Песнь для Арбонны - Гай Кей

— Спасибо, не надо, — решительно ответил Реми с гордостью. Лиссет все было известно об этой гордости; она в отчаянии покачала головой. — Я сам о себе позабочусь. — Он помолчал. — И между прочим, я предпочитаю пить с другими музыкантами во время карнавала, а не с герцогами Арбонны.

Высоко подняв голову, он повернулся спиной к Бертрану, пересек зал и вышел через дверь рядом с баром, ведущую к комнатам в задней части таверны. Он прошел мимо Лиссет, даже не подав виду, что заметил ее присутствие. Через несколько секунд Аурелиан скорчил гримасу, глядя на Бертрана, словно просил у него прощения, взглянул на Лиссет, пожал плечами и последовал за Реми, взяв по дороге кувшин с водой и чистые полотенца у Маротта.

Все это очень интересно, подумала Лиссет. Десятью минутами раньше Реми Оррецкий полностью владел этим залом, как человек в своей стихии, определяя настроение раннего вечера на карнавале. Сейчас он вдруг стал казаться всего лишь молодым пьянчужкой, его последние слова прозвучали по-детски, несмотря на все гордое достоинство его ухода. Он тоже должен это понимать, осознала она. Этим, наверное, объяснялась обида, закравшаяся в его голос в конце, которую она уловила.

Ей стало его действительно жаль, и не из-за раны, которая не выглядела серьезной. Она хорошо понимала, как Реми было бы неприятно знать, что она его жалеет. Улыбаясь про себя, Лиссет с радостью решила обязательно сказать ему об это позже — первый шаг мести за погубленную тунику и растоптанную шляпу. Пускай искусство Реми требует уважения и восхищения, а его маниакальное чувство юмора и изобретательность преподносят им всем незабываемые ночи, но это не означает, что не остается места для небольшой мести.

Взглянув в сторону герцога, Лиссет увидела, как бородатый гораутский коран окинул зал, полный музыкантов, откровенно презрительным взглядом. Внезапно ей стало жаль, что это именно он ранил Реми. Никому нельзя позволять обнажать меч против трубадура в этой таверне, а потом смотреть на всех с подобным выражением лица; а особенно чужаку, да еще из Гораута. «Пока солнце не умрет, и луны не упадут, Горауту и Арбонне не соседствовать мирно». Так говорил ее дед, и отец продолжал повторять эту фразу, часто это случалось после его возвращения с осенней ярмарки в Люссане, где он пытался выручить денег на продаже северянам своих оливок и оливкового масла.

Гнев Лиссет разгорался, она в упор смотрела на могучего корана с севера, ей хотелось, чтобы кто-нибудь из присутствующих сказал ему пару слов. Он казался невыносимо самодовольным, когда глядел на всех с высоты своего роста. Только Аурелиан не уступал в росте этому человеку, но Аурелиан ушел с Реми, и тощий музыкант, несмотря на весь его ум, вряд ли смог бы заставить этого корана опустить глаза. Быстро передернув плечами свойственным ей жестом, о чем она сама не подозревала, Лиссет вышла вперед.

— Ты высокомерен, — обратилась она к северянину — но тебе не стоит так гордиться собой. Если твой сеньор тебе об этом не сказал, то придется сказать одному из нас: тот человек, которого ты ранил, возможно, и вел себя легкомысленно, поддавшись карнавальному настроению, но он в два раза больше мужчина, чем ты, и с незаконным мечом, и без него. Его будут помнить в этом мире еще долго после того, как ты превратишься в прах и будешь забыт.

Наемник — герцог называл его Блэзом — удивленно заморгал. Вблизи он выглядел моложе, чем она сначала подумала, и глаза его смотрели несколько иначе, чем показалось Лиссет, когда она стояла у бара. Она не знала, как определить это выражение, но это было не совсем высокомерие. Бертран де Талаир ухмыльнулся, и Валери, неожиданно, тоже. Лиссет, проследив за их взглядами, вдруг вспомнила, что промокла насквозь от спутанных волос до талии и ее новая блузка, вероятно, выглядит ужасно. Она прилипла к телу гораздо плотнее, чем требуют приличия. Она почувствовала, что краснеет, и понадеялась, что это спишут на гнев.

— Вот ты и получил, Блэз, — сказал герцог. — Превратишься в прах и будешь забыт. Еще одно доказательство — если ты в нем нуждался, — какие ужасные у нас женщины, особенно после того, как их подержали вниз головой. Как поступили бы с этой женщиной в вашем Горауте? Прошу тебя, расскажи нам.

Бородатый мужчина долго молчал, глядя сверху вниз на Лиссет. Его глаза имели странный светло-карий цвет, а при свете ламп казались почти зелеными. С явной неохотой, но вполне четко он произнес:

— За то, что она так говорила с посвященным богу кораном в общественном месте, представители короля должны раздеть ее до талии и отстегать по животу и спине. После, если она выживет, мужчина, которому нанесено оскорбление, имеет право делать с ней все, что захочет. Ее муж, если у нее есть муж, волен развестись с ней и не несет ответственности по закону или перед священнослужителями Коранноса.

Воцарилась леденящая тишина. В ней было нечто смертельно опасное, словно во льдах на далеком севере, бесконечно далекое от настроения карнавала. «Пока солнце не умрет, и луны не упадут…»

Лиссет вдруг охватила слабость, колени задрожали, но она заставила себя смотреть прямо в глаза северянина.

— Тогда что ты здесь делаешь? — смело спросила она, используя навыки владения голосом, которым так старательно обучалась во времена своего ученичества у дяди. — Почему не вернешься туда, где можно делать такое с женщинами, которые высказывают свое мнение или защищают друзей? Где ты мог бы сделать со мной, что захочешь, и никто бы не посмел тебе противоречить?

— Да, Блэз, — прибавил Бертран де Талаир, все еще веселясь, непонятно почему. — Почему ты не вернешься туда?

Через мгновение могучий коран удивил Лиссет. Его губы изогнулись в лукавой улыбке. Он покачал головой.

— Человек, который платит мне жалование, задал мне вопрос о том, как поступили бы с тобой в Горауте, — ответил он довольно мягко, глядя прямо на Лиссет, а не на герцога. — Я думаю, эн Бертран забавлялся: он достаточно много путешествовал и хорошо знает, какие существуют на этот счет законы в Горауте, в Валенсе и в Гётцланде, если уж на то пошло, так как они почти одинаковы. Разве я сказал, что согласен с этими законами?

— А ты с ними согласен? — настаивала Лиссет, сознавая, что этот зал, где она среди друзей, — вероятно, единственное место на земле, где она может быть столь агрессивной.

Человек по имени Блэз задумчиво поджал губы, перед тем как ответить; Лиссет с опозданием осознала, что он вовсе не тупоумный разбойник с севера.

— Герцог Талаирский только что унизил трубадура, который, по твоим словам, будет знаменит еще долго после того, как меня забудут. Он буквально назвал его необразованным пьяным школяром. Могу предположить это гораздо больнее, чем царапина, нанесенная моим мечом. Ты согласна, что бывают моменты, когда следует утвердить власть? Или, если нет, хватит ли у тебя храбрости обратить теперь свой пыл на герцога? Я — легкая мишень, чужак в зале, полном людей, которых ты знаешь. Разве не по этой причине, отчасти, ты так на меня насела? И разве это справедливо?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});