Оксюморон - Максим Владимирович Альмукаев

же в конце концов.»

Да и город вокруг не проявлял по отношению ко мне никакой враждебности. Хотя справедливости ради я должен заметить, что и никаких других чувств он выказать тоже не торопился. А из этого обстоятельства делать обнадёживающие выводы было бы несколько преждевременно. Я решил осмотреться. Я шёл вперёд по залитому солнцем тротуару. Всё вокруг радовало глаз ухоженностью. Пожалуй, единственное чему не хватило ухода была растительность. Деревья в основном это были тополя явно давно нуждались в заботе. Да и в обилии росшей повсюду сирени не мешало бы дать укорот.

До того, как попасть в этот город я не представлял до какой степени может быть доведена чистота. И потому я, с таким напором обличавший не ухоженность оставшихся за спиной городов, здесь, среди этой почти лабораторной стерильности, был бы рад увидеть хоть стайку рванных бумажек, гонимых ветром. Ничего. Только вязкая как паутина тишина, в которой вязли даже звуки моих шагов.

В детстве я часто читал приключенческие романы, герои которых – искатели острых ощущений, любили или им приходилось наведываться в глухие, потаенные места этого мира. Они, не боясь ничего, охотно посещали подвалы заброшенных замков или трюмы выброшенных на берег кораблей, усыпальницы фараонов и прочих владык давно канувших в вечность цивилизаций. Как часто я представлял себе, как вместе с ними забираюсь на залитые лунным светом башни полуразрушенных рейнских замков, и спускаюсь по грубо обтёсанным каменным ступеням, освещаемым светом факела в моей руке в провалы, зияющие чернотой среди руин заброшенных подземелий. Но здесь, на этих залитых тишиной улицах города Заводи я испытал неподдельный страх.

Дома, словно странные монолиты, привезённые кем-то с далёких островов, взирали на меня широко раскрытыми глазами-окнами, а закрытые двери подъездов казались словно ожидали жертвы. Пустой город.

Скажи, читатель, какой ещё пейзаж может так поднять со дона человеческой души древний суеверный языческий страх? Правильно, никакой. Ибо именно тут потусторонние силы пребывают в своем наиболее полном и первозданном обличии, идеально согласуясь с окружающей их атмосферой. Я где-то слышал, что иногда тишина может резать как бритва, так вот, там стоя посреди этого молчания, я ощутил всю истинность этого утверждения

На одной из улиц я увидел маленький дом из красного кирпича, с пологой крышей в таких обычно устраивают магазины. Красному кирпичу обычно приписывают свойство со временем приобретать благородный вид. Не знаю. Дом на против выглядел как-то жалко. Даже обступившая его с флангов густая сирень, которой в эту пору полагается полнится гудом и источать аромат, молчала и чахла под нещадными лучами Феба. Выйдя из машины, я направился к дому. На двери была укреплена маленькая фанерная табличка с красной надписью. Но прочитать что на ней было написано не представлялось возможным. Краска, которой была сделана надпись облупилась. Скорее всего за дверью располагалось какое-нибудь официальное учреждение. Я постучался в дверь мне никто не ответил. Я постучал снова. В этот момент за спиной раздался какой-то звук. Я вздрогнул и обернулся.

Это был клочок какой-то бумаги с которой играл ветер.

– Да ладно, ребята, не верю я в города призраки, идите вы к чёрту! – подумал я

И повернувшись снова хотел постучать в дверь, но не успел. В следующую секунду у меня в глазах потемнело от страшного удара каким-то тяжёлым металлическим предметом по затылку. Спустя мгновение я потерял сознание

ГЛАВА 17

Чей-то громкий и протяжный крик был последним, что я услышал в забытьи. Открыв глаза я какое-то время ёжился от нестерпимого утреннего холода. «Должно быть птица» – подумал я о источнике крика. Голова раскалывалась от страшной боли. Вскоре крик повторился. Но теперь было понятно, что имел он не живую природу. А когда звук повторился в третий раз всё наконец встало на свои места.

То, что я принял за крик птицы оказалось длинным и протяжным скрипом, доносившимся откуда-то со стороны и выпроводившим меня из бездонных недр беспамятства в пронзительный утренний холод. «Так, стоп – остановил я – прежде всего нужно проверить всё ли в порядке с нашей головой, а по тому давай-ка дружок по порядку. Имя –Алексей, фамилия-Носков, отчество – Иванович…»

Потом последовала ещё серия вопросов по моей метрике. Так, подобно мастерице, которая нанизывает одну за другой бисерины на нитку я нанизывал всё новые и новые данные, которые с необходимостью просились в бытие за предыдущими. В результате бисеринок стало достаточно для того, чтобы завернув их в кольцо, надеть на себя и ощутить себя в уютной, пусть и потрёпанной и раздираемой головной болью, реальности. Некоторые данные, например, то, что касалось предшествующих моему пробуждению событий возникали медленно словно забытые имена детских приятелей. И всё же до полного порядка в мыслях было далеко. Это открытие как ни странно было первой по настоящему хорошей новостью, которая вдохновила меня. Ведь осознавая, что нахожусь за пределами порядка, я таким образом декларировал свою заинтересованность попаданием в порядок. А это уже само по себе очень немало.

Мало по малу замороженное время оттаяло, и я ощутил себя в нём. Первым делом я ощупал затылок. Несмотря на внушительную шишку сам затылок был по всей видимости цел. Во всяком случае крови не было. Это была первая хорошая новость. Затем я осмотрелся по сторонам.

Я находился посреди какого-то унылого пустыря. Недалеко от меня возвышалось старое полусгнившее крыльцо по всей видимости некогда примыкавшее не то к складу, не то к конторе. Об этом свидетельствовали ржавые рельсы, проложенные в нескольких метрах от того места где я находился. И хотя ни склада, ни конторы поблизости не было, по всей видимости, уже много лет крыльцо непонятным образом продолжало жить и здравствовать, обрастая травой и кустарником. Служа, должно быть, пристанищем бездомным собакам и кошкам. Не понятно, почему мне вспомнился вдруг огромный монумент слона, описанный в романе Гюго, в котором ночевал храбрый Гаврош.

Я совершенно не понимал сколько прошло времени с того момента, как некто проводил меня в забытье, так что вполне могло статься что вокруг опять утро, а не ещё утро. Внезапно я услышал за своей спиной шорох.

Обернувшись я увидел мужика лет… впрочем, его внешний вид и к тому же густая с проседью борода, сводили на нет все мои попытки определить его возраст. Одет он был в рванную грязную фуфайку и валенки с галошами. Как ни безотраден был внешний облик этого человека всё же при виде его я испытал облегчение. Это был первый человек,