Ночь Волка - Самид Агаев

— Ты, говорит, раньше терпела, — повторила Ксения, — откуда ей знать, чего мне это стоило?

Поскольку соперницы уже давно и след простыл, Ксения сочла необходимым объяснить мне это. Любовь — конечно же, — любовь, была в основе ее терпения.

— А разве эта дрянь его любит, — риторически вопрошала Ксения, и сама же отвечала, — нет, ей нужны его деньги. Но она еще не поняла, что денег у него нет, и никогда не будет; что деньги Урусов зарабатывает только для того, чтобы пустить их в оборот, а на себя он ничего не тратит. Потому что он скупой, и когда она это поймет, она его тут же бросит, потому что таких дур, как я больше нет, чтобы жить с нищим миллионером.

Ночью Москва пустынна, и ехать по ее улицам одно удовольствие, хоть летом, хоть зимой. Добрались быстро, минут за двадцать, двадцать пять, оставшиеся несколько километров Ксения молчала и когда я остановился у ее подъезда, продолжала молчать, но теперь ее молчание стало насыщенным. Ожидая привычное «спасибо», я нянчил на языке слово «пожалуйста», но оно не понадобилось. Когда пауза затянулась до неприличия, я неловко и вопросительно произнес: "Я поеду?" Промедлив целую вечность, Ксения произнесла, глухо и раздельно.

— Ты…не…хочешь…подняться…ко мне?

Марат замолчал и посмотрел на часы, в окно, на Костина, который в свою очередь смотрел на Марата приоткрыв рот с глуповатым выражением простолюдина, слушавшего вранье заезжего молодца.

— Ну, че было дальше? — спросил Костин.

— Пить хочу, — сказал Марат.

Костин подошел к столу и налил в стакан водки из пластмассового бачка.

— Воды, — добавил Марат.

— Во блин, воды еще ему, — недовольно сказал Костин, однако пошел на кухню и принес воды. Дал Марату попить и даже вытер следы струек воды на лице, спросил:

— Водки плеснуть?

— Угощаешь?

Но Костин подвох учуял, смешок издал.

— Подкалываешь? Водка-то твоя.

Налил. Марат выпил со стойкостью столь любимого им Сократа. Даже не поморщился.

— Ну, — нетерпеливо спросил Костин, — поднялся к ней?

— Соблазн был велик, — сказал Марат, — если говорить на чистоту. Я даже не вспомню, сколько уже было времени, больше трех, половина четвертого, может быть. Ночь была совершенно фантастическая, ветреная, но без снега, то есть сверху не падал, только снизу, когда его ветер цеплял в каком-нибудь рыхлом закуточке, затем взвихривал и бросал под свет фонарей, которые к тому же светили разным светом — половина тускло желтым, половина — мертвенно белым. Я говорил уже, что ночью человек должен спать, что ночью человек не способен адекватно реагировать на происходящее. Она, произнося эти слова, не проронила больше ни слова; ее молчание обволакивало меня как кокон, ей не надо было больше ничего говорить, потому что я был ее рабом в этот момент, последующее наше общение происходило на частоте пещерных инстинктов. Где-то на задворках моего сознания брезжила мысль о жене, которая вряд ли сейчас спит, и ждет меня дома, о подлости. И, главное, не было на меня Гомера, привязавшего Одиссея к мачте. Роль мачты сыграла одна маленькая деталь, сознательно или нет, я дотронулся до её руки — возможно, чтобы убедиться в чем-то. Ксения отдернула руку с такой резкостью, что я сразу все понял. Все стало на свои места, так сказать статус-кво восстановилось. "Прости, — сказал я ей, — не могу пойти с тобой, прости". После этих слов она сама схватила меня за руку, сжала и выскочила из машины. Я проводил её взглядом, она поскользнулась на ступенях, едва удержалась на ногах, а, затем, не обернувшись, скрылась в подъезде. Я постоял еще немного, на тот случай, если она вздумает вернуться, но она не вернулась, и, я уехал.

— Эх ты, — с сожалением бросил Костин, — тебя женщина просила, а ты отказал.

— Ехал медленно, — не обратив внимания на это замечание, продолжал Марат, — пытаясь осмыслить произошедшее, теперь я уже не был уверен в том, что правильно все понял, кроме того, меня одолевала жалость к ней. Она просила о помощи, а я отказал. Я даже остановился раздираемый сомнениями, готовый развернуться и ехать обратно, но в этот момент ко мне подкатил милицейский патруль с проверкой документов и после этого я, уже не раздумывая, поехал дальше.

— Это все? — спросил Костин.

— Почти. Урусов вернулся из Омска, несолоно хлебавши, потому что еще никому не удавалось качать права на чужой территории. Перед ним никто даже не стал оправдываться, просто сказали — мужик, уноси ноги, пока цел, и он быстренько ретировался. После возвращения он практически поселился у Ольги, домой приходил только по делу. В одно из таких посещений застал на кухне молодого мужчину, причем на мужчине был его махровый халат. Урусов ушел, не поднимая скандала. В его жизни началась полоса неудач. Не успел он оправиться от урона нанесенного мошенниками из Омска, как исчез его телохранитель, а с ним крупная сумма денег, которую Урусов должен был выплатить по договору обналичивания. Кредиторы включили ему счетчик, и он носился по всей Москве одалживая деньги. Через некоторое время ему изменила Ольга.

— Как изменила? — удивился Костин.

— Обыкновенно, как девки изменяют, — сухо сказал Марат, — пришел домой, а она в койке, с мальчиком. После этого у него сдали нервы, и он скрылся из виду. Я встретил его через семь лет, совершенно случайно, в центре. Он прогуливался по бульвару. Время и неудачи не лучшим образом отразились на его лице. Он заметно постарел. Но рядом с ним по-прежнему, находилась молодая девушка. Увидев ее, я подумал, что если и есть что-то незыблемое в этом мире, так это возраст женщин Урусова, некая форма его постоянства и верности. Урусов был бодр и весел. Мы обменялись приветствиями, он познакомил меня со своей новой женой; затем отвел в сторону и рассказал мне еще одну душераздирающую историю о том, как обошлась с ним Ксения. После того, как он в течение трех месяцев не показывался домой, она пошла в милицию и написала заявление о пропаже мужа, а еще через какое-то время опознала в морге, в каком-то бомже — Урусова. Выправила свидетельство о смерти и на этом основании выписала его из квартиры.

— Теперь меня как бы нет — сказал он, — ты не смотри, что я с тобой разговариваю, я нигде не прописан, у меня нет паспорта, но есть свидетельство о том, что я умер. Представляешь, что делается с ментами, когда при проверке документов я предъявляю им эту бумагу. Теперь я хожу по судам и добиваюсь, чтобы меня признали живым, но от меня везде требуют паспорт, или хотя бы справку, что я живой. Он рассмеялся, но улыбка быстро сошла с его лица. "Долго жить будешь", — заключил я. Он предложил мне войти в совместный бизнес, я отказался, мы ударили по рукам и разошлись. Рассказав эту поучительную историю, Марат замолчал.

— Все? — спросил Костин.

— Все, — подтвердил Марат.

— А смысл? — удивился Костин.

— Что смысл?

— Смысл то в чем?

— Ни в чем, с чего ты взял, что должен быть смысл?

— Да- а, ну ладно, — задумчиво произнес Костин, — Сколько время?

— А у тебя, что, часов нет?

— Нет, зачем мне часы, я человек счастливый.

— Шесть, — сказал Марат, накинув лишние сорок минут.

Однако до рассвета ты не дотянул, — глубокомысленно заметил Костин.

— А ты не мелочись, — холодея от близости смерти, бросил Марат, — зимой поздно светает, любой ребенок об этом знает.

— Ишь ты, щедрый какой выискался, — оскалился Костин, — я здесь щедроты распределяю, забыл что ли, или тебе врезать прикладом, освежить башку.

Марат молчал.

— То-то же, — сказал Костин, — ладно, в темноте я все равно никуда не пойду, покемарю полчаса, подумаю насчет тебя, а ты сиди не двигайся. Имей в виду, у меня сон чуткий, пограничником служил, шевельнешься, дуплетом всажу, тем более спать не буду, подремлю. После этого Костин уселся удобнее, положил ноги на стоящий перед ним стул и, держа ружье на животе, закрыл глаза. Марат тяжело вздохнул, опустив голову.

— Не вздыхай, я еще ничего не решил, — не открывая глаз, отозвался Костин, — не хотел я ее убивать, — пробормотал он через некоторое время, — обидно мне стало, что ничего не получилось.

Он еще что-то объяснял, путаясь и повторяясь, но голос его становился все глуше и стал искажаться, и он замолчал, продолжая говорить, и что- то доказывать в своем сне. Марат поднял голову, желая убедиться в том, что он спит, и увидел, что возле Костина, внимательно разглядывая его, стоит какой-то пожилой человек, заметив взгляд Марата, он виновато улыбнулся ему.

… Елисеев не мог определить точно, сколько именно он прошел, но, судя по тому, как медленно двигался, преодолевая занесенную снегом дорогу, прошел он не очень много. Часы показывали пять утра, он шел всю ночь, не увидев ни одной развилки, ни одного перекрестка, а значит, заблудиться не мог. Впереди, среди деревьев виднелся просвет, значит, деревня была где-то недалеко. Елисеев несколько взбодрился, хотя радоваться, собственно говоря, было нечему: что он здесь делает, куда идет, зачем? Всю ночь он задавал себе эти вопросы и ни на один не смог найти ответ. К утру мороз заметно ослаб, видимо наступала оттепель. Елисеев стянул с головы вязаную шапочку, в которой он, проделав дырочки на манер спецназа или налоговых полицейских, шел всю ночь; пугая невидимых обитателей леса, и поскольку Елисеев ненавидел налоговую полицию, он оправдывал свой внешний вид тем, что боялся отморозить лицо. Взъерошив волосы на голове, Елисеев подошел к дереву, и привалился к его основанию, решив передохнуть перед последним рывком. Где-то треснула ветка, и лежащий на ней снег, с мягким, едва различимым звуком упал на землю. Откуда-то сверху, выше крон деревьев донесся шум крыльев ночной, или страдающей бессонницей птицы. В воздухе висела предрассветная мгла, с неба сыпались остатки снегопада. Вдруг, прямо из-под его ног вылетел комок снега и пустился наутек, перепугав Елисеева до смерти. "Мать твою", — переведя дух, бросил Елисеев вслед улепетывавшему зайцу. Засмеялся. Несколько раз глубоко вздохнул и закрыл глаза. Спать хотелось смертельно, однако спать нельзя, ибо не обладал он внутренней организацией Штирлица, чтобы проснуться через пять минут, а иначе можно было замерзнуть, что было бы очень глупо. "Не дождетесь", — сказал кому-то Елисеев, и тут же заснул.