Как подчинить мужа. Исповедь моей жизни - Рихард Крафт-Эбинг

Я вспомнила обо всем этом, и под влиянием безумного страха перед будущим мне хотелось еще многое высказать ему.

– Ты погубишь нас всех с твоей «Венерой в мехах».

– Почему это?

– Потому что ты не знаешь никакого удержа, ты сам не понимаешь, чего требуешь от меня, и не подозреваешь к чему приведет нас страсть.

Одно мгновение он был как будто тронут, но вскоре заметил мне:

– Ах, это все твои старые мысли. Все, что ни случится в «Венере в мехах», будет зависеть от тебя. Я, в сущности, буду только твоим рабом и не буду иметь права голоса. Если дело примет плохой оборот, это будет твоя вина, а нисколько не моя.

К чему говорить ему, к чему обнажать перед ним мою наболевшую душу?.. Он ничего не понимал. Чтобы понять, он должен был бы любить меня другой любовью.

* * *

Катерина приобрела себе еще одного поклонника, с которым ей тоже не повезло, но на этот раз неудача была забавная. Штрассман покинул Грац. Его преемник, некий В***, взял не только его роль, но и его квартиру.

Но достигнув этого, он метил еще выше: ему захотелось заменить своего предшественника в сердце Катерины, Закулисные сплетники указали ему на вакантное место: он стал домогаться его с видом человека, права которого вполне понятны и неоспоримы.

Чтобы добраться до нее, он не только сделал визит Захер-Мазоху, но и стал ему льстить.

Мой муж находил всегда самые достойные качества и людях, которые восхищались им; из этого следовало, что мы встречались с В*** чаще, чем нам этого хотелось бы.

Его расчет был совершенно верен, так как он встретился у нас с Катериной. Но, к его удивлению, он сразу понял, что все это не было так просто, как он ожидал.

Катерина не обратила на него никакого внимания. Он был некрасив и обладал всеми смешными сторонами незначительных актеров; он очень скоро надоел всем нам. Ему пришлось удалиться, но он был зол, потому что, как я подозреваю, уже успел похвастаться победой перед товарищами.

В один прекрасный день он нашел в своей комнате, в печке, целую кучу писем Катерины к Штрассману.

Он думал, что нашел способ заставить упрямицу быть сговорчивой. Он написал ей, сообщив о своей находке, и спрашивал, как должен поступить с ней.

Она не ответила.

Он переждал две недели, затем написал моему мужу, прося его назначить ему свидание, чтобы переговорить с ним об очень щекотливом предмете.

Леопольд обрадовался и принял В*** очень приветливо.

При виде серьезной и таинственной физиономии, которую тот скорчил при этом случае, мой муж спросил его, не перешел ли он на роли злодеев. Это его совершенно сбило с толку. Смутившись и растерявшись, он изложил свою историю и просил моего мужа вступиться и спросить м-ль Штребингер, как он должен поступить с найденными письмами.

– Но ведь вы уже лично обращались к ней по этому поводу.

– Да, но я не получил ответа.

– Это тоже своего рода ответ. Очевидно, вы придаете вашей находке больше значения, чем сама м-ль Штребингер.

– Но ведь надо же что-нибудь сделать с ними. Должен ли я сохранить письма?

– Как хотите. Знаете, что я сделал бы на вашем месте? Я издал бы их в виде полного собрания сочинений автора, с золотым обрезом. Таким образом, это было бы не без выгоды для вас.

Это рассердило юного артиста, и он со злобой заметил:

– Да! Найдется немало людей, которые прочтут их с живейшим интересом, хотя бы капитан К***, например.

– Дорогой В***, нет никакого сомнения, что м-ль Штребингер предоставит эти письма в ваше полное распоряжение, и вы можете поступить с ними, как вам будет угодно; но только я должен предупредить вас, но у нее своеобразная, очень энергичная манера расправляться за подлости… Барон П*** может дать вам разъяснения по этому поводу.

Это подействовало на него.

– Я отошлю ей эти письма по почте.

– Вам пришла прекрасная мысль, и, в сущности, им следовало бы начать с этого.

* * *

Рошфор развил в Катерине вкус к старинным произведениям искусства, но влечение это было в ней чисто поверхностное, известного рода снобизм.

Кто-то сказал ей, что Сефер-паша обладает великолепной коллекцией в своем замке Бертольдштейн, близ Шейхенберга.

Она написала паше, объяснив, кто она, что живет и Граце с нами и очень желала бы познакомиться с его коллекцией, о которой много слышала, чтобы сообщить о ней Рошфору.

На другой же день получено было приглашение от Сефер-паши провести несколько дней в Бертольдштейне, которое относилось также и к нам.

Между тем Катерина успела узнать, что Сефер-паша был в действительности польский граф, который, потерпев неудачу в дипломатической карьере в Европе, переселился в Египет, где сделался близким другом вице-короля, а затем и могущественным министром при нем.

Чувствуя, что ему нечего больше делать в Египте, он перевез все свои сокровища из Каира в безопасный Бертольдштейн; так, по крайней мере, говорили.

Все это очень нравилось Катерине, а еще более моему мужу. Оба они странно воодушевились.

Катерина тотчас занялась заказом туалета, который должен был быть прекрасен, как «сон в летнюю ночь», а Леопольд осмотрел все мои меха. Если и на этот раз это не «грек», тогда я должна отказаться от мысли отыскать его. Наполовину польский дворянин, наполовину восточный деспот – да это идеал «грека»!

Накануне нашего отъезда у Леопольда разболелись зубы. На другой день он объявил, что зубная боль мешает ему сопровождать нас. Он хотел вырвать зуб, и для этого дантист должен был прийти к нам. Леопольд не захотел, чтобы ему анестезировали зуб, а я должна была надеть на себя мех и стоять перед ним, глядя на него с жестоким видом, во время операции.

Я уже привыкла к такого рода представлениям; я играла свою роль к его полнейшему удовольствию и необычайному удивлению дантиста. Он заявил, что зуб не был нисколько испорчен и жаль рвать его, но Леопольд был другого мнения; по его словам, он испытал такое наслаждение, что с удовольствием согласился бы вырвать себе все зубы.

Мы должны были уехать после полудня.

После завтрака Леопольд объявил, что предпочитает приехать на следующий день, потому что изнервничался после операции и хотел бы отдохнуть; нам оставалось только ехать одним, извиниться за него перед Сефер-пашой и сказать, что он прибудет на другой день.

Итак, мы отправились одни.

В Фюрстенфельде нас ожидали два экипажа, фургон и восхитительная коляска, запряженная великолепными лошадьми. Слуги, которые говорили только по-французски, приняли нас необыкновенно торжественно.

Это была очаровательная поездка вдоль долины, затем по горному склону до самого замка, но тем не менее удовольствие мое было не без некоторой примеси горечи. Передо мной торчала широкая спина кучера-англичанина, сидевшего, вытянувшись в струнку, а рядом маленькая фигурка француза. Почему ты очутилась в этой элегантной коляске? Куда мы попали? И зачем? Неужели я никогда не отделаюсь от всей это лжи и обманов?

Мое место дома было не занято; мне постоянно приходилось, расставаться с детьми; зачем? Я сердилась на Катерину, которая увлекла меня за собой, и подъехала к Бертольдштейну совершенно расстроенная и огорченная.

Сефер-паша принял нас любезно, но вместе с тем и величественно, как подобает вельможе.

Бертольдштейн был полуразрушенным замком, когда паша купил его за гроши и велел перестроить. Теперь замок был полон восточного величия, парижской роскоши и художественных сокровищ. Во всем этом богатстве и сумасбродстве чуялось что-то оскорбительное, резкое и холодное, как и в самом владельце.

Когда мы несколько приоделись, то отправились к Сефер-паше, сидевшему под тенью великолепной липы на переднем парадном дворе.

Катерина, очевидно, в своих письмах выдала себя зa первоклассную наездницу, так как он тотчас же велел вывести всех своих верховых лошадей. Это пыли, несомненно, очень дорогие экземпляры, достоинства которых отлично умели показать его английские грумы.

Катерина уже раньше бредила этими лошадьми, о которых ей много говорили, и твердо решила заставить Сефер-пашу подарить ей одну из них. Она хотела теперь же наметить свой выбор, что было нелегко, так как каждое из этих животных было бы роскошным подарком. Выехать на такой лошади в Грац, возбудить зависть – вот чего ей страшно хотелось в то время, когда она с восторгом осматривала удивительных животных. Я заметила лукавую усмешку под седыми усами старика и поняла, что ей не так-то легко это удастся, так как он, очевидно, вовсе не был наивным новичком.

В этот вечер мы обедали с Сефер-пашой втроем. Из двух лакеев, служивших под надзором метрдотеля, один был молодой, красивый нубиец с удивительно блестящими глазами. Катерина взглянула на него, и я заметила, как щеки ее покрылись румянцем.

Кофе нам подали в небольшой гостиной, рядом со спальней паши. Довольно пожилой лакей занят был последними распоряжениями, когда мы вошли в нее. Проходя мимо него, Сефер-паша сделал ему какое-то замечание с выражением такого презрения и сдержанного гнева, что кровь бросилась мне в лицо. Человек этот притиснулся к самой стене бледный как смерть; я видела, как дрожали у него руки.