Однажды в Париже - Дмитрий Федотов

— Есть и третий вариант. Их могли подослать.

— Для чего?

— Я занимаюсь поиском сочинителя зловредных и оскорбительных стишков, как вы помните. Поэтому легко предположить, что существует определенное количество людей, не заинтересованных в том, чтобы я его нашел…

Мушкетер перестал ухмыляться и внимательно посмотрел на де Голля.

— Если так, то выходит, вы разворошили осиное гнездо, Анри.

— Я его не разворошил, я на него наступил и даже не заметил! И это — самое неприятное. Тебя начинают кусать, а ты даже не представляешь, кто!..

В этот момент в беседку заглянул слуга и сообщил:

— Святой отец ждет вас, месье. В Белой гостиной.

* * *

— Ну, что ж, — медленно заговорил отец Жозеф, выслушав рассказ мушкетера, — господин д’Артаньян, видимо, сам Господь прислал вас к нам, дабы помочь в поисках пропавшего любимца его преосвященства. Надеюсь, вы не откажете нам в этой любезности?

— Если честно, святой отец, мне совсем не хочется обрести славу кардинальского прислужника, — хмуро сказал гасконец. — Но я дворянин и всегда плачу долги. Месье де Голль очень мне помог, и теперь я помогу ему.

— Хорошо, господин д’Артаньян, будем считать, что я не слышал вашего грубого высказывания в адрес его преосвященства. Сейчас не до лирики. Если вам удастся выследить и поймать похитителя, то… кардинал Ришелье умеет быть щедрым и великодушным.

— Благодарю за доверие, святой отец.

— А чтобы облегчить вам задачу, я дам в помощники одного весьма расторопного человека. — «Серый кардинал» хлопнул в ладоши. Из-за молочно-белой портьеры неслышно появился невысокий, поджарый монах-капуцин, подошел и молча замер напротив отца Жозефа. — Его зовут брат Паскаль. Бывший вор и проныра. Но Господь не оставил его и направил на путь истинный.

— Спасибо, святой отец, — серьезно кивнул д’Артаньян. — Помощник мне не помешает.

— Тогда — с Богом, дети мои! Но — чтоб без лишних ушей! Огласка в таком деле недопустима.

Все трое поклонились, и «серый кардинал» осенил их крестным знамением.

Едва они очутились в коридоре, как Паскаля буквально прорвало.

— Господа мушкетеры! Такое ответственное задание не худо бы спрыснуть стаканчиком доброго анжуйского?

— Мне подсунули помощника-пьяницу?! — притворно возмутился мушкетер, и де Голль, подыгрывая ему, насупил брови.

— Что вы, месье! — растерялся монах. — Я же только ради укрепления нашей дружбы…

— Мы с тобой не друзья. Запомни! — резко посуровел гасконец. — Ты — мой помощник и будешь выполнять все мои приказания. Уяснил?

— Да, месье… — Парень сник. — Я ведь хотел как лучше…

— Ладно, Шарль, угомонитесь, — вступился во всем жаждущий справедливости де Голль. — Паскаль ведь это от чистого сердца предложил. А помощник может позже и другом стать…

— Посмотрим. Сейчас нам необходимо где-нибудь присесть, желательно без лишних ушей, и обговорить наши планы. Подозреваю, в Пале-Кардиналь уши есть у каждой двери!

— Совершенно справедливо, месье!..

Они свернули за угол, направляясь к выходу из дворца, поэтому не могли видеть, как сзади приоткрылась одна из неприметных боковых дверок, и в коридор выглянула женщина в наброшенной на голову вуали. Она прислушалась к удаляющимся шагам, потом прошептала самой себе: «Вперед, Сюзанна! Это твой шанс!..» — и решительно направилась вслед за мужчинами.

Глава седьмая, в которой лейтенант де Голль пошел объясняться с дамой сердца, а подрался с носильщиками портшеза

Разговор с д’Артаньяном оказался, наверное, самым трудным в жизни де Голля. Он ненавидел просьбы — пусть даже нужно было попросить капитана гвардейцев кардинала, господина де Кавуа, о вполне заслуженном недельном отпуске.

А вот разговор с Люси Карлайл еще только предстоял.

После совместного визита к маркизе де Рамбуйе они не виделись несколько дней. А ведь нужно было вместе посетить еще один салон. Загадочный сочинитель вполне мог процветать под крылышком известной всему Парижу красавицы Нинон де Ланкло.

Эта юная женщина вела себя так, что должна была стать пугалом для всех благопристойных особ, однако парижане признали ее право на абсолютную свободу. Нинон не имела предрассудков, жила в свое удовольствие, находя и изысканную пищу для ума, и радости для тела. Это сильно огорчало ее поклонников. Красавица считала тягу к мужчине лишь телесной прихотью, не затрагивавшей ни души, ни ума. Любовники горько жаловались на ее непостоянство, но те, кого она считала друзьями, хвалили ее верность.

Нинон называли куртизанкой, но куртизанкой особенной! В отличие от своей приятельницы Марион Делорм, она не торговала телом и от мужчин принимала в подарок лишь цветы. Говорили, что Нинон, молясь Богу, просила Господа создать из нее не «честную женщину», а «честного человека».

Если салон маркизы де Рамбуйе был в расцвете славы, то салон, где хозяйкой была Нинон де Ланкло, совсем недавно появился на свет. Красавица не ставила целью непременно обыграть маркизу. В конце концов, ей минуло всего девятнадцать лет, и она не видела в изящных искусствах смысла человеческого существования. Но мужчины летели к ней, как пресловутые мотыльки к манящему огоньку.

Философия Нинон имела несколько странное происхождение. Хотя ее мать была жива, девочку воспитывал отец-эпикуреец. Религиозная мать мечтала вырастить из дочери монахиню, а веселый отец учил дочь жить радостно, нанимал преподавателей музыки, пения, танцев, декламации. Результат вышел неожиданный: ничто в мире так не пугало девушку, как законный брак. Она не желала расставаться со своей свободой.

«Еще в детстве я часто задумывалась о несправедливости судьбы, предоставившей все права мужчинам и совершенно забывшей о нас. С тех пор я стала мужчиной!..» — говорила она. И, поскольку дамы, по-мужски бравшие в руки оружие во время Религиозных войн, уже стали бабушками, а до Фронды, научившей дам по-офицерски командовать отрядами солдат, еще оставалось немало времени, эти слова звучали как философическая шутка, не более.

Родители Нинон умерли, когда ей еще не было шестнадцати, оставили ей довольно приличное состояние, и можно было ожидать, что девочка, воспитанная на книжках и стихах, понаделает глупостей. Однако Нинон поступила удивительно практично. Уже тогда решив, что у нее не будет семьи, она весь свой капитал обратила в пожизненную ренту. В результате ее ежегодный доход составил десять тысяч ливров. Доход не слишком большой, но и не маленький.

Анри не был знаком с Нинон де Ланкло, хотя в любой толпе узнал бы ее маленькую, хрупкую и стремительную фигурку. Кроме того, она была белокожей и синеглазой брюнеткой — сочетание редкое и прекрасное. Она улыбалась, как ангел, и щурилась, как бесенок. Летом Анри несколько раз встречал Нинон: однажды — в церкви, еще раз — на Новом мосту. Он как-то видел: она каталась в большой лодке по Сене в обществе кавалеров и музыкантов. Но де Голлю даже в голову не приходило завести знакомство.