Все возможно - Салли Боумен

Он шагнул к ней, остановился, согнав улыбку с лица. Прямота, сдержанность, привычка скрывать сильные чувства и небрежная легкость, с какой он это делал, — она мгновенно распознала все эти достоинства, которые так в нем любила.

Лицо Эдуарда было отнюдь не бесстрастным, но, когда он заговорил, голос прозвучат спокойно и ровно:

— Я убеждал себя, что в один прекрасный день ты мне напишешь. Или я подниму трубку и услышу твой голос. Или войду в комнату и увижу тебя. Все пять лет я повторял себе это каждый день…

— Но я написала, Эдуард, я и в самом деле написала тебе…

Она шагнула к нему и тоже остановилась.

— Знаю. Я прилетел, как только получил твое письмо. Ты ведь знала, что так и произойдет. Ты не могла сомневаться — ни на секунду. — Он сделал паузу. — Скажи мне, что знала. Скажи мне…

— Конечно, знала. И знала всегда. — Она посмотрела ему в глаза, хотя едва его видела: перед ее взором внезапно опустилась завеса тьмы. — Я знала, но потом подумала…

— Эти мысли мне знакомы, — произнес он с ноткой самоиронии в голосе, совершенно не отвечавшей выражению его глаз. — Они не в счет. Они не имеют значения. — Он помолчал. — Может быть, подойдешь поближе?

Элен подошла.

— Еще ближе.

Она сделала еще один шаг. Теперь они стояли вплотную, глядя друг другу в лицо. Замерло время; замерла комната; замер весь мир. И тогда он ее обнял и так сильно прижал к груди, что она ощутила биение его сердца.

— Ты знала, что я тебя разыскивал? Знала?

Вопрос прозвучал позже, много позже. На протяжении долгого полета из Парижа Эдуард хорошо обдумал, что он ей скажет и в какой последовательности, но, как выяснилось, все начисто забыл. Фразы всплывали в памяти с какой-то лихорадочной быстротой и тут же камнем шли на дно. Он понимал: все его слова и то, что он пытался ей высказать, — все звучит совсем не так, словно задом наперед, и, вероятно, только сбивает ее с толку, но его это нимало не тревожило. От прошлой недели он вне всякой связи перескакивал в прошлый год. Он поведал ей про Мадлен и Энн Нил — да, верно, — но еще не успел рассказать о снимках Кэт и о подарках, что откладывал к тому дню, когда Элен вернется к нему вместе с его дочерью; не рассказал о том, как снова и снова приходил в маленькую церковь Святого Юлиана; или о том, как стоял на берегу в Сен-Тропезе, смотрел на море и чувствовал, что к нему возвращается безвозвратно, казалось бы, утраченная надежда. Они сидели рядом, но он вдруг вскочил и принялся расхаживать по комнате, а слова лились беспорядочным бурным потоком. Потом он почувствовал, что не может, не стерпит не быть с нею рядом, вернулся на место, сел и взял ее руки в свои.

Элен смотрела на него блестящими от счастья глазами. Она тоже пыталась о чем-то ему поведать, что-то объяснить, но у нее это получалось не лучше, чем у него. Они начинали говорить разом, замолкали, начинали опять и, сообразив в тот же миг, улыбались друг другу. Наконец Элен зажала уши.

— Ох, Эдуард, ты так торопишься. Я не успеваю следить. Прошло столько лет, а теперь кажется, будто мы и не расставались. Будто ты всегда был со мной…

— Я и был с тобой, в известном смысле…

— Кажется, будто я только вчера уехала из замка на Луаре. — Она вздохнула и взяла его за руку. — Эдуард, я удрала из твоего дома тайком, это было так гнусно. Мне хотелось остановиться. Хотелось оставить записку. Хотелось все объяснить, но объяснять было страшно…

— Милая. Напрасно ты это сделала. Да будь это даже не мой ребенок — как бы, по-твоему, я себя повел, если б ты мне сказала?

— Не представляю. — Она покачала головой. — Не представляю, Эдуард. Я, вероятно, боялась, что ты меня разлюбишь.

— Никогда больше так не думай. — Он ее обнял. — Этого не могло быть тогда, это вообще невозможно. — Он помолчал и ласково притянул ее к себе. — Ты не знала тогда, что я тебя разыскивал?

Она широко раскрыла глаза:

— Разыскивал? Меня? Когда я исчезла из замка? Но…

Эдуард объяснил, взяв ее руки в ладони. Рассказал, как в конце концов напал на ее след, как приезжал в Рим. Рассказал о своем разговоре с Тэдом.

Она молча слушала и все больше хмурилась. Когда он закончил, она залилась румянцем и вскочила на ноги.

— Ненавижу Тэда! — выйдя из себя, внезапно крикнула она. — Ненавижу. Он злой. Мне он так ничего и не сказал. Он хочет распоряжаться людьми, строить за них их жизнь, словно они персонажи из его фильма.

Она замолчала, поглядела на Эдуарда, и лицо у нее разгладилось. Она вернулась на место, села, взяла его за руку и сказала просто:

— Тэд — дурак. Все, что он тебе там наплел, — все неверно. Понимаешь, Тэд бывает прав в разных житейских мелочах, но ошибается, когда речь заходит о большом и значительном. В конце концов до меня это дошло. Это можно заметить по его работам; его картины говорят об этом.

Эдуард посмотрел на нее долгим взглядом.

— Так он ошибался — в отношении тебя?

— Ошибался. Клянусь тебе. — Она замялась. — Помнишь нашу первую ночь в Сен-Клу?

— Еще бы не помнить, — улыбнулся Эдуард.

— Я была с тобой очень честной, я это знаю. Но помнишь — я сказала, что хотела бы остаться с тобой, в ту минуту, как мы познакомились?

— Помню.

— Ну так вот, от этих слов я никогда не отказывалась. — Она наклонилась к нему. — Если бы ты разыскал меня в Риме и попросил вернуться — я бы вернулась. Я бы не смогла отказать, узнав, что нужна тебе. Вот так-то. — Она помолчала. — Эдуард, я старалась тебя не любить. Очень сильно старалась. Я пыталась быть Льюису хорошей женой, всякая мысль о тебе казалась мне злой изменой. — Она печально покачала головой, — Я ставила себе идиотские задачи. Говорила, например: не буду думать об Эдуарде весь день. Два дня…

— И удавалось? — нежно спросил Эдуард.

— Нет. Не удавалось. Мне казалось, я делаю это потому, что вижу — Льюис знает о моих мыслях и из-за этого несчастен. Но истина заключалась в другом: как бы я ни открещивалась от них, словно от нечистой силы, они меня не оставляли. Потому что на самом деле я не хотела от них избавляться. Я хотела сберечь их. Сердце подсказывало: убив эту любовь, я тем самым убью и себя…

Она замолчала и, тихо вскрикнув, еще крепче сжала ему руку.

— Ох, Эдуард, ну почему ты не пришел ко мне? Почему не написал, не позвонил, не…

— Этого, Элен, мне хотелось больше всего на свете, честное слово. Но я считал… что не должен. Понимаешь, порой я ни секунды не сомневался, что ты не сможешь забыть, и думал: если предоставить тебе свободу, если ты добьешься всего, чего, видимо, хотела добиться, тогда — когда-нибудь — ты по своей доброй воле вернешься ко мне или напишешь… — Он помолчал и добавил: — То были лучшие минуты. Когда я в это верил.