Агент абвера. - Коллектмв авторов

Громов вышел, хлопнув дверью, и Николай Констан­тинович услышал, как он запел, немилосердно фальшивя: “Сча-астье было так возможно, так близко…”

Едва скрылся Громов, как к Никулину явился Беляев и сообщил, что Шнеллер включил его в группу Громова. Кто пойдет третьим, он пока не знает. Это станет известно завтра.

— Теперь скоро у своих, — ликовал Сергей. — Наконец-то можно будет вздохнуть полной грудью.

— Смотри за Громовым не спуская глаз, — наставлял Никулин. — Перейдешь линию фронта, постарайся обезоружить и доставить этого мерзавца в контрразведку. — И Николай Константинович рассказал Беляеву то, что узнал о своем соседе.

— Все сделаю, — заверил Сергей. — Дай только мне к своим добраться. Шнеллер еще попомнит меня!

Товарищи тепло простились. А спустя несколько дней личный состав школы подняли по тревоге и спешно походной колонной повели в лес. На одной из полян колонну выстроили полукольцом. Никто не знал, зачем это понадобилось Шнеллеру. Все терялись в догадках. Одни полагали, что будет митинг, другие думали, что немцы собираются вручить награды отличившимся агентам за успешное выполнение заданий абвера. Догадок было много. Но точно никто ничего не знал.

Когда вдали послышался гул приближавшихся автомобилей, разговоры прекратились. Из передней открытой машины вышли Шнеллер и три офицера гестаповца. Из закрытого автомобиля солдаты выволокли человека в форме лейтенанта Красной Армии. Он еле передвигал ноги, окровавленная голова тяжело свисала на грудь. Кровь по изодранной гимнастерке стекала и капала на брюки, на землю. Строй затих, наблюдая за тем, как солдаты-эсэсовцы привязывают свою жертву к сосне. Лейтенант собрался с силами, поднял голову и обвел взглядом всех присутствующих. Николай Константинович почувствовал, как в груди замерло сердце. Он узнал Сергея Беляева.

Между Беляевым и строем агентов стоял Шнеллер. Глядя на своих подчиненных злыми свинцовыми глазами, он громко объявил, что Беляев нарушил присягу фюреру, пытался бежать к русским и за это будет расстре­лян.

Николай Константинович не отрываясь смотрел на Беляева. Он не боялся за себя, хотя и понимал, что Сергей мог не выдержать пыток и выдать его. Хотелось думать, что этого не случилось. Однако он мучительно переживал оттого, что успешная работа в школе притупила в нем чувство близкой опасности. И вот теперь она предстала перед ним. Провал!

От машины, доставившей Беляева, отошел Аббас, известный в школе своей жестокостью. Его презирали и боялись. Все знали, что гестаповцы используют его как палача, когда казнят агента, уличенного в измене или просто ставшего лишним. Повинуясь жесту высокого молчаливого эсэсовца, Аббас вразвалочку подошел к Беляеву и выстрелил ему в лицо. Потом хладнокровно продул ствол пистолета и выразительно кивнул:

— Кха, готов.

Мороз пробежал по спине Николая Константиновича. Но он не отрываясь смотрел, как солдаты отвязали труп от сосны и, швырнув в наспех вырытую яму, засыпали землей. “Я отомщу за тебя, Сережа”, — поклялся в душе чекист.

Когда Никулин вернулся в свою комнату, он увидел лежащего на койке Громова.

— Не ждал? — хмуро спросил тот.

— По правде говоря, не ждал. Оттуда так быстро не возвращаются. Не удалось перейти, что ли?

— А этого ублюдка Беляева расстреляли? — опять задал вопрос Громов, не отвечая собеседнику.

— Да, только что, — с трудом вымолвил Николай Кон­стантинович. Он еле сдерживал клокотавший в душе гнев.

— Ну и напарничка мне дали! — злобился предатель.

— В чем дело? Хочешь рассказать, так говори толком.

— Понимаешь, идем мы, значит, к русским по ничейной земле, нас сопровождают и прикрывают пять нем­цев. Все тихо. Лучше не надо. И тут нас засекли. Началась пальба. Видим, что не пройти. Ползем назад. Одного из нашей тройки убило. Остались я и Беляев. И вдруг меня чем-то тяжелым по черепу как а-ахнет. Я и мордой в землю.

Громов нагнулся к Николаю Константиновичу, сидевшему на кровати, и показал голову.

— Пощупай, какая шишка. Очнулся, чувствую, тащит меня Беляев куда-то. Немцы сзади кричат: “Хальт, хальт!”, а он взвалил меня на плечи — и к русским. Пистолет, мерзавец, вытащил. Не знаю, откуда силы взялись. Схватил я его за глотку — и пошла драка на ничейной земле. Как видишь, моя взяла. Жив! Приволок этого подлеца к немцам… Ну и напарничек. Во какую память о себе оставил. Надо же так человека стукнуть!

Искренне возмущаясь, Громов снова пощупал шишку, предлагая Николаю Константиновичу осмотреть ее. Трудно передать чувство, которое испытывал Никулин в этот момент. Перед ним, нагнув голову, стоял мерзавец, по которому давно уже плачет веревка. Он погубил Беляева. И нельзя было тут же, на месте, рассчитаться с ним. Приходилось даже делать вид, что он сочувствует Громову.

Потянулись дни и ночи, полные тоски и тревоги. Рассказал Беляев о Никулине или мужественно выдержал пытки? Что предпримет Шнеллер, если ему удалось добиться показаний от Беляева? Немедленно арестует или установит слежку, чтобы выявить, с кем близок Николай Константинович? Бежать бесполезно. До фронта далеко, связей с партизанами установить не удалось. Поймают моментально — шагу не успеешь сделать.

От всех треволнений Никулин занемог. Открылась рана. Врач, осмотревший ее, предписал постельный ре­жим. Николай Константинович тосковал в одиночестве. Его почти никто не навещал. Друзьям он запретил заходить, чтобы не навлечь на них подозрений. Расстрел Беляева заставил больше думать об осторожности.

Несколько раз к Никулину наведывался Сюганов. Приносил яблоки, был внимателен и заботлив. Осмотрев раненые ноги, предложил сделать массаж.

— Ты не удивляйся, Николай, — говорил он. — Для меня это раз плюнуть. Дело привычное. Массаж сделаю такой, что через недельку–другую будешь как молодой бегать. Вот посмотришь.

И он принялся мять и растирать мускулы ног. Действительно, Сюганов был мастером своего дела. Никулин чувствовал, как разогреваются сведенные судорогой мышцы, уходит боль.

— Ну вот и все, — сказал Сюганов, закончив мас­саж. — Если не возражаешь, то буду приходить чаще.

— Зачем же возражать? Приходи. Веселей будет, а то с тоски подохнуть можно, — приветливо откликнулся Никулин, а сам подумал, что такое внимание отпетого предателя не к добру. И чем чаще заходил Сюганов, тем больше настораживался Николай Константинович. “Массажист” не торопился раскрывать цели своих посещений. Но однажды разговорился:

— Понимаешь, Николай, для саласпилсцев скоро наступят плохие времена. Шнеллер от злости землю роет. Многие агенты, завербованные в Саласпилсском лагере, не возвращаются с заданий. Шнеллер уверен, что они добровольно сдаются русским контрразведчикам, и подозревает, что кто-то в школе настраивает их на эту линию. А ты как думаешь?

— Вряд ли кто-нибудь рискнет в школе такие разговоры вести. Скорее всего, на той стороне научились ловить нашего брата. Да и как не поймать, когда немцы левой ногой работают. Меня вот направили в тыл, а вместо надежных документов такую “липу” подсунули, что, если бы сам не смекнул, обязательно попался бы. Да и людей лучше учить надо. А то поднатаскают два–три месяца — и айда в поход. Разве это срок для подготовки? Люди только-только начинают представлять что к чему, а их — на задание. Вот и идут провалы.

Не знал Николай Константинович, сумел ли он убедить Сюганова, но тот сделал вид, что согласился.

— Об этом бы Шнеллеру сказать.

— А ты и скажи, если он будет настаивать и искать среди нас изменников.

— Ему трудно говорить. Орет и слушать не хочет.

Сюганов входил в комнату Никулина без стука и всегда в разное время суток, надеясь застать кого-либо из его знакомых. Снова и снова заводил он разговоры об измене, уже не скрывая стремления что-то узнать, выяснить. Николай Константинович держался настороже. Он был уверен, что о содержании бесед Сюганов немедленно докладывает Шнеллеру.

Однажды, возвратившись вечером домой, Громов спросил:

— Слыхал? Шнеллер еще одного скокаря арестовал. Хотел перебежать к русским.

Николай Константинович насторожился. Кого еще постигла участь Беляева?

— Кого? — спросил он Громова.

— Романова какого-то, из новеньких. Я его не знаю, а то сам бы придавил гаденыша.

Никулин почувствовал, как кровь отхлынула от лица, тупо заныла рана на руке. Пропал парень. Сомнений не оставалось. Следом — его очередь. Что же медлит Шнеллер? Неужели играет с ним, как кошка с мышкой?

— А ты не знал его? — спросил Громов.

— Если тот Романов, который иногда приходил в компанию саласпилсцев, то знал, — как можно спокойней и равнодушней ответил Николай Константинович. — Только вряд ли тот. Моему знакомому еще счеты с Советами свести надо: отца его в свое время раскулачили и сослали.

— Черт его разберет, у кого какие счеты с Советской властью! Тут каждый врет, что ему выгодно. А вот кто как себя на деле покажет… Впрочем, поживем — увидим.