Мужчины и женщина - Юлия Григорьевна Добровольская

пряный запах отдавал горечью и грустью.

«Горький запах осеннего леса, — пришло мне в голову, — хорошее название для рассказа или повести…»

Ещё зеленела трава, а несколько декоративных кустов, названия которым я не знала, стояли и вовсе в соку и блестели своими глянцевыми резными листьями.

Мужчины тоже вышли из гостиной. Один из них обнял меня за плечи:

— Не замёрзнете?

С вами не замёрзну, — хотелось сказать мне, — даже если простою вот так всю ночь… Но я не сказала этого.

* * *

И снова одинокая холодная постель обожгла мне тело и душу… Я не могла избавиться от мыслей о том, что там, внизу, в одной из спален…

Нет мечты, которая не имела бы шансов?…

11.11.2005. Пятница.

Сегодня — день рождения Германа, и я приглашена на вечеринку в дом, где они живут с Сергеем, в их компанию, в которой «будут только свои». Меня допускают в «ближний круг»?…

Егора было решено не брать с собой.

— Там слишком явно проглядывает моё постоянное присутствие. — Объяснил Сергей. — Не хочу провоцировать в ребёнке лишние вопросы и ненужные догадки… Хотя… — он глянул на меня и опустил глаза, — … я почти уже готов сказать ему правду. Как вы на это смотрите? — Сергей снова поднял на меня взгляд.

— Если готовы…

— Но без вас я не решусь.

* * *

Несколько дней я пытала Андрея, что же мне подарить Герману. Андрей отшучивался: у него всё есть, не ломайте голову. Я настаивала, поскольку не привыкла куда бы то ни было приходить с пустыми руками, а тем более — на день рождения.

Отпустив Егора на занятия, я попросила Андрея отвезти меня в какой-нибудь магазин подарков.

— Вот куплю что-нибудь невпопад… — нервничала я, — обидно будет… Я же знаю, он виду не подаст, но я-то почувствую…

Андрей молча улыбался, выруливая со стоянки.

— Ну что вы улыбаетесь? Вы же можете подсказать мне идею. Что Герман любит? Чем увлекается?…

— Сколько вы намерены потратить на подарок? — Наконец нарушил молчание Андрей.

— Сколько надо, столько и потрачу. — Я делала вид, что уже рассердилась окончательно, и советов не жду.

— И всё же? — Он поглядывал на меня в зеркало.

Я назвала сумму, в пределах которой собиралась потратиться.

Андрей удивлённо вскинул брови.

— Ладно, — сказал он, — воля ваша.

Он привёз меня в самый крупный антикварный магазин и повёл в конец последнего зала.

— Надеюсь, оно благополучно дожидается Вашего прихода… — Голос выдал напряжение.

А я поняла: то, что я сейчас куплю, будет настоящим подарком. Только бы оно дождалось! — я запереживала, даже не зная ещё, о чём идёт речь.

* * *

Мы с Андреем отвезли Егора к бабушке с дедушкой.

— В воскресенье мы за тобой приедем, — сказала я, прощаясь с ним.

Я видела, что парню не слишком-то охота расставаться с нами. Но бабушка с дедушкой скучали по нему, и я не раз объясняла Егору, что самое малое, что он может сделать для них — это не обделять их своим вниманием.

— Они ведь любят тебя, ты для них самый родной человек, — увещевала я в очередной раз, когда мы сели в машину.

— Любят, любят… Что же они тогда всё время мучают меня?

— Как они тебя мучают? — Я удивилась, но вопрос свой задала спокойным тоном.

— Морально. — Егор сидел, насупившись.

— Ну-ка, объясни, пожалуйста!

— Они говорят, что я должен жить с ними, что никто обо мне так не позаботится, как они. Отцу некогда, у него бизнес, и никакой чужой тёте никогда не будет дела до чужого ребёнка… Что их сын только деньги зря переводит, а они бы бесплатно обо мне заботились…

— Понятно… А что ты называешь мучением?

Егор вскинул на меня возмущённый взгляд.

— А вам бы разве приятно было, если бы кто-то плохо говорил про… про меня, например? — Он опустил глаза и помолчал. — Лично мне неприятно слушать плохое про вас. И про папу тоже.

Андрей поглядывал на меня в зеркало, но в разговор не вступал.

Егор после некоторых колебаний — я это почувствовала — произнёс:

— Я сказал им недавно, что они ещё узнают, кто такая Марина!

Я взяла его за руку и машинально отметила: все ногти целы.

— Знаешь, Егор, — сказала я, гладя его ладонь, — не стоит никому ничего доказывать. А если тебе неприятно слушать ворчание бабушки с дедушкой, так и скажи: мне неприятно это слушать.

— Так я им так и сказал! — Он повернулся ко мне. На лице была безнадёжность.

— Прямо так и сказал?

— Да! Я сказал: бабушка, мне неприятно слушать, что ты говоришь про папу и Марину! А бабушка сказала… такую глупость сказала… — Он снова отвернулся в окно. — Раньше, говорит, ты хоть на нормального ребёнка был похож. Я говорю: а почему это я сейчас ненормальный?

Егор опять смотрел на меня — уже с возмущением на лице.

— Потому что, говорит, раньше ты хулиганить умел, как нормальный ребёнок, а теперь интеллигентничаешь много. — Егор ждал моей реакции. — Они думают, что вы меня затюкали!

Я обняла его и прижала к себе.

— А может, я и в правду, тебя затюкала? — Я засмеялась.

— Не, ну вы скажете!.. — Егор всё ещё кипел возмущением. — Раньше они мне говорили… тебя в дурдом нужно отдать, говорили… а теперь, значит, когда я себя веду нормально, я всё равно ненормальный!

— А ты бабушку с дедушкой обнимаешь?

— А-а… их обнимай, не обнимай… Никакого толку. Они даже обниматься не умеют правильно. Бабушка тискает меня, как маленького и сюсюкает, а дедушка хлопает по спине, как будто я лошадь… — Это было сказано Егором спокойно, без чувств, словно он смирился с положением вещей, которого не изменить.

— Я с тобой не согласна! Если бы в этом не было никакого толку, зачем бы люди тогда обнимались?… А они обнимают, как умеют…

— Обнимаются только те, кто любит друг друга.

— А вы разве не любите друг друга?

— Я-то люблю… А они… Это не любовь… — В голосе Егора снова слышались нотки безнадёжности, очень взрослые нотки.

— А что, по-твоему, любовь? — Осторожно спросила я.

— Любовь?… — Он смотрел в окно. — Любовь это то, что никогда не проходит.

Я боялась спугнуть ход его мысли и молчала. И снова поймала в зеркале взгляд Андрея.

Егор, казалось, больше не намерен разговаривать. Но мне ужасно хотелось узнать, как он понимает сказанное. И понимает ли. И откуда он взял эту формулу любви — на мой взгляд, наиболее исчерпывающую из всех, когда-либо предложенных человечеством.

— Ты думаешь, любовь