Сказки старого Вильнюса IV - Макс Фрай

– Именно. Впрочем, пока это вполне неуправляемый процесс. Слишком мало зависит от моей воли. Но сам факт…

– Да уж. Ну ты даешь! Всегда считалось, что это невозможно.

– Мало ли, что считалось. Невозможное – это просто то, чего с нами до сих пор не случалось. Но все однажды случается в первый раз. На том и стоим. Налить тебе еще?

Подумал. Наконец неохотно отказался.

– Давай я лучше завтра вернусь. Выпьем и поговорим, о чем захочешь. Мне бы сейчас…

– Поспать дома?

– И это тоже. Но есть кое-что поважнее.

Тони кивнул.

– Понимаю. У тебя неплохие шансы. Альгирдас на сегодня свое отдежурил. А значит, наверняка сидит в «Разбитой Кукушке».

– Что за «кукушка» такая?

– Точно, откуда бы тебе знать. Они открылись лет пять назад, уже без тебя. На углу Лисьих Лап и Вчерашней, напротив трамвайной остановки. Как по мне, ничего выдающегося, но Альгирдас к этой забегаловке как-то прикипел. Говорит, идеальное место, чтобы сменить шкуру после дежурства. Ему виднее.

На пороге Тони снова его обнял, от всего сердца, так, что ребра хрустнули.

– Блетти Блис, вот же черт! Ты не представляешь, как я рад, что ты вернулся.

Подумал: «Да почему же, вполне представляю. Я же помню, что Эдо был твоим лучшим другом. И что к тебе даже подходить было страшно после того, как он пропал, тоже помню. Я – не он, но конечно, ты сейчас рад».

Но вслух ничего не сказал.

Одно дело идти по городу, из которого уехал восемь лет назад. И совсем другое – по городу, о котором целых восемь лет вообще не помнил. Вроде ничего не узнаешь, и в то же время прекрасно знаешь, куда тебе сейчас надо свернуть, через какой проходной двор сократить путь до улицы Лисьих Лап, а уж когда понимаешь, что вон то высокое здание из красного кирпича – школа, в которую ты когда-то ходил с тяжелым, до отказа набитым книгами и игрушками ранцем, волосы становятся дыбом, не от страха, конечно, от радости. От такой странной, непривычной разновидности радости, подозрительно похожей на страх. Однако желания расцеловаться с каждым кирпичом это сходство совершенно не отменяет.

Тони спрашивал о тоске по дому – смешно! О чем тосковать тому, кто все позабыл? Надо будет сказать ему завтра, что тоска по дому приходит, оказывается, потом, задним числом, весь запас, рассчитанный на восемь тягучих медовых лет чужой, потусторонней, выморочной, а все же твоей собственной жизни, обрушивается на тебя в один миг, и это, конечно, невыносимо и одновременно прельстительно сладко, очень уж похоже на любовь.

Наверное, это и есть любовь. При чем тут какая-то тоска.

Бар «Разбитая кукушка», названный так, надо думать, в честь несчастной механической птицы, навек вывалившейся из своего гнезда, свитого в недрах прибитых над стойкой огромных старинных часов, и правда, не представлял собой ничего особенного. Часы с болтающейся на пружине кукушкой и полудюжиной хаотически скачущих в разные стороны стрелок были единственной примечательной деталью интерьера. Но интерьер его интересовал сейчас меньше всего. Какой, к чертям собачьим, может быть интерьер, когда на высоком табурете у барной стойки сидит твой спаситель, седой человек, успевший уже сменить форму полицейского на клетчатую рубашку и какие-то невнятные темные штаны с миллионом карманов в самых неожиданных местах.

Сел рядом. Открыл было рот и понял, что слова вымолвить не способен. Куда только подевались эти проклятые слова.

Слава богу, Альгирдас заговорил первым.

– Контрабандист Эдгар Куслевский по прозвищу Блетти Блис, – сказал он. – Здравствуй, любимчик Другой Стороны, головная боль всей моей жизни. Вернулся таки. Мать твою. Зарыдать впору.

И отвернулся, демонстративно вытирая глаза рукавом клетчатой рубахи. Не то смеху ради, не то и правда прослезился. Кто его разберет.

Прокашлялся. Смог наконец выговорить:

– По справедливости, я должен выставить тебе всю выпивку в этой забегаловке. И во всех остальных. Ты за сотню жизней столько не выпьешь, сколько я тебе теперь должен.

– Не выпью, – согласился тот. – Зато возьму сигаретами. Спорю на что угодно, что ты их сюда притащил. Ни за что не поверю, что ты вернулся с Другой Стороны без добычи. Сколько себя ни забывай, а рефлексы никто не отменял. Ты же и с того света, если что, душу праотца Адама притащишь и втюхаешь за бесценок городскому музею.

Кивнул:

– А ведь ты совершенно прав.

Достал из кармана пачку сигарет, купленную сегодня вечером после работы. Почти полная, всего двух штук не хватает. Положил на стойку. Сказал:

– Только эти с фильтром. И, как по мне, довольно паршивые. Но других там сейчас не продают.

– Да знаю, – усмехнулся Альгирдас. – Те, без фильтра мне по случаю достались. Приятель откуда-то привез, угостил.

Спросил его:

– Может быть, все-таки что-нибудь выпьешь?

– Стакан чего-нибудь горького, как мои мысли о нашем с тобой ближайшем будущем.

– Джин-тоник сойдет? – деловито спросил молчавший все это время бармен, нацепивший для смеху маску в виде сердитой кошачьей головы.

– Вполне, – откликнулись хором.

– Я вот это примерно и имел в виду, когда предупреждал тебя, что допрыгаешься, – сказал Альгирдас после того, как были сделаны первые глотки. – Не то чтобы я был против контрабанды как таковой, да и горожане наши ценят всякую возможность попробовать еду, сигареты и выпивку с Другой Стороны. И обоим городам такой обмен скорее на пользу, как и наши прогулки. Контрабанда официально запрещена по одной-единственной причине: Другая Сторона – алчное место. Неохотно отдает свое и всегда зарится на чужое. Когда ты уносишь оттуда мешок леденцов и пару блоков сигарет, некий невидимый, невообразимый, но определенно существующий кладовщик делает пометку в своей черной книге: теперь ты должник. Чем больше вынес, тем больше должен, и самый простой способ взыскать с тебя долг – заставить остаться там навсегда. Ты крепко влип, Блетти Блис. Столько уже утащил с Другой Стороны, что и правда, стоило бы выслать тебя куда-нибудь подальше от границы – просто чтобы спасти твою шкуру. Да ведь вернешься, я тебя знаю. Найдешь способ. Я бы на твоем месте тоже нашел.

Ничего себе он разоткровенничался. Не то чтобы совсем на ровном месте, а все равно непривычно это – с полицейским такие разговоры вести.

Напомнил:

– Я уже дома. Уже вернулся. Повезло, пронесло. И тебе, конечно, за это спасибо. Без тебя я бы намертво влип. До задницы Тонин маяк тому, кто застрял так надолго. Но слушай, я все равно вернулся. Даже я! Значит, не так уж велика алчность Другой Стороны. И власть ее над нами не безгранична. По-моему, это хорошая новость. Скажешь, нет?

– Так-то оно так, – невесело усмехнулся Альгирдас. – Но прежде, чем хорохориться, хорошенько подумай, что за сила толкала тебя под руку, когда ты обдумывал предложение Тони: сознательно рискнуть, нарушить Второе Правило, уехать из приграничного города, забыть себя и посмотреть, что из этого выйдет.

– Любопытство, конечно. И привычка к собственной удаче. И жадность, не без того. Он же сотню мне предложил! Целую сотню за авантюру, которую я и сам был совсем не прочь провернуть, потому что, как мне казалось, нашел способ всех обхитрить. Дерьмо, а не способ, как выяснилось. Но кто же знал.

– Ладно, – вздохнул Альгирдас. – Хочешь думать, будто ты тогда сам так решил, думай, кто ж тебе запретит. Никому не нравится признавать, что самые важные решения за нас принимает кто-то другой… Что-то другое. Прости, что порчу тебе праздничный вечер этими разговорами. Но что мне остается делать, когда другого шанса поговорить может уже и не случиться? Ты же прямо сейчас, отсюда, отправишься обратно. Даже домой не зайдешь. И тебя можно понять. Другая Сторона позаботилась, чтобы у тебя была веская причина вернуться как можно скорей.

Он что, мысли мои читает?

Сказал неохотно:

– Нинка… Янина не виновата, что связалась с потусторонним бродягой. С виду я был таким надежным и благоразумным, теперь смешно вспомнить. Ты бы на меня посмотрел.

– Да я и посмотрел, – усмехнулся Альгирдас. – Можно сказать, впрок налюбовался. Когда еще такое чудо увижу – Блетти Блис, прилежный бухгалтер, почти образцовый семьянин, тишайший из виленских обывателей…

– Да ладно тебе. Тоже мне «тишайший».

– А что, скажешь, нет? Шуму от тебя было, прямо скажем, немного. Даже правил дорожного движения никогда не нарушал. Такой молодец.

Ладно, пусть дразнится, если хочет. Что толку сейчас спорить.

Сказал:

– Между прочим, я же и есть бухгалтер. Точнее, экономист. Почти. Три года учился считать чужие деньги, потом надоело, бросил. А на Другой Стороне оказалось, что все-таки выучился, прикинь.

Помолчали.

– Все-таки пойдешь обратно? – наконец спросил Альгирдас.