Все о Москве (сборник) - Владимир Гиляровский

Несколько стихотворений у меня сохранилось; вот стихотворение Аполлона Майкова:

Вы – ответственный редактор«Русской мысли» – важный пост!В жизни – мысль великий фактор,В ней народов мощь и рост,Но она – что конь упрямый:Нужен верный ездовой,Чтоб он ровно шел и прямо,Не мечася, как шальной.Русский дух им должен править:Есть у вас он, то легкоВам журнал свой и прославить,И поставить высоко.

Переводчик Петр Вейнберг оставил такой автограф:

НАШИМ ВРАГАМОставьте нас! В шипящей злостиВы нам и жалки и смешны.Оставьте, вы не в пору гостиНа светлом празднике весны.Напрасно бьете вы тревогу,Стараясь ужас пробудить, —Для нас открытую дорогуНе вам, не вам загородить!Оставьте нас! Когда весною,В сиянье первой красоты,Откроет с силой молодоюМогучий дуб свои листы, —Тогда ничто его свободыИ свежих сил не сокрушит —Под грозным вихрем непогодыНеколебимо он стоит,Удары смело переносит,Растет и крепнет по часамИ гордо голову возноситК своим заветным небесам.

С. В. Максимов писал в альбом:

«Припоминается мне такой случай: И. С. Тургенев любил разбираться в почерках, отгадывая по их разнообразию не столько состояние в данный момент духа писавшего, сколько вообще личный характер и душевные свойства его. В тот день он получил из-за границы какую-то немецкую книгу с приложением автографов Гете и Шиллера.

Сравнивая почерки обоих, Иван Сергеевич обратил внимание на их резкую разницу: один писал разгонисто, видимо, не только не жалел бумаги, но даже как будто бы формат стеснял его, задерживая быстроту нарождавшейся мысли, когда и перо едва поспевало за их полетом:

«Ему в державу тесны миры!»

Другой усердно нанизывал буквы, как бисер, сближал строки и даже заполнял текстом не только поля, но и пробелы междустрочий.

«И веревочку подай!» – шутливо замечал наш поэт и серьезно доказывал, что в последнем он явно видит бережливость немца в противоположность первому (очевидно, и по почерку), сбросившему с себя путы национального характера, как всемирный гений.

Случайная мысль на тот раз дала нашему великому учителю литературного языка провести художественную, мастерскую параллель вроде той, о которой далеко раньше шутливо намекал он в «Хоре и Калиныче» и которую критически разработал впоследствии в «Гамлете» и «Дон-Кихоте».

Имелось в альбоме стихотворение Я. П. Полонского.

Отчего это, братцы, и голос есть,Да негромко поет, обрывается?Отчего это, братцы, и песня есть,Да наводит тоску, словно мается?Где та сила, та грудь богатырская,Что певала под гусли звончатыеНа пирах, в теремах, перед боем в шатрах?Народится ли вновь на святой РусиТа живая душа, тот великий дух,Чтоб от моря до моря, по всем степям,Вдоль широкой реки, в глубине леснойПо проселкам, по селам, по всем городамПронеслась эта песня, как божий гром,И чтоб вся-то Русь православная,Откликаючись, встрепенулася!

Д. Н. Мамин-Сибиряк написал В. М. Лаврову свои впечатления:

«Тридцать лет тому назад я принес в редакцию «Русской мысли» свою первую статью, которая и была напечатана в 1882 году («Старатели»).

Это была, кажется, вообще первая статья, напечатанная мною в толстом журнале. Затем я сотрудничаю в «Русской мысли» четырнадцатый год и могу засвидетельствовать замечательный факт, именно, что Вукол Михайлович Лавров всегда одинаков – когда журнал был в тяжелых обстоятельствах и когда достиг успеха, когда к нему является начинающий автор и когда автор с именем».

Написал в альбом стихотворение и И. А. Бунин:

На высоте, на снеговой вершине,Я вырезал стальным клинком сонет.Проходят дни. Быть может, и донынеСнега хранят мой одинокий след.На высоте, где небеса так сини,Где радостно сияет зимний свет,Глядело только солнце, как стилетЧертил мой стих на изумрудной льдине.И весело мне думать, что поэтМеня поймет. Пусть никогда в долинеЕго толпы не радует привет!На высоте, где небеса так сини,Я вырезал в полдневный час сонетЛишь для того, кто на вершине…

А. П. Чехов часто бывал у профессора политической экономии И. И. Иванюкова, которого близко знал В. М. Лавров.

После одного из таких посещений Антон Павлович написал в альбом В. М. Лаврову:

«Я ночевал у И. И. Иванюкова, в квартире В. М. Соболевского, и проспал до 12 часов дня, что подписом удостоверяю. Антон Чехов».

«Любовь – высший дар, высшее чувство человека! – пишет Д. В. Григорович. – Обращено это чувство к отечеству, к общественной пользе, к отдельной личности – оно далеко оставляет за собой все, что обыкновенно служит двигателем в нашей жизни. Все наши цели и мудрствования, и так называемые дела, тщеславные стремления, карьера и т. д.,– все это, если взять в расчет не вечность, но только нашу коротенькую жизнь, – все это не стоит, в сущности, того, чтобы колотиться, биться, огорчаться или радоваться, как это делаем мы! На свете есть одно настоящее чувство, которым стоит серьезно заниматься, – это любовь. Для любви, для нее одной, стоит рождаться на свет, и прискорбно умирать потому только, что приходится расстаться с нею и нет больше надежды испытать ее снова».

Интересной подробностью альбома было еще и то, что в нем имелись стихотворения людей, не писавших обычно стихами.

Среди таких стихотворений имелись – артиста А. И. Сумбатова-Южина:

Солнце жаркими лучамиГрудь Кавказа целовало,И под страстными огнямиВсе цвело и ликовало.Лишь старик Казбек угрюмыйЭтой ласке не поддалсяИ один с своею думойПод снегами оставался.Из-за ласки лицемернойНе хотел менять одеждыИ сменить свой холод верныйНа весенние надежды.

В. А. Гольцев написал:

Нас мгла и тревоги встречали,Порой заграждая нам путь.Хотелось нередко в печалиСвободною грудью вздохнуть.Но дни проходили чредою,Все мрак и все злоба вокруг —Не падали духом с тобоюМы, горем исполненный друг!И крепла лишь мысль и стремиласьК рассвету, к свободе вперед —Туда, где любовь сохранилась.Где солнце надежды взойдет!

М. Н. Ремезов:

И много лет мы вместе жили,В одной ладье мы вместе плыли,Делили радость и печаль,Ты на руле сидел и правил.Ладью упорно гнали вдаль.А Гольцев смело парус ставил,Когда ж чрез борт катился вал,Я только воду отливал…

Последние строчки особенно понятны, – постоянный сотрудник и редактор «Русской мысли» М. Н. Ремезов занимал, кроме того, важный пост иностранного цензора, был в больших чинах и пользовался влиянием в управлении по делам печати, и часто, когда уж очень высоко ставил парус В. А. Гольцев, бурный вал со стороны цензуры налетал на ладью «Русской мысли», и М. Н. Ремезов умело «отливал воду», и ладья благополучно миновала бури цензуры и продолжала плыть дальше, несмотря на то, что, по словам М. Н. Ремезова,

В ладье везем мы груз запретныйГуманных нравственных идейИ «Русской мысли» клич заветныйК любви и равенству людей.

* * *

Увлеченный кипучей газетной обязательной работой, я, несмотря на долголетнюю дружбу с В. А. Гольцевым и В. М. Лавровым, поместил в «Русской мысли» только несколько стихотворений, да и то по просьбе редакции, «Гоголевщину», в которой описал мою поездку в Полтавщину в 1900 году перед Гоголевскими празднествами.

После моего доклада в Обществе любителей российской словесности, который впоследствии был напечатан отдельной книгой «На родине Гоголя», В. А. Гольцев обратился ко мне с просьбой напечатать его в «Русской мысли». Перепечатка из «Русской мысли» обошла все газеты.

«Русское слово»

«Русское слово» было разрешено без предварительной цензуры, но с программой, указанной К. П. Победоносцевым, выхлопотавшим это издание для А. А. Александрова.

«Самодержавие, православие и народность» – было девизом газеты.

Газетка была и на вид, и по содержанию весьма убогая, ни подписки, ни розницы не было – и издатель разорился.

В конце концов ее купил умный и предприимчивый И. Д. Сытин с целью иметь собственную газету для рекламы бесчисленных книг своего обширного издательства.

И. Д. Сытину некогда было заниматься газетой, и она также продолжала влачить довольно жалкое существование; он мало заботился о ней и не раз предлагал ее купить кому-нибудь, но желающих не находилось.

Редакция помещалась в книжном издательстве И. Д. Сытина на Старой площади. Направо с площадки лестницы был вход в издательство, а налево в редакцию. Крошечная прихожая, заставленная по обеим сторонам почти до потолка связками газет – того и гляди упадут и задавят. Дальше три комнатки для сотрудников, в одной из которых две кассы наборщиков – повернуться негде, а еще дальше кабинет Гермониуса, заведовавшего редакцией и фактического редактора. Гермониусов было, два, оба литераторы. К одному из них обратился поэт Минаев с вопросом: «Скажи-ка мне, по таксе ль взимает брат твой Аксель?»