Свеча горела (сборник) - Борис Пастернак

Маяковскому

Вы заняты нашим балансом,Трагедией ВСНХ,Вы, певший Летучим голландцемНад краем любого стиха.

Холщовая буря палатокРаздулась гудящей ДвинойДвижений, когда вы, крылатый,Возникли борт о борт со мной.

И вы с прописями о нефти?Теряясь и оторопев,Я думаю о терапевте,Который вернул бы вам гнев.

Я знаю, ваш путь неподделен,Но как вас могло занестиПод своды таких богаделенНа искреннем вашем пути?

1922

Gleisdreieck

Надежде Александровне Залшупиной

Чем в жизни пробавляется чудак,Что каждый день за небольшую платуСдает над ревом пропасти чердакИз Потсдама спешащему закату?

Он выставляет розу с резедойВ клубящуюся на́ версты корзину,Где семафоры спорят красотойСо снежной далью, пахнущей бензином.

В руках у крыш, у труб, у недотрогНе сумерки, – карандаши для грима.Туда из мрака вырвавшись, метроКомком гримас летит на крыльях дыма.

30 января 1923Берлин

Морской штиль

Палящим полднем вне временВ одной из лучших экономийЯ вижу движущийся сон, –Историю в сплошной истоме.

Прохладой заряжён револьверПодвалов, и густой салютСелитрой своды отдаютГостям при входе в полдень с воли.

В окно ж из комнат в этом домеНе видно ни с каких сторонСледов знакомой жизни, кромеВоды и неба вне времен.Хватясь искомого приволья,Я рвусь из низких комнат вон.

Напрасно! За лиловый фольварк,Под слуховые окна службВерст на сто в черное безмолвьеУходит белой лентой глушь.

Верст на сто путь на запад занятКлубничной пеной, и янтарьТой пены за собою тянетГлубокой ложкой вал винта.

А там, с обмылками в обнимку,С бурлящего песками дна,Как кверху всплывшая клубника,Круглится цельная волна.

1923

Наступленье зимы

Трепещет даль. Ей нет препон.Еще оконницы крепятся.Когда же сдернут с них кретон,Зима заплещет без препятствий.

Зачертыхались сучья рощ,Трепещет даль, и плещут шири.Под всеми чертежами ночьПодписывается в четыре.

Внизу толпится гольтепа,Пыхтит ноябрь в седой попоне.При первой пробе фортепьянВсе это я тебе напомню,

Едва допущенный ШопенОпять не сдержит обещаньяИ кончит бешенством взаменБаллады самообладанья.

1923

Осень

Ты распугал моих товарок,Октябрь, ты страху задал им,Не стало астр на тротуарах,И страшно ставней мостовым.

Со снегом в кулачке, чахоткаРукой хватается за грудь.Ей надо, видишь ли, находкуВ обрывок легких завернуть.

А ты глядишь? Беги, преследуй,Держи ее – и не добром,Так силой – отыми браслеты,Завещанные сентябрем.

1923

Бодрость

В холодный ясный день, как сосвистав листву,Ведет свою игру недобрый блеск графита,Не слышу ног и я, и возраст свой зовуДурной привычкой тли, в дурном кругу добытой.

В чем состязаться нам, из полутьмы гурьбойПовышвырнутым в синь, где птиц гоняет гений,Где горизонт орет подзорною трубой,В чем состязаться нам, как не на дальность зренья?

Трещит зловещий змей. Оглохший полигонОседланных небес не кажется оседлей,Плывет и он, плывет, торопит небосклон,И дали с фонарем являются немедля.

О сердце, ведь и ты летишь на них верхом,Захлебываясь крыш затопленных обильем,И хочется тебе поездить под стихом,Чтоб к виденному он прибавил больше шпилем.

1923

«И спящий Петербург огромен…»

И спящий Петербург огромен,И в каждой из его ячейСкрывается живой феномен:Безмолвный говор мелочей.

Пыхтят пары, грохочут тени,Стучит и дышит машинизм.Земля – планета совпадений,Стеченье фактов любит жизнь.

В ту ночь, нагрянув не по делу,Кому-то кто-то что-то бурк –И юрк во тьму, и вскоре БелыйЗадумывает «Петербург».

В ту ночь, типичный петербуржец,Ей посвящает слух и слогКругам артисток и натурщицЕще малоизвестный Блок.

Ни с кем не знаясь, не знакомясь,Дыша в ту ночь одним чутьем,Они в ней открывают помесьОбетованья с забытьём.

1925

Мороз

Над банями дымятся трубы,И дыма белые бокаУ выхода в платки и шубыЗапахивают облака.

Весь жар души дворы вложилиВ сугробы, тропки и следки,И рвутся стужи сухожилья,И виснут визга языки.

Лучи стругают, вихри сверлят,И воздух, как пила, остер,И как мороженая стерлядьПылка дорога, бел простор.

Коньки, поленья, елки, миги,Огни, волненья, времена,И в вышине струной визигиЗагнувшаяся тишина.

1927

Ремесло

Когда я, кончив, кресло отодвину,Страница вскрикнет, сон свой победя.Она в бреду и спит наполовинуПод властью ожиданья и дождя.

Такой не наплетешь про арлекинов.На то поэт, чтоб сделать ей теплей.Она забылась, корпус запрокинув,Всей тяжестью сожженных кораблей.

Я ей внушил в часы, за жуть которыхРучается фантазия, когдаЗима зажжет за окнами конторокЗеленый визг заждавшегося льда,

И циферблаты банков и присутствий,Впивая снег и уличную темь,Зайдутся боем, вскочат, потрясутся,Подымут стрелки и покажут семь,

В такой-то, темной памяти событийГлубокий час внушил странице яОпомниться, надеть башлык и выйтиК другим, к потомкам, как из забытья.

1927

«Мне кажется, я подберу слова…»

Мне кажется, я подберу слова,Похожие на Вашу первозданность,И если не означу существа,То все равно с ошибкой не расстанусь.

Я слышу мокрых кровель говорок,Колоколов безмолвные эклоги.Какой-то город, явный с первых строк,Растет и узнается в каждом слоге.

Волнует даль, но за город нельзя,Пока внизу гуляют краснобаи,Глаза шитьем за лампою слезя,Горит заря, спины не разгибая.

С недавних пор в стекле оконных рамТоскует воздух в складках предрассветных.С недавних пор по долгим вечерамЕго кроят по выкройкам газетным.

В воде каналов, как пустой орех,Ныряет ветер и колышет векиЗаполуночничавшейся за всехИ счет часам забывшей белошвейки.

Мерцают, заостряясь, острова.Метя песок, клубится малокровье,И хмурит брови странная Нева,Срываясь за мост в роды и здоровье.

Всех градусов грунты рождает взор:Что чьи глаза накурят, все равно чьи.Но самой сильной крепости раствор –Ночная даль под взглядом белой ночи.

Таким я вижу облик Ваш и взгляд.Он мне внушен не тем столбом из соли,Которым Вы пять лет тому назадИспуг оглядки к рифме прикололи,

Но, исходив от Ваших первых книг,Где крепли прозы пристальной крупицы,Он и сейчас, как искры проводник,Событья былью заставляет биться.

6. III.1929

«Жизни ль мне хотелось слаще?..»

Жизни ль мне хотелось слаще?Нет, нисколько; я хотелТолько вырваться из чащиПолуснов и полудел.

Но откуда б взял я силы,Если б ночью сборов мнеЦелой жизни не вместилоСновиденье в Ирпене?

Никого не будет в доме,Кроме сумерек. ОдинСерый день в сквозном проемеНезадернутых гардин.

Хлопья лягут и увидят:Синь и солнце, тишь и гладь.Так и нам прощенье выйдет,Будем верить, жить и ждать.

1931

«Будущее! Облака встрепанный бок!..»

Будущее! Облака встрепанный бок!Шапка седая! Гроза молодая!Райское яблоко года, когда яБуду как бог.

Я уже пе́режил это. Я предал.Я это знаю. Я это отведал.Зоркое лето. Безоблачный зной.Жаркие папоротники. Ни звука.Муха не сядет. И зверь не сягнет.Птица не по́рхнет – палящее лето.Лист не шело́хнет – и пальмы стеной.Папоротники и пальмы, и этоДерево. Это, корзиной ранета,Раненной тенью вонзенное в зной,Дерево девы и древо запрета.Это, и пальмы стеною, и «Ну-ка,Что там, была не была, подойду-ка…»Пальмы стеною и кто-то иной,Кто-то как сила, и жажда, и мука,Кто-то как хохот и холод сквозной –По́ лбу и в волосы всей пятерней, –И утюгом по лужайке – гадюка.Синие линии пиний. Ни звука.Папоротники и пальмы стеной.

1931

«Все наклоненья и залоги…»