Дивизия цвета хаки - Алескендер Рамазанов

В госпитале я как-то сошелся с большеглазым смуглым лейтенантом. Михаил Лисовский. Он очень интересовался подробностями профессии военного журналиста. Делать было нечего, провели мы с ним в беседах не один день.

В парне чувствовалась настоящая тяга к этой работе. (Через пятнадцать лет Михаил Лисовский, пройдя путь от корреспондента до редактора армейской газеты, основал издательский дом «Калейдоскоп» в Питере. А в 2003-м я уже не мог его найти по телефону. Что-то в «Калейдоскопе» перевернулось. Там, известно, картинки не повторяются.)

У Лисовского была молодая, очаровательная жена. Знаете, такой романтический западно-русский облик. Петербург, Ревель, все такое. И чудесный малыш, которого она привозила в коляске к воротам госпиталя. Были мы с Михаилом одной комплекции, и он помог мне организовать побег из госпиталя для того, чтобы получить в Термезе деньги.

В субботу, за неделю до выписки, рано утром я перемахнул через забор и сел в поезд, идущий на Термез. Мне повезло. Выплатной пункт работал. «Именное поручение» было заполнено правильно. Но мзду в пятьдесят рублей с меня сорвали. Для таких, как я, там стоял патруль. А почему не в форме? А где командировочное удостоверение? А тут погранзона. Брат, ты понимаешь...

Не нарываясь, с такими деньгами (!), на неприятности, я тут же вернулся на станцию.

На перроне узбек жарил рыбу. Большие куски бросал в кипящее в черном казане масло. Вынимал, чуть погодя, румяные, духовитые куски. Я был отчаянно голоден. Раньше в поездах редко разносили еду, да и не на что было купить. А теперь – богат!

И вот такие мысли: жареное – нельзя; рыбу – можно; жирное – нельзя; масло растительное – можно. Я так долго ходил и посматривал на эту рыбу, что узбек на меня стал поглядывать с подозрением. Да было от чего. Худой, значит, бродяга. Несерьезные брючки с косыми карманами и пестрая рубашка навыпуск.

Я купил эту рыбу и съел ее. Ничего, печень не возмутилась. В госпитале меня никто не хватился. Долги я раздал. Солдатам купил несколько банок конфитюра и десяток лепешек. Все. Оставалось ждать выписки.

Уродство средней тяжести-II

Тот же врач-татарин констатировал, что теперь со мной все в порядке, а раньше было очень плохо. Слава военной медицине! В медкнижке записали гепатит среднетяжелой формы. Нельзя было записывать тяжелую. Мудрое было указание – не плодить калек и инвалидов военной службы. Красиво, да? То, что лет через десять сотнями стали умирать сравнительно молодые и просто молодые воины-интернационалисты, уже не соотносилось с гепатитом. Просто с Афганом, с «синдромом», с психикой, с алкоголем... Но за большинством смертей стоял гепатит. Тот самый «легкий» и «средний» до тридцати, «среднетяжелый» после тридцати лет. У военных медиков свои тайны. И в эти тайны не прорваться. Хотя...

Весной 1986 года на пересыльном пункте в Ташкенте всем убывающим делали какие-то множественные прививки. Все это одними и теми же пистолетами и шприцами. А потом, в 1988-м, лихорадочно разыскивали тех, кто эти прививки получил. Я тогда отказался от «вливаний». Мог себе позволить. Майор, из газеты, второй раз в Афган.

Что они искали? На этот период приходятся первые случаи СПИДа, официально зарегистрированные в армии. Не его ли, родимого?

Да и в самом Афгане на гемотрансмиссионные заболевания никто ни цитратную, ни свежую кровь не проверял. Скажу: здоров – и вот уже донор. Скажу: болел желтухой – и не сдаю.

Врач протянул мне путевку в реабилитационный санаторий на Иссык-Куле.

– Если поедете, то заполняйте ручкой. Если домой – то карандашиком. Несильно так...

Большинство заполняло карандашиком. А чего путевке пропадать. Такой же брат, офицер, из Союза поедет, отдохнет. А нам бы домой на недельку. Ну, естественно, за свои средства. А дорога какая? У меня Карши – Москва – Киев. А потом Киев – Ташкент, когда назад. Но авиабилеты по тем временам были относительно недорогие.

В Карши тогда приземлялся «Ту-154». Меня удивила великолепная взлетно-посадочная полоса, хороший аэропорт... в пустыне. Помню, летел я рядом с каким-то местным партийцем среднего разряда. Он все брезгливо отодвигался от моего выгоревшего «хабэ». От «бонзы» пахло бараниной и коньяком. И еще благоухали две дыни, перевязанные стеблями тростника, которые он вез в Москву. А я, так подозреваю, источал запах лизола, которым щедро поливали госпиталь. Так щедро, что подошвы прилипали к асфальту.

Где твой дом, солдат?

Дома было... как дома. За те полгода, что меня носило по Афгану, заметно подрос сын. В редакции я почувствовал некоторый холодок. Но все же с Мишкой Семеновым мне удалось поговорить по душам. Я просто сказал, что не собираюсь возвращаться в Белую Церковь в должности редактора. Я понимал его опасения. Он был старше меня на два года, кадровый, выпускник Львовского училища, и вдруг – под выпускника сельхозинститута?

– Ты только редактору не говори, что не вернешься, – повеселел Мишка. – Он переживает, что его вместо тебя в Афганистан направят.

О том, как и что в Афгане, спрашивали вскользь. Я так же и отвечал... Это был другой мир – Афганистан. Как-то рано утром, окно в спальне открыто, на улице затрещал «пускач». Какой-то мудак заводил трактор. Спросонья я рванулся и запустил руку под подушку, где обычно лежал «ПМ». Но это было всего один раз. Да и вообще, пора возвращаться. Он еще только начинался, мой Афган.

Пересылка

Осенью 1981 года пересыльный пункт в Ташкенте был суровым военным вариантом горьковского «Дна».

Полторы сотни офицеров и прапорщиков на грязных, завшивленных матрасах. Густая смесь перегара, табачного дыма и пота – вместо воздуха.

Там всегда царил полумрак. На свету было бы, наверно, еще тоскливей. Гомон, пьяные откровения, смех и слезы. И так без учета времени суток. В камере хранения солдаты-узбеки из местной обслуги потрошили чемоданы, и ничего нельзя было поделать. По углам месяцами ютились какие-то темные личности. Но зато здесь точно можно было узнать главное: когда борт на Кабул, Кундуз, Кандагар. Мне повезло. Я провел всего пару ночей в этом месте скорби и разврата. Тут были все свои и не стеснялись...

Получив уведомление, что самолет на Кундуз пойдет утром и нужно стоять у входа на пересылку, поскольку автобус ждать не будет, я купил две бутылки водки, разной еды, сигарет. Все это добро взгромоздил на кровать. Лег и тупо стал ждать рассвета. Пару раз подкатывались «герои». То водку продай, то не составишь ли компанию в картишки. Но, узнав, что лечу в Афган, отходили. Им были интересней те, кто сдуру попадал на пересылку из Афгана. Были такие, потерянные. Нет чтобы за билет переплатить и мотать из Ташкента, в котором уже нередко находили офицеров-интернационалистов в канавах-арыках с проломленными черепами и вывороченными карманами.

Военный аэродром Тузель, он же стыдливо именуемый аэропорт «Южный» (рядом было какое-то секретное производство), тоже был местом замечательным. Среди канав, бетонных блоков (шло бурное строительство таможни) устроен загон, обтянутый колючей проволокой и металлической сеткой – накопитель. Туда после паспортного контроля и таможни попадали все жаждущие улететь в Афганистан. Я не беру в кавычки слово жаждущие по той причине, что люди действительно стремились побыстрей покинуть Ташкент – чужой и опасный для большинства из них. А в Афгане были друзья, служба, какие-то свои углы и интересы. Да и чеки, и двойной оклад начинали платить с момента пересечения границы.

Таможня была в духе азиатской. Хотя и говорили, что кадры там были «львовские». Особенно усердствовали, забирая лишнее спиртное. Разрешалось провозить две бутылки водки и два литра вина. Доводилось видеть, как эту лишнюю бутылку владелец тут же пытался выпить.

Особой статьей шли советские деньги. Разрешалось вывозить не более сорока рублей, с обязательной отметкой в декларации и возвращением «достояния республики». Причем в купюрах меньших, чем «десятка», которая была банковским билетом, в отличие от «пятерок» – уже казначейских. Мне эта процедура не грозила. В кармане было три рубля с копейками. Таможенница, пухлая мадам, увешанная золотыми побрякушками, долго и подозрительно мяла пакеты с «трилоном Б» – умягчителем воды, сгибала конверты с матовой бумагой. Особо ее заинтересовали фотопленки в кассетах (был такой шик). Мол, откуда я знаю, может быть, там уже что-то отснято. Подошедший особист быстро решил вопрос.

– Вы кто по должности?

– Да я уже объяснял, десять раз. Я редактор газеты, журналист... Корреспондент. Буду ехать назад – эти пленки можете смотреть отснятые, проявленные.

В накопителе было сыро. Утренний холодок давал о себе знать. По углам уже собирались компашки, булькала в пластиковые стаканчики родимая, пахло свежими огурцами и военным духом.

Плохие новости

В редакцию я добрался к вечеру. Нас посадили на промежуточном аэродроме. Из салона выпустили, но отходить от самолета не разрешили. На страже этого дела стоял пограничный наряд. Долго ждали, пока в самолет не занесли несколько длинных ящиков. Возить всякую экспериментально-взрывоопасную хренотень вместе с людьми в Афгане было в порядке вещей. Каждый стремился выполнить свою задачу.