нет? А я для того и поехал с трупом в п-прозекторскую, чтобы как следует изучить рану. Удар нанесен человеком, который стоял к Лимбаху анфас. В момент нападения корнет сидел, то есть агрессии никак не ждал. У перевернутого стула, как вы помните, натекла изрядная лужа. Именно там и был нанесен удар. Это три. Теперь обратите внимание на нож. Что он собою представляет?

Сергей Никифорович взял оружие, повертел.

— Обычная «рассекуха».

— Вот именно. Любимое оружие московских б-бандитов, с успехом вытесняет из их арсенала «финку». Такой нож позволяет наносить режущий удар без размаха, исподтишка. Раскрывают его за спиной, потихоньку вынимая из рукава, чтобы не видела жертва. Бьют, держа в закрытом кулаке рукояткой к большому пальцу. Дайте-ка сюда. Покажу, как это делается.

Он сделал быстрое движение рукой из-за спины — Субботин от неожиданности согнулся пополам.

— Остается характерная рана, мелкая у края пенетрации и постепенно углубляющаяся к месту изъятия. То есть противоположного рисунка сравнительно с ударом харакири, когда клинок сначала глубоко вонзают, а потом рывком, наискось, выдергивают. Еще раз повторяю, что сделать себе разрез такой протяженности, как у Лимбаха, смог бы только самурай невероятной выдержки, долго ставивший руку. Обыкновенно у японского самоубийцы хватало силы воли лишь вонзить в себя кинжал, после чего секундант немедленно отсекал бедняге г-голову. — Фандорин укоризненно смотрел на бывшего питомца. — Скажите мне, Сергей Никифорович, откуда у гусарского корнета бандитский нож?

— Не знаю. Купил по случаю. Возможно, именно для этой цели, польстившись на остроту лезвия, — ответил поколебленный, но еще не переубежденный Субботин. — Позволю себе напомнить о надписи на двери. — Он по-казат на кровавые буквы «Ли». — Если это не начало имени той, из-за которой молодой человек решил уйти из жизни, то что же?