Мой Карфаген обязан быть разрушен - Валерия Новодворская

Но эта умеренность, и хороший вкус, и трезвость, и здравый смысл почему-то не усваивались на Москве. Все хлестало через край. Технический прогресс, западное платье, западная стрижка, западное питье, и все пополам с блудом, пополам с откровенным развратом. И все это было украшено царскосельскими мраморными статуями и отражалось в великолепных петербургских каналах.

К сожалению, мы здесь должны вспомнить П.Уоррена и его «Всю королевскую рать». Там губернатор Кларк говорит одну знаменитую фразу, которая имеет отношение к любой модернизации в России: «А теперь мы будем делать добро; мы будем делать его из зла, потому что больше его не из чего сделать». Увы, все это было именно так, хотя, конечно, нравственнее было убить своего сына посохом, как это сделал Иоанн Грозный в сердцах, а затем месяц каяться, не выходить из опочивальни, поседеть, потерять волосы, окончательно выжить из ума, чем хладнокровно, сознательно обречь своего сына на пытки и смерть. Но Петр был большим идеалистом и ради идеала он не пожалел своего родного сына.

Та коллизия, которая возникает в этот момент на Руси, совершенно уникальна. Прогресс идет не через то горло. Россия поперхнулась прогрессом. Модернизация буквально забивается в Русь коленом. Заливается, как расплавленный свинец в горло, и возникает отторжение. И это отторжение имеет форму, как это ни странно, чистейшего нигилизма. Нигилизм на Руси появляется отнюдь не вместе с Базаровым. Базаров – это уже позднейший эпигон. Базаров – это подражатель. Первыми нигилистами на Руси были раскольники. Возникает Раскол. Абсолютно не церковное движение. Дело в том, что народ ничего не знал, был не учен, не просвещен. Протопоп Аввакум знал не намного больше. То, что они могли вычитать, было отнюдь не то, что знали Курбский и Филипп Колычев. В этот момент учиться уже считалось дурным тоном, это не было принято. И, естественно, все это принимало чисто церковную форму, направленность чисто теологическую, потому что никакого другого приложения сил не было. Не было принято прямо свергать власть. Никто из раскольников это так не формулировал, в отличие от народовольцев, которые декларировали, что они хотят свергнуть антинародный строй, низложить тирана, сатрапа, деспота, учредить республику и общину, словом, «падет произвол, и восстанет народ». Нет, так они еще этого не формулировали, но на самом деле они об этом думали, они это чувствовали, они ощущали себя во власти абсолютного врага. Они обрадовались, когда обыкновенные, робкие попытки Никона упорядочить церковные книги, просто их грамотно написать, чтобы там не было 600 ошибок на одну страницу, дали им возможность, наконец, сказать «нет». Но, к сожалению, то самое «нет», которое на Западе, как правило, служило в те самые времена, времена Просвещения (во времена катаров это прозвучало впервые), во времена Вольтера и Дидро, чтобы выразить некую идею будущего, либеральную идею, идею будущих рыночников «Laisser faire, laisser passer» – и прочие приятные вещи, например, будущие Генеральные Штаты, будущее третье сословие, будущий Convention Nationale, Конвент, до того как якобинцы из него сделали яичницу, на Руси означало нечто иное.

У нас это «нет» служило для того, чтобы утвердить как идеал – болото. То самое болото, в которое в тот момент превратились и общественная, и политическая жизнь, и социальное, и экономическое существование. «Нет» доносилось из болота. Это единственный в мировой истории случай. Потому что болото, как правило, всегда со всем соглашается и не выражает протеста. «Болото» – так называлась неголосующая центристская часть в этом самом французском Конвенте. «Болото» – это шарж на гражданское общество.

У нас «болото» заговорило. «Болото» издает свой манифест. «Болото» обретает свою собственную волю, и из болота появляются раскольники, люди очень смелые. Люди, которые собственную жизнь не ставят ни в грош, люди, которые не хотят жить. Которые чувствуют, что мир это – зло. Они не умеют ничего сформулировать, но они чувствуют, что человеческая личность раздавлена, и жаждут выразить свой протест. Но они не знают, чему они выражают свой протест и что, собственно, их давит. На самом деле их давило то самое болото, из которого они пришли. Но они считали, что их давят все реформаторы подряд, которые появлялись на их пути. Например, Петр, который их за уши вытаскивал из этого болота. Именно ему было сказано «нет».

Здесь уже воскресает миф об Антихристе, достаточно раннехристианский миф. Первые христиане полагали, что Нерон и Домициан как раз и были Антихристы. Так что тому мифу минуло 20 веков, и он был подхвачен газетой «Завтра». Эту идею об Антихристе вы можете найти в каждой ее передовице. Что черт грызет луну над Кремлем, а Ельцин сидит и подписывает указы о сокращении населения России на миллион в год. Классика. Антихрист. Миф, который несмотря на то, что появился в XVII-XVIII вв., а сейчас у нас ХХ-й, абсолютно не преобразовался. Были даже попытки как-то практически объяснить, почему вместо царя получился Антихрист, какая была здесь технология. Говорили, что немцы царя украли, опоили, посадили в бочку, а вместо него немец правит. Надо же было объяснить, почему вдруг русский царь Антихристом стал. Каков бы ни был механизм этого явления, настоящего царя нет. Идея посадить другого царя еще не возникла, эта идея придет в голову Пугачеву: объявить себя царем. У Разина она тоже как-то промелькнула, но он не задержался на этой идее, отвлекся; грабил слишком много, некогда было.

Вполне эта идея разовьется потом. А сейчас это чистое отрицание всего, что делает государство, всех его усилий; полностью асоциальное поведение, припадочный анархизм. Нигилизм. То, что есть у протопопа Аввакума. У него это великолепно выражено. И, кстати Шаламов это прекрасно понял, когда писал в своем стихотворении об Аввакуме, что «наш спор – не церковный о сущности книг. Наш спор – не духовный о роли вериг. Наш спор о свободе, о праве дышать, о воле верховной вязать и решать».

То есть речь шла совсем не о том, как креститься. Человек не будет умирать за двоеперстное и троеперстное крещение. За этим стояло нечто большее. Шпенглер очень плохо понял Россию, когда посмеялся над нами в своем знаменитом «Закате Европы», изображая нас законченными идиотами: русские были варварами, они умирали за двоеперстное крещение, а вся разница была в том, что двумя перстами плохо было бесов заклинать, а тремя – было лучше, надежнее. То есть он нас низводит на уровень Фрезера, персонажей его «Золотой ветви», первичной магии. Это был абсолютно не формалистический момент. За что-то надо было уцепиться, нужен был повод, чтобы сказать «нет». И двоеперстное крещение было нисколько не хуже, чем что-нибудь другое. Читайте протопопа Аввакума, там все сказано. Во-первых, эта совершенно современная фраза: «Не были бы вы борцы, не были бы вам венцы». Венец увенчивает только борца. Бороться – понятно с чем? С произволом. А вся мирская власть – произвол. Кстати сказать, Аввакум отнюдь не был прогрессистом. Он начал свою карьеру с того, что, когда в его деревню забрели какие-то скоморохи с медведями, он побил скоморохов и медведей. Сочтя такую невинную забаву верхом мирского обольщения и сатанинской игрой. Могу себе представить, что он сказал бы про фильм Скорцезе «Последнее искушение Христа». Мне даже думать не хочется. Я боюсь, что протопоп Аввакум стоял бы в Останкино в той компании, увенчанной Львом Рохлиным, и непременно бы требовал, чтобы НТВ закрыли, а фильм запретили. Так бы и было.

Замечательна его последняя фраза: «Не начный блажен, а скончавый». Значит, жизнь человека должна чем-то кончиться. Кончиться она должна героически, желательно подвигом и предельным протестом. Аввакум говорил, что теперь на всех площадях достаточно двоеперстно перекреститься, чтобы попасть в суд, в заточение. То же самое и у Морозовой и у Урусовой, хотя, по идее, обе женщины были из другого класса, но они были так же неграмотны, как протопоп Аввакум. Кстати, он был совершенно недюжинным поэтом, недюжинным писателем. Это бывает. Бывает, что человек необразованный, малограмотный, не имеющий широкого кругозора, абсолютно не посвященный в тайны бытия, обладает великим художественным даром. Это несчастье, когда такое случается, и для него, и для страны, но так было, и не раз.

Начинается Раскол. Половина государства уходит в глухой отказ. «На твой жестокий мир ответ один – отказ». Цветаева это тоже сформулировала. Формула Раскола:

"Отказываюсь быть в пустыне нелюдей,

Отказываюсь выть с волками площадей.

Отказываюсь плыть с акулами равнин".

Это то самое чувство: «На твой безумный мир ответ один – отказ». В «Хованщине» это, может быть, шаржировано, но Ростропович мне рассказывал, что он хотел сделать. Он еще усилил идею, которая была в либретто. У него в Хованском воплощены самые омерзительные черты консервативного ретрограда. Он его писал с Руцкого. Какой-то симбиоз из дьявола, Руцкого, Хасбулатова. И вот когда все они идут в скиты и сжигаются, Ростроповичу совершенно не жалко, он бы еще огонька подложил, угольями бы обнес, чтобы веселее горели. И его можно понять. Мы все это испытали 4 октября 1993 г.