Смерть на перекрестке - Дэйл Фурутани

Глава 16

Недолго юный цветокПод солнцем нежиться будет.Зима холодна!

Странный гость перепугал Аой вусмерть. Из дома выйти — и то страшно было. А уж на то, чтоб через лес в лагерь к бандитам отправиться, и вовсе несколько дней храбрости набиралась. Сначала она вообще клятву себе дала — никогда больше и ногой не ступать в заросли либо холмы. Но потом призадумалась. Самурай говорил — коли демоны по чью-то душу придут, так от них за дверью не укроешься: выломают, и все тут. И какая, спрашивается, разница — будет она дома сидеть или пойдет к вольным молодцам на промысел? Чем она рискует? И потом, у разбойников золота и серебра — навалом, а Аой уж так боги создали — когда речь шла о возможности подзаработать, плевать она хотела и на призраков, и на демонов, и даже на развратных драконов!

Вот одно правда: на сей раз недосуг ей было плутать да следы запутывать, чтоб кто другой лагерь не выследил. По лесу бродить она не стала — еще чего! И даже корзинку для грибов с собой захватить не озаботилась. И останавливаться, проверяя, не идет ли за ней кто, — тоже. А вот оглядывалась и прислушивалась непрестанно — ну как увидит неподалеку силуэт призрака или голос его услышит?

Пока добралась до лагеря — изнервничалась прямо до тошноты. Не хватило сил даже изобразить, как обычно, обольстительную улыбку, с которой она всегда перед разбойниками появлялась. Ладно, и так хороши будут! Она вихрем вбежала в бандитскую лощину. Кадзэ, давно уже с удобствами расположившийся на самой уютной ветке высокого дерева, наблюдая за веселой девицей, не смог сдержать улыбки.

Следующим утром господин Куэмон сам зол был, как сто демонов. Вышел он из шалаша своего после приятного сна (поспать вволю после радостей плотских для крепкого мужчины — самое милое дело), а там!.. Парни его, ребята не робкого десятка, сбились в кучки и только и толковали, что о призраках да чудовищах. Предводитель разбойников заржал было над подобной ерундой, но в глазах своих людей увидел вполне неподдельный страх. Сквозь зубы спросил он — где они таких глупостей наслушались? А они все в один голос — Аой рассказала!

Оттрепать бы стерву как следует, да какое там, Аой еще на самой заре домой ушла. Одно Куэмону и осталось — зверем рыскать по лагерю и на парней своих орать: не совестно ли, дескать, быть такими трусами и олухами?! Сгоряча он даже подумывал запретить Аой в банду наведываться. Но потом вспомнил про бесплатные любовные утехи, прикинул, что люди его, с их-то взглядами на вещи, без женщины вытворять станут, и решил: лучшее лекарство от страха — действие. Собрал всех вольных молодцев (одного сопляка Хачиро, как водится, лагерь стеречь оставил) и отправился с ними на дело, путников подстерегать.

Вернулись бандиты не скоро, уж после полудня, и, ясное дело, все истории о призраках и драконах к тому времени были, почитай, позабыты. Хачиро к ручью послали, воды набрать, — надо ж было как-то рис к ужину сварить! Взял он деревянную кадушку и пошел через лес к ближнему роднику, давно разбойниками облюбованному.

Предзакатное солнце просвечивало сквозь листву, тонкие золотые лучики змейками плясали на древесных стволах. Чаща насквозь пропиталась пряным, густым ароматом опавшей хвои. Лес шумел, жил своей потаенной жизнью. Счастливый Хачиро шел вприпрыжку и насвистывал на ходу старинную крестьянскую песенку, размахивая в такт мелодии пустой кадушкой. Потом и вовсе замурлыкал себе под нос:

Огонечек маленькийСтанет жарким пламенем.Закипит, забулькает водица.Ты раздуй-ка огонекИ, хоть котелок поет,Не снимай с него покуда крышку!

Глупая песенка — ну и что? Сколь уже веков ее все матери в селениях японских поют, обучая маленьких дочек, как правильно рис варить! Хачиро оттого песенку эту наизусть и запомнил, что матушка ее частенько сестренкам пела, а девчушки, вокруг собравшись, от восторга пищали и в ладоши хлопали — особенно в конце, где про крышку говорится. Славный голос был у матушки… В деревнях японских дома маленькие, а семьи большие и крепкие, и все привыкли держаться вместе, хоть в радости, хоть в горе. Незвано вспомнившиеся, мать, дом и близкие заставили паренька резко оборвать песню. Последние веселые слова застряли в горле. Глаза медленно наполнились слезами.

— Мама, — прошептал Хачиро, — мамочка…

Однажды в провинцию Удзен, где родился и рос Хачиро, пришла война. Всем известно: война — лишь другое название для безумия. Вот и ворвавшаяся в родную деревню Хачиро война принесла с собой безумие и ужас. А начался тот страшный день совершенно обыкновенно — не хуже и не лучше любого другого в куценькой мальчишеской его жизни. Поднялись спозаранку, позавтракали все вместе — матушка суп подала да рис, от ужина вчерашнего оставшийся. Отец, как всегда, ел молча, братья старшие с сестренками болтали, пересмеивались. Сколько потом Хачиро случившееся вспоминал, и всегда казалось ему: странно, что ничто не упреждало грядущего ужаса. Ну, сон бы ему накануне страшный привиделся, что ли. Предчувствие скверное настигло бы. Хоть бы облака черные на небо набежали, гроза бы разразилась! Так ведь нет, ничего такого в помине не было.

Самый обычный день. Обычнее, верно, и не вообразить. Он разругался с сестрами, и самый старший брат привычно отвесил малышу крепкий подзатыльник. Необидно стукнул, любя. Скорее, просто дал младшенькому понять, что за поведением его следит, но больно делать не собирается. Зато отправил Хачиро в наказание в бамбуковые заросли — молодые побеги собирать. Это, сказал, отучит его девочкам хамить. Сестры расхохотались, зазвенели колокольчиками, а у Хачиро жарко запылали щеки и уши. Обидно! Собирать молодые побеги бамбука — такэмоно[23] — работа женская!

Хачиро попытался было поныть, но старший брат наказания отменить и не подумал. Не хотелось слушаться, а придется — ведь в иерархии семейной — сложной, многоступенчатой — младший ребенок, хоть и мальчик, стоял ниже всех. Ему и вовсе-то приказ старшего из братьев обсуждать не полагалось, а он, пользуясь положением всеобщего любимца, еще к отцу ябедничать побежал.

Батюшка Хачиро суровый вообще-то был человек, молчаливый, но детей своих любил до исступления. Сейчас юный разбойник уже понимал: родитель его точь-в-точь напоминал тех отцов, о которых в крестьянских сказках земли Ямато рассказывают.

Прижавшись к его коленям, мальчишка захныкал:

— Батюшка, старший братец меня такэмоно собирать идти заставляет! Что я, девчонка, что ль?!

Отец Хачиро поднес ко рту миску. Степенно, неторопливо допил последние глотки густого супа. А после, ставя миску на столик, сказал спокойно:

— Коли ссоришься с девочками да обижаешь их, так женская работа для тебя в самый раз будет.

Сначала вся семья прямо замерла, ожидая, какое решение примет ее глава. А когда он приговор старшего сына подтвердил, сестренки захихикали еще звонче и оскорбительнее. Сам Хачиро решительно не мог понять — что такого смешного отец его сказал? Однако надерзить или не подчиниться и думать было нечего. Конфуцианский закон гласил: отец — властитель детей своих. Его приказу следует повиноваться безоговорочно.

Взял Хачиро корзинку и смешной кривой ножик, которым побеги бамбуковые срезают, и поплелся прочь из дома. Заросли бамбуковые от селения его родного далеко были, добрый час до них идти. Однако до рощи мальчишка так и не дошел — минут через десять услышал за спиной странный звук. Там, вдалеке, кто-то, похоже, стрелял из ружей.

Хачиро остановился, растерянно прикидывая — что бы это значило? А потом как-то враз дошло, ожгло! Он круто повернулся и помчался домой, в деревню.

Добежал до вершины ближнего холма — и замер там, неотрывно глядя на чудовищную картину внизу. На деревню его воины напали. Люди в доспехах врывались в беззащитные крестьянские домишки. Хохотали. Орали. Швыряли пылающие факелы в соломенные кровли, и те тотчас превращались в пылающие костры.

Пожар! Этого Хачиро страшился больше всего на свете. Он, хоть и совсем недолго прожил, успел уж повидать несколько землетрясений — падала с полок, разбивалась вдребезги посуда, вылетали из пазов скользящие бумажные двери в деревянных рамах… И голод успел пережить, и несколько недородов, хотя старики деревенские смеялись над причитаниями своих детей и внуков: дескать, тоже, неурожай, вы настоящей беды еще и не нюхали, а вот тридцать лет назад! И войну Хачиро тоже видел — правда, даже под страхом мучительной казни не смог бы сказать, что это за война такая и на какой стороне светлейший князь их провинции сражается. Но огонь, жадный, ненасытный, в мгновение ока обращающий дома в дым и пепел, — да, огня Хачиро боялся всерьез, до визга, до обморока. И только теперь начинал понимать: пожар — всего лишь дело рук человеческих, да, право, и не самое страшное из того, на что люди способны.