Тревожное лето - Виктор Дудко

— Я не понимаю тебя.

Она поправила волосы, тряхнув при этом головой, с деланной непринужденностью окинула взглядом зальчик.

— Ты или притворяешься, или не хочешь меня понять.

— Глупости какие-то, — пробормотал Серегин, наливая в стакан пузырящуюся воду.

— Ну, гляди сам, Олег. Я хотела предупредить тебя. Только что у меня был Дзасохов и сказал, что ты у него вот где. — Она сделала палец крючком. — Не знаю ваших отношений, но Игорь готовит тебе какую-то гадость. Он был такой... — Таня поискала сравнение, но не нашла. — Я почему-то испугалась. Ты мне веришь?

Серегин смотрел в окно, а не на Татьяну. А она ожидающе и нетерпеливо искала его взгляд.

— Вижу, настроение у тебя...

— Сиди спокойно. За нами наблюдают.

— Да? За нами? Или за кем-то одним? — тихо спросила она.

— В коричневой вельветовой куртке и очках. Запоминай на всякий случай. — Серегин исподтишка разглядывал посетителей. Где-то здесь должен быть и второй. Дзасохов как-то обмолвился, что людей не хватает, так как шпикам работать приходится парами по причине возросшей опасности. — Ага, вон и второй. — Еще один. С газетой, в зеленом армейском плаще.

— Может, ты ошибся? — спросила с надеждой Татьяна тихо, подавляя жгучее желание обернуться.

— Ты их привела, — сказал он так же тихо.

Таня почувствовала, как заколотилось сердце. Первой ее мыслью было: провал.

Серегин сразу понял ход Дзасохова: «Ему хотелось, чтоб Таня предупредила меня. Она это сделала. Дальше как я должен вести себя? Я не дурак, потому вынужден тоже что-то предпринять. Вероятно, бежать. Вот тут-то Дзасохов и схватит меня за жабры».

— Ты чего так побледнела? — сказал Серегин. — Успокойся и приди в себя. Тебе-то чего опасаться?

— Я очень боюсь, Олег... — она искала оправдания. — Дзасохов пригрозил отправить меня в Шанхай. Ты знаешь, слов на ветер он не бросает...

«Теперь они будут таскаться за мной, как привязанные. Поторопилась Таня ко мне. — Он и благодарен был ей, и в то же время брала досада, — А может, это и к лучшему?»

— Что же мне делать, Олег? — Она принялась рыться в ридикюле, взялась подкрашивать губы, прицелившись одним глазом в маленькое круглое зеркальце. Долго и тщательно пудрила и без того бледное лицо.

— Ну что, Таня, как видно, пришла пора удирать и нам.

Она посмотрела ему в лицо, и зрачки ее глаз показались ему бездонно глубокими, и ему стало до боли жаль ее, от нежности перехватило дыхание.

— Тебе надо остаться, Олег. Тебя... помилуют. Вот посмотришь, — решилась она. — Не ты один, многие останутся. Бегут те, у кого руки по локоть в крови, и дураки. Победители великодушны, Олег.

Он иронически усмехнулся, дотронулся ласково до ее пальцев, она вздрогнула, словно от ожога.

— Ты что, заместитель главкома Уборевича? А сама-то как?

Она опустила глаза, боясь поднять их и... выдать себя.

— Ты-то решилась?

Не сразу ответила Таня, и ответ ее прозвучал неуверенно:

— Не знаю... Я всего боюсь. И оставаться, и уезжать.

Таня ушла. Ему показалось, что она куда-то спешила. Шпики переглянулись, остались на месте. Серегин вздохнул облегченно. Пусть Таня уйдет спокойно, а он уж как-нибудь отвяжется от этих типов. Дело привычное. Но почему так разволновалась Таня?..

Сегодня Серегину предстояла встреча со связным подполья. Оставалось не так уж много времени. Словно окаменев, он сидел минуту-другую, глядя перед собой. Ему не хотелось ни думать, ни шевелиться. Он боролся сам с собой яростно и, бескомпромиссно. Огромным усилием воли он давил в себе желание немедленно скрыться, отсидеться и встретить своих. И никто бы его не осудил за это, потому что сделал он все, что мог, что было в его силах. Как велико было это желание... Но он одержал победу над самим собой, и она была совсем не легче тех, которые он одерживал над врагом в его тылу.

Серегин посмотрел на часы, налил в стакан воды. Жадно выпил. Надел фуражку, застегнул шинель. До встречи еще сорок три минуты. Этого было достаточно, чтоб освободиться от слежки, найти харчевню Сухарева, осмотреться, отдохнуть за рюмкой вина, освобождаясь от того внутреннего напряжения, которое за последнее время стало появляться у него все чаще и чаще.

 

Погода портилась. Из Гнилого угла вытянулся грязный язык рыхлых тяжелых облаков, порывы ветра трепали матерчатые навесы над витринами магазинов, по мостовой крутило мусор, гладь Золотого Рога покрылась мелкой рябью. Мрачными осколками рассыпавшейся скалы казались теснившиеся на рейде военные корабли интервентов. Стволы своих орудий они скосили на город.

От слежки удалось уйти с трудом. Серегин потерял больше времени, чем рассчитывал.

Харчевня Сухарева в Содомском переулке занимала подвальное помещение, плохо проветриваемое и потому всегда чадное. По осклизлым каменным ступенькам спускаться приходилось осторожно, придерживаясь за стену. Когда-то здесь размещалась китайская прачечная. Предприимчивый Сухарев переделал ее по-своему, настроил тайных ходов, и скоро здесь прочно обосновался особый мир: главари многочисленных шаек, шулеры, сутенеры и особы женского пола определенных занятий. Бывала тут и «чистая» публика, так называемые любители острых ощущений. В минуты опасности подвальчик пустел в считанные секунды... Сухарев знал дело — сам недавно промышлял разбоем. Своих клиентов он берег.

Серегин протиснулся за угловой столик под фикусом, сдвинул одним движением в сторону грязную посуду, потеснив двух подвыпивших соседей, подозвал полового, заказал графинчик сакэ и жареного мяса, приправленного соевым соусом. Но теплую японскую водку пить не хотелось. В зале общий гвалт, в котором только тренированное ухо могло разобрать китайскую речь и английскую, японскую и французскую, блатной жаргон и матерную брань, изысканные выражения опустившихся интеллектуалов и короткое рявканье бывшего жандарма. Как угорелые носились половые, стараясь угодить каждому, успеть обсчитать, выкроить время, чтобы смоченным в уксусе полотенцем утереть потное лицо, с особым почтением заглянуть в крохотные кабины в глубине зала, с плюшевыми, давно утратившими свой первоначальный цвет занавесками вместо дверей.

Напротив Серегина, растопырив локти, уминал свежезасоленную кету, жадно захлебывая ее пивом, меднолицый кряжистый боцман. Не переставая работать челюстями, он жаловался на что-то или кого-то очень худому человеку в видавшей виды фланелевой тройке, похожему на проворовавшегося бухгалтера. Взгляд у того был тоскливый, голодный. Серегин налил человеку водки.

— Премного благодарен. Мерси. — Он принялся пить, как пьют горячий чай, шумно втягивая, будто боясь обжечься.

Серегин посмотрел на часы, которые лежали на липком столе. Стрелки сошлись на условленном времени, и Серегин налил себе сакэ. Если связному ничего не помешало, он должен быть здесь. Но попробуй определи его в этой суете, где очень просто затеряться и агенту Бордухарова, и сотруднику японского информационного отдела. Местечко не из лучших. Оглядев посетителей, Серегин решил: встреча, по-видимому, не состоится. У него был достаточный опыт, чтобы в этой разношерстной публике определить своего человека. Надо было срочно искать выход, что-то предпринимать, время шло, Возвращаться с бумагами, которые он держал в папиросной коробке, было равносильно саморазоблачению.