Абсолютное оружие (СИ) - Кузнецова Дарья Андреевна

— Может быть, я пойду? — осторожно предложила я, не понимая, что ему от меня надо. Вроде бы, я вполне здорова, так зачем я тут нужна? О том, что я вообще-то сама вломилась, я в тот момент как-то не помнила. — Я же вас, должно быть, отвлекаю.

— Вы меня постоянно отвлекаете, и я собираюсь с этим вопросом разобраться в кратчайшие сроки, — рассмеялся одному ему понятной шутке доктор. — И вы, конечно, пойдёте, но не прямо сейчас, а где-нибудь через десяток нормоминут. Если не передумаете, — хмыкнул он. — Итак, внимание: очная ставка, — помнящий Млен захихикал, и я всерьёз задумалась, здоров ли местный доктор, или у него что-то с головой не в порядке?

Однако в ответ на заявление доктора с тихим шелестом открылась дверь, впуская хмурого и очень раздражённого капитана. Я отчаянно пожелала стать очень-очень маленькой или провалиться сквозь пол.

— Ну, чего тебе? — проворчал Райш, втягиваясь в помещение. Дверь с тем же шелестом закрылась, а Млен с донельзя ехидным выражением на лице кивнул в мою сторону. — Млен, — устало вздохнул капитан, делая вид, что не видит меня в упор. — Скажи словами, а? Ты же знаешь, намёков я не понимаю.

— Всё ты понимаешь, не прибедняйся, — отмахнулся доктор. — Подойди сюда и присядь вот на этот стульчик, — док указал рукой на ещё один стул. И, удивительное дело, капитан даже не подумал возражать. Устало, совершенно обессиленно опустился на указанный стул, мрачно глядя на доктора. Тот подошёл ближе, заставил горячего запрокинуть голову и, придерживая за подбородок, пристально вгляделся куда-то в область середины лба. — Ага, — удовлетворённо кивнул он и неуловимым движением слегка сжал переносицу. Капитан нервно втянул ноздрями воздух и в совершенной растерянности уставился на Млена.

— Зачем…?

— За надом, — раздражённо буркнул доктор и… вышел. Пару секунд мы, замершие на своих местах, просто сидели, совершенно ничего не понимая, а потом перед нами явился фантом только что покинувшего кабинет дока. — Значит так, слушайте меня внимательно, вы, оба-два. Особенно это тебя касается, уникум наш не в меру сдержанный, — Млен перевёл насмешливый взгляд на Райша. — Ты же помнишь, что медицинский отсек изолирован похлеще всех остальных, а полный доступ только у меня? Помнишь. Это хорошо. Ты, конечно, можешь сломать дверь, но не советую; сам понимаешь, придётся опять тащиться на Колыбель, опять этот ремонт, а ты же не умеешь ломать аккуратно, ты же мне пол стены покорёжишь, да ещё пару капсул вдобавок…

— Это попытка давления на старшего по званию, — не слишком убедительно возразил капитан.

— Да. Более того, я тебя сейчас удивлю, но это не просто попытка, это давление, и, более того, заговор части офицерского состава против капитана, и даже почти бунт, — насмешливо улыбнулся фантом. — Вот эту дверь я вам открою только в одном случае. Или вы наконец разберётесь со всеми своими глупостями, выйдете оттуда вдвоём и полностью довольными жизнью, или в живых останется только один. А то один ходит успокоительные глушит, теперь ещё вторая начнёт? Нет уж, у меня медикаменты в ограниченных количествах и только для больных, а не для идиотов. Для разборок рекомендую стол, он довольно крепкий, — ехидно резюмировал док и отключился.

— Ну, и зачем нужны враги при таких друзьях? — задумчиво пробормотал себе под нос капитан, сосредоточенно разглядывая собственные ладони. Я проследила за его взглядом, и обнаружила россыпь рваных, стремительно подживающих ссадин на пальцах и костяшках рук. Вдруг стало ужасно стыдно.

— Прости меня, пожалуйста, — тихо проговорила я, не решаясь поднять взгляд выше его запястий и чувствуя себя неловко и глупо.

— Тебе не за что извиняться, — как-то нервозно и устало отмахнулся капитан. — Да и мне, в общем-то, тоже. И Млену, если подумать. Просто бывает так, что жизнь — дрянь, — рассеянно хмыкнул он, прикрывая глаза и откидываясь на спинку. Повисла тишина, и мне стало совсем уж не по себе от вида окружающих поблёскивающих полупрозрачных саркофагов.

— Мы так и будем сидеть?

— Можно лечь, — безразлично пожал плечами капитан. — Млен не дурак, завтра утром моя вахта, в любом случае откроет. А даже если и нет… кому они хуже сделают, компания идиотов? — тихо хмыкнул он, не открывая глаз.

Я в растерянности подняла взгляд на его будто посеревшее лицо. Райш был сам на себя не похож. Он как будто…

Перегорел. Нужное слово пришло само и откуда-то со стороны, вместе с пониманием. Так бывает, когда совершаешь какое-нибудь огромное усилие, перешагиваешь через себя, делаешь что-то большое и трудное, чуждое твоей природе. И вроде делаешь всё как надо, а только, перешагнув через себя, оставляешь себя где-то там, позади.

И эта мысль тоже пришла откуда-то извне, но сейчас я уже даже почти не удивилась её появлению. Меня окатила болезненная тоска и стыд; не знаю уж, за что. За собственную слабость и нерешительность, или даже за его такую неправильную, неестественную для горячего, способную превозмочь даже инстинкты силу воли. Почти с ужасом представила, что вот таким он может и остаться — серым, уставшим, сгоревшим, — и откуда-то изнутри поднялась волна почти физически ощущаемой боли и отвращения к самой себе.

— Прости, — тихо, почти беззвучно выдохнула я. — Лучше бы ты меня тогда убил, — прошептала уже в собственные ладони, закрывающие лицо, тщетно пытаясь справиться с комом в горле, выдавливающим из глаз слёзы.

— Ребёнок, — вздохнул горячий и легко, даже не заметив моего вялого упрямого сопротивления, перетащил к себе на колени, обнимая аккуратно, даже как-то бережно. — Глупый маленький ребёнок. Не надо жалеть поранившуюся гидру, на них очень быстро всё заживает, — задумчиво хмыкнул он. — А меня тем более жалеть не стоит, горячие слишком живучие и выносливые, чтобы нам можно было сочувствовать.

— Ты как будто потух, или перегорел, — тихо, неуверенно поделилась я с ним собственной мыслью. — Мне страшно, что так и останется…

— Я же говорю, ребёнок, — усмехнулся мужчина. — Ничего со мной не будет. Выложился, конечно, очень сильно, давно такого не было, но это не смертельно. Поспать, поесть, и всё пройдёт. Ну, что ты на меня смотришь так настороженно? Я же тебе говорю, я очень живучее создание — и физически, и психологически. Опять ты себе всяких глупостей придумала, и теперь отчаянно их переживаешь.

— Почему — опять?

— Потому что. То придумала и поверила, что ты не человек. Потом придумала и поверила, что горячие — местные жестокие рабовладельцы. Сейчас вот опять… Мне только непонятно, что ты себе придумала, что меня боишься?

— Не тебя, — тихо ответила я. Раз уж у нас вечер откровений с лёгкой руки дока, а я чувствую себя удивительно легко и спокойно после известия о скором излечении капитана от морального истощения, нужно сказать всё, что в другой ситуации я бы сказать не рискнула. — Своей реакции на тебя. Своих мыслей и желаний. А ещё со мной происходит что-то странное. То я вдруг научилась стесняться, то, когда мне вдруг захотелось до тебя дотронуться, там, в тренировочном зале, кто-то будто сделал это за меня.

— И ты поэтому испугалась? — недоверчиво уточнил горячий.

— Я не испугалась. Я растерялась, когда эта чужая воля пропала, а потом ты меня прогнал.

— Вот как, — он тихо хмыкнул. — Мы учимся управлять психополем и общаться через него с самого детства, одновременно с речью и прочими основными навыками. Примерно лет с тринадцати до семнадцати, в период полового созревания, то есть — в самый сложный с воспитательной точки зрения возраст, очень обостряется восприимчивость чужой воли. Очень удобный природный механизм, помогающий качественно улучшить результат воспитания. Поскольку ты сейчас учишься контактировать с психополем, но делаешь это в довольно взрослом возрасте, процесс происходит неравномерно, скачками. Твоё восприятие сейчас находится именно на том, подростковом уровне. Учитывая пристальное внимание Совета к твоей персоне, можешь не сомневаться — все твои «странные» помыслы просто воплощение их ненаправленного, но сильного желания.