Береговая операция - Джамшид Амиров

Выходя из машины, женщина оставила на сиденье «Пионерскую правду» и, расплачиваясь, сказала шоферу: «Прочтите, там кое-что по вашей части о новом малолитражном автомобиле „Белка“».

Соловьёв прочитал то, что он должен был прочесть, и Никезин, прихватив свой аккордеон, отправился с Соловьевым на «Победе» в загородную прогулку. Ровно в пятнадцать двадцать они вышли на связь и сообщили, пользуясь условным шифром из «Пионерской правды»: «Письмо получено. Готовы к двухсторонней связи». Ответ гласил: «Слышим вас. Сроки связи те же. Ждем сообщений от восемнадцатого».

Елена Михайловна Черемисина больше, ни разу с Соловьевым не встречалась. Он не знал ее имени, не знал, где ее искать.

«Восемнадцатый» — Татьяна Остапенко, заведшая широкие знакомства в военных кругах, — периодически поставляла Соловьеву и Никезину различные сведения, представлявшие интерес для вражеской разведки. Немало шпионских данных смог добыть и сам Соловьев, когда работал на районных трассах. Его маршруты проходили мимо строившихся крупных химических заводов. Не было у него недостатка и в пассажирах, направлявшихся к берегам полноводной крупной гидроэлектростанции. Когда строительство было завершено и Соловьев располагал о нем довольно исчерпывающими сведениями, он перевелся с районных рейсов на обслуживание города.

И вот, примерно месяца полтора назад, женщина в темных очках вновь села в его машину на остановке такси. Она снова направлялась в поликлинику. На этот раз она была разговорчивее. Во всяком случае Соловьев после беседы с ней понял, что ежедневно между часом и двумя он должен проезжать мимо здания научно-исследовательского института и смотреть на четвертое от угла окно второго этажа. Если оно будет зашторено синей занавеской, значит, он должен ждать пассажиров на ближайшей остановке такси около универсального магазина после окончания работы.

Соловьев ежедневно проезжал, но окно не было зашторено.

Но вот однажды у себя дома в почтовом ящике Черемисина обнаружила бандероль с номером журнала «Работница», к которому всегда прилагались выкройки и образцы вышивок. Черемисина сумела прочесть в этом журнале все, что было необходимо. Смысл прочитанного сводился к тому, что она должна во что бы то стало добыть материал, освещающий как можно подробнее работу инженера института Салима Мамедовича Азимова. Ставились жесткие сроки.

Теперь Соловьев почти ежедневно встречался с Черемисиной. Это были обычные рейсы до поликлиники, у которой она сходила, успевая получить от Соловьева необходимую информацию и дать ему задания. Прибавилось дел и у Никезина с его аккордеоном.

Черемисина, которую в шифрованных передачах именовали кличкой «Монахиня», поручила Соловьеву организовать операцию по краже документов из квартиры Азимова и указала точное время, когда Азимов отнесет эти документы домой и квартира его будет пустой. Она была в курсе всего последующего, что произошло. Соловьев обязан был ей докладывать решительно обо всем.

Накануне отъезда Татьяны в Киев, Соловьев засек условный сигнал в окне, и встретился с «Монахиней».

— В поликлинику? — спросил он свою пассажирку.

— Нет, по городу и подальше от центра!..

— Хорошо, поедем по линии новостроек.

— «Восемнадцатый» уезжает сегодня?

— Да.

— Отдайте ей это! — И она протянула Соловьеву трубочку губной помады.

— Где уйдет Кокорев? — спросила она.

— Откуда уйдет?

— Из жизни.

— А-а… — догадался Соловьев. — Она с ним встретится в Белой Церкви.

— Очень хорошо. В Киев она должна приехать свободной. Так лучше для дела и для нее самой.

— Она хочет быть совсем свободной, — сказал Соловьев.

— От кого? От инженер-полковника?

— Нет, напротив, она собирается за него замуж. Она хочет освободиться от нас. Совсем.

— Она сама вам об этом говорила?

— Да! — и Соловьев передал Черемисиной свой разговор с Татьяной в машине.

— Она была красива?

— Кто? — не сразу понял Соловьев.

— Агент номер восемнадцать.

— Да, очень красива.

— Ну, что ж, если богу угодно, — вздохнула монахиня, — умирают и красивые женщины. Пошлите через три дня в Киев «музыканта». Он проводит красивую женщину к всевышнему. В Киеве — Днепр, у него крутые берега и быстрое течение. Вы не бывали в Киеве?

— Нет.

— Поверните обратно и отвезите меня в поликлинику. Она пусть едет в Киев. Разумеется, после Белой Церкви. В помаде — все, что ей нужно. И пусть она живет там целых три дня, как ей хочется… Три дня — это не так уж мало.

«Ну, ты-то попадешь не к всевышнему, а прямым путем к дьяволу, — подумал про себя Соловьев, высаживая пассажирку у поликлиники. — И откуда только мой шеф добыл такое сокровище».

Людвиг фон Ренау знал, кого рекомендовать своему новому хозяину в качестве резидента по операции «Октан». Агент «Монахиня» — она же Елена Черемисина — была предана ему душой и телом, а Ренау, хотя и продал себя и свою агентуру оптом заокеанским хозяевам, и теперь еще верил, что для него наступят лучшие времена. Он жил глубокой затаенной надеждой на реванш и мечтал о том часе, когда «Великая Германия» воспрянет вновь и выпустит свои когти. И тогда он, Ренау, будет диктовать свои задания мальчикам Аллена Даллеса. От операции «Октан» Ренау хотел иметь во всяком случае дубликаты той добычи, на которую рассчитывали его щедрые на доллары патроны. «Монахиня» могла ему это обеспечить. Он знал ее много лет и не ошибался в ней.

Их знакомство произошло давно, еще в тысяча девятьсот тридцать пятом году, в столице буржуазной Литвы — Вильнюсе. Именно тогда появился в этом городе молодой, красивый коммивояжер одной из германских фирм, торговавших чуть ли не по всему свету швейными машинами. Антанас Юстус, владелец одного из крупных вильнюсских магазинов, был старым клиентом этой фирмы. И коммивояжер Людвиг Ренау был приглашен в его дом. Юстус давно овдовел. В доме хозяйничала его семнадцатилетняя дочь Эрна, костлявая белесая девица с выпуклыми близорукими глазами, от которых, однако, ничего не укрывалось, к огорчению продавцов, работающих у Юстуса. Они единодушно окрестили ее «глазастой чертовкой». Справившись с домашними делами, Эрна имела привычку усесться где-нибудь в укромном уголке магазина и наблюдать за продавцами и складскими рабочими.

Эрна была очень религиозна. Еще не было случая, чтобы она пропустила вечернюю молитву в соборе Святой Анны.

Отец привел гостя домой. Подавала им Эрна сама — она никогда не доверяла этого служанке. Юстус сказал, что гость несколько дней, проживет у них, и велел Эрне приготовить его комнату в левом крыле второго этажа, которая обычно предназначалась для приезжих.

— Папа, ты не пойдешь к вечерне? — спросила она отца, пившего с гостем кофе.

— Нет, дочка, я помолюсь дома. Вот разве господин Ренау захочет осмотреть собор Святой Анны. Это здание — гордость Вильнюса.

— Очень охотно! — ответил Ренау и наклонил голову с шелковистыми волосами, разделенными безукоризненным пробором.

По пути Ренау расспрашивал Эрну о городе. Та отвечала, смущаясь и краснея, — ведь она впервые в жизни шла по улице с красивым молодым человеком.

В соборе Эрна забыла о Ренау и вся отдалась молитве. И только когда закончилась служба, она вспомнила о госте, поискала своими выпуклыми глазами и подошла к нему. Дома она развлекала Ренау небольшим фортепианным концертом Баха. Старый Юстус собирался спать, он привык ложиться рано. Эрна проводила гостя в его комнату и спросила, не пожелает ли он чего-нибудь на ночь. Ренау ответил, что он не прочь почитать что-нибудь хорошее. Эрна принесла томик Гете и спросила, не выпьет ли он еще чашечку кофе, Ренау согласился, а про себя подумал, что он охотнее бы выпил стакан хорошего коньяку. Но в доме Юстуса спиртных напитков не водилось — старик был трезвенник.

— Побудьте со мною, Эрна, — пригласил Ренау девушку, когда она принесла ему кофе и вазочку с сахаром.

— Что вы, уже поздно, — смутилась Эрна. — В доме все спят: и папа, и служанка. Это неудобно.

Ренау вдруг пришла в голову бредовая мысль «поиграть» с этой «лупоглазой уродиной», как он успел про себя окрестить Эрну. Он заявил ей пылким тоном, что умоляет ее побыть с ним, что это доставит ему огромное удовольствие. Он взял ее за руки и сказал, что в жизни еще не держал в своих руках такой обаятельной женской руки.

Совершенно потрясенная, Эрна была близка к обмороку, у нее закружилась голова. Ей никогда в жизни ничего подобного не говорили. Ренау, заметив состояние девушки, удвоил свое красноречие. Он неожиданно обнял ее за талию, прижал к себе и впился губами в ее тонкие бесцветные губы. Эрна, заливаясь слезами, умоляла отпустить ее, но Ренау сам так увлекся этой игрой, что и впрямь почувствовал себя пылким любовником. Он стал осыпать девушку страстными поцелуями. Кончилось тем, что он овладел ею…