Каменный мешок - Арнальд Индридасон

— Да-да, хуже не бывает. У меня сердце чуть не разорвалось, едва я увидел эту женщину, — подтвердил Хантер. — Сил моих не было на нее спокойно смотреть, как я вам и сказал. Я сразу понял, что тут к чему. Попробовал поговорить с ней, но она ни слова не знала по-английски. Я доложил о ее положении исландской полиции, но там мне ответили, что ничего не могут сделать. Впрочем, насколько я знаю, в этом плане мало что изменилось.

— А вы не помните, случайно, имен этих исландцев? — спросила Элинборг. — Ведь вы вели дневник…

— Нет, но они должны быть в ваших архивах, по делу о хищении на складе. Да он сам и работал у нас, на складе и в столовой, и где-то должны храниться списки иностранных, то есть, я хотел сказать, исландских рабочих, нанятых гарнизоном. Впрочем, может быть, вышел срок давности и списки уничтожены.

— А что стало с военными? — спросил Эрленд. — Я имею в виду, с теми, кого судили ваши?

— Ну, они получили какие-то тюремные сроки. Вы понимаете, воровство на складах было обычным делом, но тут масштаб вышел за всякие разумные рамки. А как они отсидели, их отправили на передовую. Своего рода смертный приговор.

— И вы поймали всех, кто был замешан?

— Этого я не могу сказать. Воровство прекратилось, склад снова заработал без недостач. Так что дело закрыли.

— То есть вы полагаете, из ваших никто не может оказаться хозяином скелета?

— Не могу ничего сказать.

— А вы не помните, были случаи, когда пропадали ваши или британские солдаты?

— Вы о дезертирах?

— Нет, случаи, когда человек пропал без вести. Исчез, и все тут. Мы пытаемся понять, не зарыт ли на Пригорке пропавший без вести британский или американский солдат.

— Вы знаете, представления не имею.

Они еще долго говорили с Хантером. Казалось, он рад возможности беседовать с ними. Полковник, как выяснилось, был большой любитель обсуждать былое — с таким-то рогом изобилия, как его дневник! — и разговор вскоре пошел о войне вообще, о том, как появление иностранных армий повлияло на историю Исландии и так далее. В итоге Эрленду пришлось собрать волю в кулак и поблагодарить полковника за приятно проведенное время. Но им надо работать.

Вежливо раскланявшись, Эрленд и Элинборг отправились к дверям, за ними шел хозяин. Выйдя на порог, Эрленд спросил:

— А кстати, все-таки кто вас просветил-то?

— Просветил? В каком смысле? — переспросил Эдвард Хантер.

— Я хочу сказать, кто-то же, наверное, вас надоумил осуществить на складе проверку или в этом роде?

— А-а, теперь понимаю. Была наводка, звонок. Кто-то позвонил в штаб-квартиру военной полиции и сообщил, что на складе на Пригорке орудует банда расхитителей.

— И кто же это позвонил?

— Вынужден признаться, мы так этого и не узнали. Так и не выяснилось, кто был этот человек.

* * *

Симон стоял подле мамы и, замерев от неожиданности, смотрел, как на лице военного сменяются одна за другой маски удивления, ужаса, омерзения и яростного гнева. Последняя не сменилась ничем, и следующее, что помнил Симон, это как Грим рухнул на пол — военный, не сказав ни слова, в два шага подошел к Гриму и со всей силы ударил его по лицу.

Четверо товарищей гостя не шелохнулись, предводитель же, ударивший Грима, нагнулся над ним и стал что-то кричать. Симон не понимал, что он говорит, но занимало его не это. Он не мог поверить своим глазам. Посмотрел на Томаса — тот, как зачарованный, наблюдал за происходящим. Посмотрел на Миккелину — она в ужасе глядела на лежащего на полу Грима. Посмотрел на маму — она плакала.

Визит пятерых незнакомых военных явно застал Грима врасплох. С улицы послышался шум — подъехали еще два джипа, и мама убежала в комнату, чтобы никто больше не видел ее разбитую губу и синяки. Грим же сделал вид, будто это его не касается, будто ему плевать, во что ему встанет целый дом, битком набитый ворованным товаром. Он ждал своих корешей ближе к вечеру, те собирались доставить ему еще краденого, а потом съездить в город и продать немного. У Грима в кои-то веки появились настоящие деньги, он стал вести речи о том, чтобы съехать с Пригорка, купить квартиру, до того даже заговаривался, что воображал, как купит машину — правда, только когда у него было особенно хорошее настроение.

А тут военные взяли Грима под белы рученьки и вывели из дому, посадили в джип и уехали прочь. Их предводитель, который одним ударом сбил его с ног — вот так вот запросто взял, подошел к нему поближе да как даст по роже, словно и не знал, какой Грим страшный и сильный, — что-то сказал маме перед уходом. Военные так обычно не говорят — какой-то необычный, даже ласковый тон, и еще руку пожал. А потом сел в другой джип и тоже уехал.

И в доме снова наступила тишина. Мама все пряталась в комнате, словно еще не оправилась от случившегося. Все терла себе глаза да смотрела прямо перед собой, наблюдая что-то, доступное лишь ее взору. Никогда прежде они не видели, чтобы Грим валялся на полу. Никогда не видели, чтобы кто-то бил его. Никогда не видели, чтобы кто-то на Грима орал. Никогда не видели его таким беспомощным и слабым. Они никак не могли понять, что стряслось. Как так вышло. Почему Грим не накинулся на военных и не избил их всех до полусмерти. Мальчишки недоуменно переглядывались. Дом окутала такая невыносимая тишина, что казалось, у них сейчас барабанные перепонки полопаются. Мальчишки повернулись к маме, и тут вдруг Миккелина издала какой-то странный звук. Она сумела усесться у себя в кроватке и снова издала тот же звук, такой вроде как свист, только дрожащий, и звук постепенно становился громче и громче, и мальчишки поняли, что сестра смеется. Она, конечно, поначалу сдерживалась, но куда там, и теперь хохотала вовсю. Симон улыбнулся и тоже расхохотался, а там уж и Томас не мог отказать себе в удовольствии пообезьянничать и присоединился к брату и сестре. И вот они все трое стояли и хохотали кто во что горазд и не могли остановиться, хотя у всех уже свело животики, и смех этот эхом разносился по дому, и если бы в тот миг какой-нибудь человек сидел на берегу Рябинового озера, то и он обязательно бы их услышал.

Часа два спустя к ним пожаловал большой военный грузовик, куда погрузили добычу Грима и его корешей. Едва машина уехала, мальчишки побежали вслед за ней через холм смотреть, как она въезжает в ворота военного склада и как ее разгружают.

Симон не очень хорошо понимал, что именно произошло, и не очень верил, будто мама сама это хорошо понимает, но так или иначе Грим получил «тюремный срок» и домой не вернулся. Ни в этот месяц, ни в следующий. Поначалу их жизнь на Пригорке не изменилась. Казалось, они и не заметили, что Грима больше нет. Мама, как и раньше, занималась домашними делами и ничуть не стеснялась пользоваться награбленным военным имуществом, чтобы кормить себя и детей, — военные забрали из дома много краденого, но всего, припрятанного Гримом, найти не сумели. А потом нанялась работать на Хутор Туманного мыса, до туда было полчаса пешком.

Мальчишки выносили Миккелину на солнышко всякий раз, как позволяла погода, а иногда даже брали ее с собой на Рябиновое озеро, ловить форель. Если ловля удавалась, мама жарила рыбу на сковородке — как же это было вкусно! Так прошло несколько недель. И постепенно путы, которыми Грим связал их по рукам и ногам, ослабли. Утром стало легче просыпаться, дни теперь проходили беззаботно, по вечерам в доме царил покой — и все это было так незнакомо, так необычно и так восхитительно! Они все говорили и говорили друг с другом и играли чуть не до самого утра, пока не падали с ног от усталости.

Но больше всего отсутствие Грима пошло на пользу маме. В один прекрасный день, уже хорошенько усвоив, что в ближайшее время Грима ждать не приходится, она вытащила на улицу из спальни матрас и белье и все это как следует вымыла и вычистила. Выбила из матраса и подушек и одеял пыль и прочую дрянь и оставила на улице, а как те просохли да проветрились, занесла обратно и постелила на матрасы чистые простыни, одеяла вправила в чистые пододеяльники, подушки — в свежие наволочки. А потом поставила посреди кухни здоровенную кадку, наполнила ее горячей водой и вымыла всех троих детей по очереди зеленым мылом, а потом забралась туда и сама — и вымыла волосы, и лицо, и все тело, тщательно, с остервенением, и черт с ним, что везде еще видны синяки и ссадины. Не без дрожи взяла в руки зеркало и заглянула туда, погладила губу и левый глаз. Сильно похудела, черты лица стали резкими, отталкивающими, передние зубы немного выдавались вперед, глаза впалые, ну а нос и вовсе сломан — еще один «подарок» от Грима.

А когда наступила ночь, она пошла спать и взяла с собой всех троих, и Миккелину, и Симона, и Томаса, и всю ночь они спали вместе, вчетвером, в большой кровати. И с тех пор дети всегда спали вместе с ней, Миккелина справа, а мальчишки слева, и все были счастливы.