Проклятие волков - Фредерик Пол

Подбежал Волк, глаза которого были красны сейчас не от дикой страсти, а от того, что приходилось без конца поддерживать мир.

— Прекратите это, — сказал Хендл.

Мухандас Дутта нервно сжимал похожий на нож кусок стружки, заткнутый в его набедренную повязку (все, что осталось от платья Граждан). Хендл повернулся спиной к нему, нагнулся и припал к журчащему крану. У него за спиной возникло какое-то движение, он лениво выпрямился и обернулся. Дутта выхватил свое оружие и нацелил его; удар не был нанесен — Джермин схватил его за запястье. Они сцепились и молча сжимали друг друга. Хендл выхватил нож из ослабевшей руки Дутты и со стуком швырнул его на пол. Напряженная живая картина распалась. Мужчины тяжело дышали и обменивались взглядами. Дутта потирал запястье.

— Нервы всех на пределе, — говорил им Хендл. — Тот факт, что, очевидно, нужно, чтобы наши нервы были на пределе, ничего не меняет. Нам нужно быть чуть-чуть более добрыми. Иначе все закончится резней. Джермин и Дутта, предположим, вы притворяетесь, что следуете моему совету, потому что я стар и умен. Для вас, Дутта, есть совершенно великолепный пищевой кран и точно такой же для вас, Джермин. Я предлагаю, чтобы каждый из вас подошел к собственному крану и наелся.

— Худышка, — усмехнулся Дутта, но ушел, оглядываясь через плечо на Джермина.

— Атлет, — усмехнулся Джермин, но ушел к крану, стараясь не поворачиваться спиной к африканцу. Когда они наклонились, чтобы напиться, пить уже было нечего.

Булькнув последний раз, раствор перестал течь и уже никогда больше не поступал.

В коридоре началось столпотворение. Люди, спотыкаясь и рыдая, бежали к кранам. Охранники и гонцы покинули свои посты и ринулись к пищевым кранам. Некоторые лизали пол, где высыхали остатки клейкой жидкости, ожидая появления глицеринового потока. Несколько счастливчиков пробились к канализационным люкам, просунули в них руки как можно глубже, соскабливая то, что покрывало стенки канализационных труб, а потом слизывали это, как кошки.

Хендл, который лишь несколько минут назад страшно дивился той роли, которая выпала ему, — сдерживать двух бывших Граждан от того, чтобы они не разорвали друг друга, призывать их к доброте и предупредительности, сейчас не был удивлен. Он сказал Иннисону, оба они стояли в стороне от бушевавшей толпы:

— Потом исчезнет вода. Потом мы начнем разбредаться и, я думаю, умирать — большинство из нас. — Они пошли к черному конусу громкоговорителя-микрофона; стража, которой следовало быть там, чтобы пресекать бессмысленные просьбы и назойливые приставания, отсутствовала. Черный конус гудел, что означало, что к нему можно обратиться. Но Хендл отстранился, отвел Иннисона в сторону и сказал:

— Будь я проклят, если дам ему возможность сказать нам, чтобы мы были хорошими мышками.

Фаланга машин добралась до Южного полюса планеты. Капсулы на танке раскололись по продольным осям, и их верх раскрылся как раковина; некоторые выставили впереди деррик-краны, а сзади — противовесы; некоторые расцвели лепестками, которые представляли собой вольфрамо-карбидовые лезвия. Они пошли атакой на мусорную свалку, осторожно продвигаясь или яростно вгрызаясь, в зависимости от ситуации. Они прорывали ход сквозь оксидированный трубопровод, путаницу конвекционных пластин от древних теплообменных аппаратов, свинцового кожуха устаревшего ториевого реактора, банки этого тория, сорванный цилиндр относительно небольшого ядерного реактора и разбросанные кучи кермитовых кирпичей, которые когда-то были стенами реактора. Они подошли к стене под бутом; кислородо-водородные горелки сделали в ней отверстия, а минирующее устройство вложило и утрамбовало взрывное устройство; никакой опасности, что внутри что-нибудь будет повреждено. Прогремел взрыв и разнес стену на куски. Кошачьи лапы машин разгребли их. Еще одиннадцать раз пришлось это повторить, а затем очень осторожно сверлить стену, и уже после этого появилось отверстие в стене, которое вело в камеру, точную копию той, которая была на Северном полюсе, но без сине-зеленого чудовища под хрустальным колпаком.

Вместо этого там были книги.

Круглые хрустальные пластинки с золотыми знаками на них. Пластины не были переплетены, а просто сложены вместе; золоченый текст несколько возвышался на пластинах, и поэтому они не очень плотно прилегали друг к другу. Эта приятная картина была принята глазами из ортикона, в виде импульсов послана по коаксиальному кабелю и показана шестнадцати глазам Снежинки на круговом телеэкране.

Снежинка, размышляя, рассматривала эту милую сцену, а некоторые ее руки передавали сообщения машинам на конце коаксиального кабеля длиной в семьдесят шесть географических градусов. Металлические пальцы разложили хрустально-золотые страницы. Самую большую стопку страниц логически рассматривали первой. Прекрасные незнакомые буквы шли непрерывно по спирали от края каждой пластины к центру, древние строки, которые читались сначала слева направо, а потом справа налево, эти строки не воспринимались системой, в которой требовалось, чтобы в конце каждой строки глаз останавливался, а потом начинал сначала. Снежинка обратила внимание на суть «чернила и бумага»; это не было случайным. Их выбрали для наиболее полного контраста. Контраст цветов был абсолютен. Пластины были прозрачными, а текст — матовым. Они были контрастными и на ощупь: пластины были гладкие, а золото шероховатое. Приборы показали, что и контраст электропроводности тоже был большим: пластины были изоляторами, а символы отличались сверхпроводимостью. Послания, оставленные на Южном полюсе, были оставлены, чтобы их прочли любые глаза, любые пальцы или какие-нибудь невообразимые существа, читающие при помощи электричества. Где-то должен был быть ключ, а он действительно был: на наборе самых больших пластин.

Началась изматывающе-трудная, зачастую основанная на воображении, программа. Человек с Земли мог бы в конце концов узнать многое из того, что было на самых больших пластинах. Начиналось с арифметики, двоичной, конечно. Точка — это точка. Точка и промежуток — две точки. Две точки — это три точки; их ноль действительно означал 0 — ничто. Грациозный, слегка изогнутый знак, напоминающий глаз — оператор сложения, отрицательные числа изображались не точками, а маленькими солнечными вспышками, и так далее. Это была лишь математика. Снежинка осилила ее всю: начальную геометрию, функции конических сечений. Она была не очень элегантной. Снежинка чувствовала, что элегантность была раньше, а грубые старые концепции пришли из первобытных времен. Но Снежинка училась. Это — «высота»; это — знак «большой», «больше чем», «включает», «логически предполагает». А затем — к букварю, второму по объему набору пластин. Зелено-голубые монстры были темой этого учебника; есть, спать, ползти (говори «идти») — это глаголы; монстры (говори «люди») наблюдают за звездами. Огромное солнце поднимается и согревает людей. Человек оплодотворяет («любит»?) другого человека, которого можно назвать женщиной, потому что это так и есть. Сто шестьдесят шесть дней высиживается яйцо, ему, кажется, поклоняются. Потом рождается ребенок. Это сопровождается второй степенью поклонения. Маленькое — Нечто — назначается к ребенку; родители облизывают своего ребенка, чтобы он был чистым. Ребенок ест хорошую пишу под наблюдением родителей и этого Нечто. Ребенок спит беспокойно, и Нечто будит их. Они с родительской заботой делают что-то, чего Снежинка не поняла. Дитя учится считать и читать книги, такие, как эти. Изменившийся, любящий, вездесущий Нечто опять помогает. Ребенок ходит, бегает на солнце; ребенок уезжает далеко и быстро на этом самом Нечто, которое выросло вместе с ребенком. Ребенок почти совсем подрос, и с этим связана третья степень поклонения. И он начинает постигать тысячу двести восемнадцать книг Первостепенной Важности. Когда это пройдено, он вырастает и уже больше не ребенок, а мужчина или женщина, и Нечто тоже выросло. Выросший мужчина по-иному любит совсем выросшее Нечто, хотя оно по-прежнему незаменимо во всем. Неосторожность в обращении со взрослым Нечто может быть роковой…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});