Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 9 - Джон Р. Фульц

я думаю, что ему подходит термин "подозрительный". Но не неприятный, если вы понимаете меня. Можно сказать, "слишком уверенный в себе" или "альфа-самец", так обычно говорят о таких людях в Лондоне.

А кто я? Военный, вышедший в отставку, и так уж получилось, что я прекрасно разбирался в недвижимости. Я не имел бешеного успеха у женщин, нет, но всегда был готов к отношениям, как мог бы выразиться Эндрю. Но достаточно обо мне.

Недвижимость можно назвать в каком-то смысле вторым пунктом наших встреч. Эндрю Картер владел домом или собирался стать его владельцем всего через две недели. Дом, да, тот самый, о котором я упоминал в своём первом абзаце.

В этом нет ничего странного, справедливо скажете вы: многие люди являются домовладельцами, миллионы людей. За исключением того, что в завещании были прописаны определённые оговорки, и в тот вечер, в бифштексной Жирного Фреда, Эндрю рассказал мне о них. Это была необычная история с немалой долей таинственности, и я не думаю, что вообще услышал бы её, если бы Картер не выпил больше своих обычных двух или трёх стаканов.

— Это было семь лет назад, — сказал он мне. — В то время у меня были небольшие проблемы, со мной хотели поговорить кое-какие люди, и мне это не улыбалось, поэтому я приехал сюда из Ист-Энда, чтобы остановиться у моего дяди в Масвелл-Хилле. Залёг на дно, вроде как. Странный старикашка, мой дядя Артур: в его доме было полно старых заплесневелых книг и всякой всячины; кусочки меди и серебра, безделушки, понимаешь?

— Предметы искусства, — подсказал я Картеру.

— Верно. Его дом был подобен антикварному магазину — скучный и пыльный, как и вещи, которыми дядя наполнял свой дом. Как бы то ни было, мой Старик часто говорил мне: "Энди, сынок, если у тебя когда-нибудь будут неприятности, просто навести своего дядю Артура; он забавный человек, но он мой брат, и он всегда тебе поможет". Это было незадолго до того, как мой старик умер.

Картер взглянул на меня краем глаза, в своей обычной манере, и заказал ещё два стакана бренди. И, возможно, мне лучше объяснить, что мы ещё не были в заведении Жирного Фреда, а сидели у барной стойки в "Старой Лошади и Телеге", где, как я уже намекал, мы оба выпили несколько больше, чем обычно.

"И, сынок", — говорил мне Старик, — продолжал Картер, пока мы ждали наше бренди, — "ты правильно относишься к своему дяде Артуру. Ты и я — единственная семья, которая у него есть, видишь ли, не то, чтобы он когда-либо был особенно привязан к семье, но у этого старика больше денег, чем ты когда-либо мог представить в его руках". "Что?" "У него целое состояние!" "Да?" Я спросил старика с сомнением: "Ты хочешь сказать, что у него есть пара шиллингов в банке, а?" "Не в банке, сынок", — ответил он. "Всё это в золоте, и он прячет его в том старом доме в Масвелл-Хилле".

Эндрю Картер в тот вечер был как никогда многословен, и его история, как она разворачивалась, заинтересовала меня; но я также был и голоден.

— Эндрю, — сказал я, — я ещё не ел. — Я думал о макаронах, может быть, в "Неапольском ресторане" через дорогу. Может быть, ты присоединишься ко мне, и я смогу выслушать твою историю за ужином?

Желтоватое лицо Картера, казалось, стало ещё бледнее.

— Что? Тот ресторан спагетти на углу? Не для меня, мой старый друг Дэвид. Спагетти? Тьфу!

Я был немного озадачен. "Неапольский" — это не "Ритц", нет, но не так уж и плох.

— Они готовят очень вкусную Веккья-Романью, — сказал я Картеру.

— Веки что? — спросил он. Его лицо всё ещё выражало позывы к рвоте.

— Бренди, — сообщил я. — Итальянский бренди. Немного солоноватый, но очень вкусный!

Но я не мог соблазнить своего друга.

— Нет, — он покачал головой, — я так не думаю. Спагетти не для меня, от одного их вида меня выворачивает! Во всяком случае, я всегда пью светлое пиво во время еды. Но я угощу тебя стейком с жареной картошкой у Фреда по соседству, если хочешь.

— У "Жирного Фреда"? — Я был вынужден улыбнуться. — Ты откажешься от тонко нарезанной печени Дженовезе и шампиньонов ради сомнительного куска старой кожи у Фреда?

— Да, я так и сделаю! — яростно ответил Картер. — Что угодно, приятель, но только не эти длинные розовые, макаронные черви! Нет, я и близко не подойду к ресторану спагетти. Кроме того, он ел эту чёртову дрянь…

— Он? — Я повторил слова Картера.

— Мой дядя Артур, — Картер с любопытством посмотрел на меня. — У него была своего рода страсть к спагетти. Наверное, потому, что это дешёвое блюдо и его легко приготовить. О, дядя любил и карамель, в этом нет ничего необычного, но он особенно был помешан на итальянской кухне. Он ел кровавые спагетти утром, днём и вечером!

Спорить было бесполезно, поэтому я пожал плечами.

— Да будет так, — воскликнул я. — Веди меня к "Жирному Фреду"!

Мы расплатились, и ушли.

II

За нашей трапезой (которая, насколько я помню, была весьма неплохой) Картер продолжил свой рассказ:

— Итак, почти семь лет назад я был у своего дяди, так сказать, отсиживался пару недель. И из-за той неприятной ситуации — э-э, те люди хотели поговорить со мной, я имею в виду, тех, с кем я не хотел разговаривать — я немного нервничал и нечасто выходил на улицу. Я имею в виду, мне бы не помешало выпить, понимаешь? Но у дяди Артура в том доме не было ни капли. И ещё кое-что мой отец рассказал мне о своём братце: тот на дух не переносил спиртное. Что-то вроде того, что оно свело его с ума, и это плохо сказалось на его сердце.

— Ты, должно быть, находил всё это немного клаустрофобным? — воскликнул я.

— А? О, да, молчи. — Картер казался рассеянным. — Да, ты прав. Я никогда особенно не любил сидеть взаперти. Знаешь, когда я был мальчишкой, я время от времени подрабатывал; и я не могу сказать, что мне нравится сидеть без дела. А дядя Артур был немного рахитичен и всё такое. И вся эта пыль, и старые книги, воняющие сыростью и покрывающиеся плесенью. Хлам, статуэтки и безделушки в каждой комнате. — Голос Картера понизился почти до шёпота. — И монеты, красивые золотые монеты…

— Золотые монеты? — мой интерес снова возрос.

Картер, поигрывавший ножом и вилкой, резко оторвал голову от тарелки.

— Э, что? — спросил он. Но затем его взгляд стал более пристальным, а