Восточные религии в римском язычестве - Франц Кюмон

естественна. Таким образом, значительная часть более или менее ортодоксальных верований и видений, навязавших Средневековью наваждение ада и дьявола, пришли из Персии двумя окольными путями: с одной стороны, через иудео-христианскую литературу, каноническую и апокрифическую, а с другой стороны через пережитки культа Митры и различные манихейские секты, продолжавшие проповедовать в Европе древнеиранские доктрины о противостоянии двух начал мироздания.

Но, чтобы завоевать умы, любой религии недостаточно теоретического согласия умов с догмами, которые их удовлетворяют. Вместе с доводами веры она должна побудить их к действию и дать им предмет для упований. Иранский дуализм был не только убедительной метафизической концепцией; он еще и служил основанием для очень продуктивной морали. Главным образом именно она, оживив в римском обществе II и III вв. н.э. неутоленные стремления к более совершенной справедливости и святости, обеспечила успех митраистским мистериям.

Одно высказывание императора Юлиана{329}, к несчастью слишком лаконичное, сообщает нам, что Митра дает своим посвященным «заповеди» (έντολαί) и вознаграждает их точное исполнение как в этом, так и в ином мире. Значение, которую персы придавали своей своеобразной этике, неукоснительность, с которой они выполняли ее предписания, возможно, были самой выдающейся чертой их национального характера, проявлявшейся на протяжении всей их истории. Будучи народом завоевателей, они, как и римляне, подчинялись строгой дисциплине и, подобно им же, ощущали ее необходимость для управления обширной империей. Между двумя господствующими народами существовало родство, сближавшее их через голову греческого мира. Маздеизм принес долгожданное удовлетворение давнишнему убеждению Рима, что религия должна обладать практическим эффектом, подчинил индивидов правилам поведения и послужил на благо государства{330}. Внедрив в западное язычество взыскательную иранскую мораль, Митра вдохнул в него новую силу.

К сожалению, у нас не сохранилось текста митраистского декалога, и восстановить его основные предписания можно лишь методом индукции.

Митра, древний гений света, в зороастризме превратился в бога истины и справедливости и остался им на Западе. Это был маздеистский Аполлон, но, в то время как эллинизм, более восприимчивый к красоте, развил в Аполлоне эстетические качества, персы, более всего занятые вопросами совести, акцентировали в Митре его нравственность{331}. Одной из черт, которые поражали не слишком щепетильных в этом отношении греков в их восточных соседях, был их ужас перед ложью, фактическим воплощением которой был Ахриман. Митру же всегда призывали в свидетели, давая клятву; это был бог, обеспечивавший строгое выполнение взятых обязательств. Наверное, одной из главных добродетелей для этого культа солдат, первым действием которых при вступлении на военное поприще была клятва в покорности и преданности своему повелителю, была нерушимая верность присяге. В нем превозносились верноподданность и верность, и, безусловно, он стремился пробуждать чувства, достаточно близкие к современному понятию чести.

Наряду с уважением к власти, митраизм проповедовал братство. Посвященные рассматривали себя как сыновей общего отца, которые должны испытывать друг к другу взаимную нежную привязанность. Поднималась ли эта любовь к ближнему до того вселенского милосердия, которое проповедовали философия и христианство? Император Юлиан, бывший убежденным мистиком, с удовольствием предлагал совершенно тот же идеал, и вполне возможно, что к концу языческой эпохи митраисты поднялись до такого видения своего долга{332}; но они не были его авторами: представляется, что мужественность они ценили выше, чем кротость. Братство этих посвященных, получавших звание «солдат», безусловно, больше походило на товарищеские отношения однополчан, не чуждые корпоративного духа, чем на любовь к ближнему, побуждающую к делам милосердия по отношению ко всем без различия.

Все первобытные народы представляли себе природу полной нечистых и злобных духов, которые вредят и мучают того, кто потревожит их покой, но дуализм, обеспечив этому повсеместному верованию догматическую базу, придал ему неслыханную силу. В основе всего маздеизма лежат идеи чистоты и нечистоты. «Ни одна религия мира никогда не была так абсолютно подчинена идеалу очищения»{333}. Этот род совершенства был целью, к которой необходимо тяготело все существо верующего. Он должен был с бесконечными предосторожностями опасаться осквернить божественные стихии, например воду и огонь, или собственную персону, а чтобы снять эту скверну, ему приходилось пройти множество люстраций. Однако, в отличие от сирийских культов императорской эпохи (стр. 152), в митраизме эти обряды уже не были внешними, механическими и телесными, строясь на древнем понятии о табу. Митраистское крещение изглаживало нравственные грехи; чистота, к которой стремились приверженцы этого культа, стала духовной.

Эта совершенная чистота отличала персидские мистерии от культов всех прочих восточных богов. Серапис был братом и мужем Исиды, Аттис — любовником Кибелы, все сирийские Ваалы не мыслились без своих паредр, а Митра жил в одиночестве — целомудренный и святой (sanctus{334}), он ввел на смену преклонению перед плодородной природой новый культ — воздержания.

Тем не менее, хотя противостояние чувственности считалось похвальным, и идеал совершенства этой маздеистской секты уже склонялся в сторону аскетизма, в котором увязло манихейское представление о добродетели, благо заключалось не только в этой отрешенности и самообладании, но и в действии. Для того чтобы быть продуктивной, религии недостаточно составить таблицу нравственных ценностей; она должна обеспечить повод для их претворения в жизнь. Дуализм и его воздействие проявлялось главным образом именно в этом — как раз особенно подходил для того, чтобы поощрять индивидуальные усилия и приумножать человеческую энергию. Мир представляет собой театр нескончаемой борьбы между двумя силами, которые совместно правят своей империей; в будущем же Зло исчезнет, а Добро приобретет неоспоримое первенство и безраздельную власть. Животные и растения, как и люди, разделяются на два противоборствующих лагеря и исполнены непреходящей вражды друг против друга; в вечной войне двух противоположных начал участвует вся природа. Сотворенные злым Духом демоны постоянно выходят из бездны, чтобы бродить по земле; они проникают во все вещи и повсюду несут порчу, несчастье, болезнь и смерть.

Небесные гении и ревнители благочестия должны непрестанно расстраивать их замыслы, которые всегда возобновляются. Эта борьба между божественным законом долга и советами порочных духов идет и отражается в сердце и совести человека — Вселенной в миниатюре. Жизнь — война без отдыха и пощады. Задача настоящего маздеиста состоит в том, чтобы каждое мгновение давать отпор Злу и тем самым постепенно приближать победу Ормузда в мире. Адепт является сотрудником богов в их деле очищения и совершенствования. В отличие от многих других сектантов, митраисты не погружались в созерцательный мистицизм; повторяю, их жесткая мораль была в высшей степени благоприятна для действия, и в эпоху расслабленности, анархии и смятения посвященные находили в этих предписаниях стимул, утешение и опору. Сопротивление унизительным инстинктивным побуждениям они считали делом не менее славным, чем военные подвиги, и в результате