Том 3. Поэмы - Сергей Есенин

Эпоха Тамерлана (1336–1405) в конце XVIII столетия мыслилась не как отдаленная, ушедшая в легендарное прошлое, но как живая, сохранившаяся в памяти казачества и реально связанная с Оренбуржьем. Акад. П. И. Рычков поместил в 1762 г. в «Топографии Оренбургской губернии» народное предание о Гугнихе и о первом поселении казаков на р. Яике: «Во время Тамерлана один донской казак, по имени Василий Гугна, с тридцатью человеками товарищей из казаков же и одним татарином, удалился с Дона для грабежей на восток… дошел до устья Урала и, найдя окрестности оного необитаемыми, поселился в них. По прошествии нескольких лет, шайка сия напала на скрывшихся близ ее жилища в лесах трех братьев татар, из которых младший был женат на ней, Гугнихе (повествовательнице), и которые отделились от Золотой Орды, также рассеявшейся, потому что Тамерлан, возвращаясь из России, намеревался напасть на оную. Трех братьев сих казаки побили, а ее, Гугниху, взяли в плен и подарили атаману» (Пушкин, 6, ч. I, примеч. 1, с. 84). При чтении этого труда у Есенина могло отложиться в памяти имя Тамерлана как косвенно связанное с событиями Пугачевщины.

С. 46. Крямин — Явно вымышленный герой, в исторической литературе о Пугачевщине никаких сведений о нем нет. Вероятно, Есенин ввел этот персонаж в поэму-трагедию для соблюдения законов жанра и усиления внешней трагедийности. История с этим героем получила дальнейшее развитие. При подготовке Собр. ст. в декабре 1925 г. Есенин «обещал доставить поэму „Пармен Крямин“, в которой, по его тогдашним предположениям, должно быть 500 строк» (Восп., 2, 299). Текст этой поэмы неизвестен. Фамилию Крямин и имя Пармен носили жители с. Константинова (сообщение Н. В. Есениной).

С. 49. Чеканенные сентябрем червонцы. — Ср.: в «Отношении Симонова к Бородину от 14 сентября», сочиненном в день измены Творогова, Чумакова и др. и даже содержащем их фамилии, рекомендовано убедить предателей Пугачева в том, что «они, казаки, не только в винах своих от Ее Императорского Величества прощаются, но имеют ожидать все до единого и всемилостивейшего награждения» (Грот, 598).

С. 50. В рваные ноздри пылью чихнет околица. — Слух о рваных ноздрях Пугачева был ложным, его пустил оренбургский губернатор И. А. Рейнсдорп (см. коммент. на с. 518 наст. т.). Арестованный Пугачев не терял надежды избежать смертной казни — в беседе с акад. П. И. Рычковым он отвечал: «…виноват перед Богом и государыней, но буду стараться заслужить все мои вины» (Пушкин, 6, ч. I, с. 79).

Примечания к вариантам

С. 246. II ‹…› Казаки: [Под‹уров›], Иван [Чика] Зарубин, Шигаев, Подуров, Торнов, Мясников, Скачков, Кочуров, Плотников и Закладнов хватаются за оружие. — Творческая работа над текстом велась в направлении сокращения количества персонифицированных действующих лиц и, наоборот, укрупнения «фона» — монолитной казачьей массы. Есенин отбросил эпизодические фигуры, не сыгравшие заметной роли в Пугачевском восстании.

Молодого яицкого казака Тимофея Григорьевича Мясникова (1746 г. р.) позвали в числе главарей «войсковой стороны» на свидание с Пугачевым в степи близ Таловского умёта, и он подарил сапоги «царю». Вместе с Зарубиным повез будущего предводителя на хутор к казакам Кожевниковым, оттуда через три дня — на Усихину Россошь. Сам же находился в городе «для повестки народу»; позднее, в Каргале, был уже сотником и руководил 500-ми казаками на заставе. По «Сентенции 1775 года января 10. О наказании…» был высечен кнутом и с вырванными ноздрями выслан на поселение.

Петр Тихонович Кочуров (1732 г. р.) являлся средним братом «запивохи» Алексея (1739–1775), несшего пугачевское знамя 17 сентября 1773 г., и младшего Козьмы (1748 г. р.), 30 мая 1774 г. явившегося с повинной в яицкую комендантскую канцелярию; ему в черновом автографе принадлежит фраза: «Натерпелись мы этой прыти» (см. варианты наст. изд., с. 327). Петр Кочуров спьяну разболтал место пребывания самозванца на Усихе, куда сам провожал его. Однако вместе с Тимофеем Петровичем Скачковым они состояли при Пугачеве и способствовали разглашению вестей о нем среди яицких казаков и составлению его войска, за что были наказаны одинаково с Мясниковым.

Старый казак Василий Якимыч Плотников (1734 г. р.) пользовался особым уважением, к нему стекались все новости и люди приходили за советом. Он принимал участие в мятеже казаков Яицкого городка в 1771 г., но всегда был против любых зверств и насильственых мер; приезжал на Таловской умёт и в числе первых разглашал в народе сведения о Пугачеве; взятый за это сразу под караул, не выдал самозванца; в 1775 г. был высечен кнутом с постановкой знаков на лице и с вырыванием ноздрей, затем сослан на каторгу.

Яицкий казак Григорий Михайлович Закладнов (Закладной, 1724–1775) приехал к Оболяеву просить лошадь, и Пугачев приказал пожаловать ее от своего якобы царского имени; он был первым посетителем Таловского умёта, кому самозванец назвался Петром III, и был послан в городок за «умными людьми»; претерпел то же наказание, что и Плотников (см.: Дубровин, I, 104, 180, 187, 196–200, 222, 225–229; Фирсов, 73, 159, сноска 1; Мордовцев, XVII, 127–131, I, 72, 252–253; Пушкин, 6, ч. I, 10–11, ч. II, 174–175).

С. 259. Ведь корону Димитрия смрадную // Лишь Отрепьев не с морщась надел. — По поводу сходства судеб Григория (Юрия) Богдановича Отрепьева (?—1606) и Пугачева и правомерности их сопоставления в правительственном манифесте возник особый вопрос в придворном совете, и Г. Орлов высказался против этого уподобления — «дабы таким сравнением не возгордить мятежников» — и нашел поддержку среди присутствующих (Фирсов, 146). Сравнение Пугачева с Отрепьевым успело войти в два манифеста — от 29 ноября и 23 декабря 1773 г. Вот более полный отрывок из первого: «…беглый с Дону казак Емельян Пугачев, скитавшийся пред сим в Польше, по примеру прежнего государственного злодея и предателя Гришки Расстриги, отважившись, даже без всякого подобия и вероятности, взять на себя имя покойного императора Петра III, тем не менее преуспел в своем изменническом и злодейском умысле сначала присоединить к себе толпу бродяг и подобных ему злодеев, а потом с помощью оных обольстить и принудить в сообщение себе и некоторую часть жителей Оренбургской губернии» (Пушкин, 6, ч. II, с. 153, ср. с. 157). В «Капитанской дочке» Пугачев дважды сравнивает себя в сходных выражениях с Г. Отрепьевым: «Разве в старину Гришка Отрепьев не царствовал?» (Пушкин, VI, 476, 507).

С. 267. От киргизских степей до Кокшайска. — Городка с таким названием не существовало, однако к нему близки два топонима — название села и одновремено паромной пристани Кокшайское и г. Царевококшайск, расположенных неподалеку друг от друга в Казанской губ. В XVI в. после завоевания марийцев русские основали в 133 верстах от г. Казани, на р. М. Кокшаге — левом притоке Волги — крепость Кокшажск, последовательно затем именовавшуюся как Кокшацкий городок, Царев город на Кокшаге, Царево-Кокшайск. С 1919 по 1927 гг. (по др. сведениям, с 1918 по 1919) назывался Краснококшайском, затем стал областным центром Марийской автономии — с переименованием в Йошхар-Ола (Йошкар-Ола, Иошкар-Ола). На картах Пугачевского восстания (напр., в т. 1 труда Н. Ф. Дубровина), город обозначен как Царевококшайск. Во время путешествия Есенина по Пугачевским местам в 1921 г. он являлся конечным пунктом жел-дор. ветки Московско-Казанского направления (103 или 106 км от Казани) и был отмечен как Краснококшайск. Есенинская строка очерчивает огромные границы восстания — с юго-востока до северо-запада, то есть еще севернее Осы — самого северного из захваченных пугачевцами городков.

С. 276. На Саратовской гор‹одской› стене — Саратов являлся одним из наиболее населенных (7 тыс. жителей) в Астраханской губ. городом, был окружен горами и очень обширен, но едва отстраивался после пожара начала 1774 г. Для защиты Саратова намечалось всеми соединенными силами встретить Пугачева в поле перед городом и разбить его, а на случай неудачи устроить земляное укрепление для горожан на берегу Волги, близ провиантских складов. План не был реализован из-за разногласий между комендантом полковником И. К. Бошняком и управляющим конторою опекунства иностранных поселенцев М. М. Ладыженским (Лодыжинским) с прикомандированным гвардии поручиком, будущим известным поэтом Г. Р. Державиным. Первый, оставшись без помощников, уже после падения Саратова отправил на лодках ночью городскую казну с частью дел воеводской канцелярии и прибыл в Царицын. Вторые преследовали личные интересы, спорили с комендантом и покинули город накануне вторжения пугачевцев.

Утром 6 августа пугачевцы широким фронтом подошли к Саратову, выставили на Соколиной горе 8 малозначительных орудий, и уже при первых выстрелах горожане стали перебегать к мятежникам. Сдавшиеся солдаты получали по 2–4 руб. в награду, вечером в соборной церкви Пугачев приводил жителей к присяге на верность, приказал открыть амбары и соляные склады и бесплатно выдавать хлеб-соль, а повешенных дворян хоронить запретил. 9 августа, забрав 5 пушек и почти 26 тыс. руб. медью, Пугачев покинул Саратов и пошел вниз по Волге (см.: Пушкин, 6, ч. I, с. 64–65, 71–74, ч. II, с. 353–354; Дубровин, III, 181–212).