Спиноза - Василий Соколов

К деистическому направлению склонялось немало и оппозиционных христианских теологов, развивавших традицию Эразма Роттердамского, например так называемые польские братья, социниане, изгнанные в рассматриваемом столетии из Польши и развернувшие активную издательскую и пропагандистскую деятельность именно в Нидерландах.

Такова очерченная в самых общих чертах ситуация, сложившаяся в течение многих веков по фундаментальному вопросу о соотношении религии и знания, теологии и философии. Значение этого вопроса всегда было велико особенно потому, что при решении его так или иначе затрагивалось Священное писание, то есть Библия — незыблемый и абсолютный документ христианской, а в отношении Ветхого завета и иудейской религиозности. Между тем исследование Ветхого завета в интересах своей современности и было предпринято Спинозой в «Богословско-политическом трактате».

Продолжая и заостряя прогрессивные традиции средневекового рационализма в решении указанного фундаментального вопроса, автор «Богословско-политического трактата» решительно отверг всякие попытки подчинить разум, философию текстам Священного писания, в которых якобы сконцентрирована высшая мудрость. В пятнадцатой главе названного произведения его автор опровергает такое воззрение средневекового иудейского философа и теолога Иуды Альфахара. Фактически же он выступал против современных ему кальвинистских, иудейских и других религиозных мракобесов, которые «разум — величайший дар и божественный свет — хотят подчинить мертвым буквам» Библии (8, 2, 195). В этой связи философ вскрывает мракобесие многих современных ему церковников, которые в интересах теологии готовы отказаться не только от разума, но вместе с ним и от наук и искусств. Он неоднократно иронизирует над теми из них, кто даже все случайности и разночтения текста Ветхого завета истолковывает как «знаки величайших тайн». Особенно презрительно он относится к «болтунам-каббалистам» (там же, 145), поклонникам средневековой еврейской мистико-фантастической книги Каббалы.

Таким образом, Спиноза показывает несостоятельность всяких попыток согласования содержания Ветхого завета с философией, например попыток Моисея Маймонида, который искал в Писании особенно глубокий, «тайный» смысл, доступный лишь немногим одаренным людям, мудрецам. По убеждению же автора «Богословско-политического трактата», в Библии нет и не может быть никаких «тайн», никаких истин, которые объясняли бы сущность природного мира. Библия «содержит не возвышенные умозрения и не философские вопросы, — подчеркивает он, — но вещи только самые простые, которые могут быть восприняты даже каким угодно тупицей» (там же, 179–180).

Эти «самые простые вещи» касаются только моральных вопросов. Заостряя теорию «двух истин» до крайнего выражения, Спиноза показывает несостоятельность всяких попыток, не только тех, которые предпринимались во времена Маймонида, но и современных ему, так или иначе согласовывать события, о которых идет речь в Ветхом завете, с наукой и разумом. «…Мы безусловно заключаем, — подчеркивает автор „Богословско-политического трактата“, — что не должно приспосабливаться ни Писание к разуму, ни разум к Писанию» (8, 2, 198).

Цель философии только истина, а религия — только «повиновение и благочестие» (там же, 192). Отсюда полное разделение предметов философии и религии и отрицание общности между ними, подчеркнутое автором «Богословско-политического трактата» в словах, вынесенных в заголовок настоящего раздела. В конце четырнадцатой главы этого произведения его автор провозглашает такое разделение даже главной целью его. Оно подтверждается и во многих других местах «Трактата».

Но хотя Спиноза, таким образом, примыкает к теории «двух истин», сформулированной впервые за несколько веков до него, он развивает ее в духе последовательно рационалистической методологии, пронизывающей все его философское учение. Важнейший результат этой последовательности — лишение Библии какой бы то ни было ценности в деле познания подлинной истины, относящейся к объективному миру. Никто до Спинозы не заходил столь далеко по этому пути и не утверждал столь категорически, что один только разум полностью и без остатка «подчинил себе царство истины» (8, 2, 201). Философ в сущности провозгласил в этой связи, что истина едина и ее источник — человеческий разум, а отнюдь не Писание.

Отсюда лишение ветхозаветных пророков качеств философов и мудрецов, которые многократно приписывались им в истории философии, например, тем же Маймонидом. Автор «Богословско-политического трактата» признает моральную ценность их деятельности, не отказывает им в «духе, склонном к справедливости и добру» (там же, 36). Вместе с тем он доказывает, что пророки были далеки от философского мышления, им были совершенно чужды интеллектуально-математические критерии истинности. Поэтому и достоверность сообщаемых ими сведений носит не научно-философский, а только чувственный характер. Отсюда темнота и суеверия пророков, очень многого не знавших, постоянно противоречивших друг другу, придумывавших всякого рода чудеса именно вследствие того, что им не были и не могли быть известны подлинные, естественные причины всего совершающегося.

Таким образом, Спиноза решительно отрицает существование в Библии неких глубочайших тайн, раскрывающих суть самой природы. Раскрытие этих тайн, подчеркивает он, доступно только естественному свету человеческого ума, просвещенного правильной философской методологией. Здесь Спиноза в сущности уже далеко выходит за пределы концепции «двух истин». Более того, придерживаясь своей рационалистической методологии, философ распространяет ее принципы на содержание самого Писания.

Трудно переоценить научную смелость автора «Богословско-политического трактата», отвергнувшего авторитет тысячелетней традиции, лишившего Священное писание того сверхъестественного ореола, каким она его снабдила. Опираясь на свою рационалистическую методологию, Спиноза подходит к истолкованию этого сокровенного для христиан и для иудеев документа как вполне поддающегося историческому объяснению. В отличие от Маймонида и других средневековых теологических рационалистов, подвергавших Писание аллегорическому истолкованию, отправлявшемуся чаще всего от платоновско-аристотелевских принципов, а также от современных ему рационалистов, нередко исходивших при таком истолковании из некоторых картезианских идей, автор «Богословско-политического трактата» многократно подчеркивает, что «все познание Писания должно заимствовать из него одного». Поэтому и «общее правило толкования Писания таково: не приписывать Писанию в качестве его учения ничего, чего мы не усмотрели бы самым ясным образом из его истории» (8, 2, 107).

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});