Найти свой остров - Алла Полянская

– По крайней мере, я точно знаю, как они будут выглядеть.

– Что, дядь Саша? – Ирка удивленно смотрит на него. – Кто будет выглядеть?

– А, забудь, это я так, сам с собой иногда вслух рассуждаю. Приятно же, черт побери, с умным человеком потрепаться за жизнь. Ладно, едем домой.

Они возвращались в квартиру Ники, которая уже стала для них домом, думая о женщине, лежащей в больнице, о женщине с рыжими волосами. Каждый думал по-своему.

* * *

Ника в тоске смотрит за окно – серый зимний день угасает, на прикроватной тумбочке ее ваза со свежими цветами, поблескивает в свете ночника – Ника не хочет темноты, но верхний свет раздражает ее. Буч спит рядом – он выбрал себе место на подушке, и оно его, похоже, устраивает, а что думают об этом окружающие, коту неинтересно.

– Никуша, надо поесть.

Мать приносит тарелку с супом, он знакомо пахнет, но Нике не хочется есть. Ей ничего не хочется, тяжелая тоска навалилась на нее, и когда никто не видит, вполне можно ей поддаться.

– Мам, я не голодна.

– Надо, детка. Давай, немножечко.

Мать поставила тарелку на табурет около кровати. Ника вздохнула – мама готовила, старалась, нужно есть.

– А, фасолевый. Я помню, ты варила такой дома, только отец его не любил, и ты перестала.

– Ну, теперь это не имеет значения.

– Он звонил?

– Звонил, кричал… но, знаешь, я словно обрела какую-то новую силу. Может, это потому, что опять живу здесь – я ведь выросла в этой квартире! И я ему сказала, чтобы не звонил больше, тем более – не смел орать.

– Он из-за Женьки бесится.

Матвеев рассказал Нике о том, что произошло. Не мог не рассказать, потому что молчать о таком нельзя. Ника смотрела на него беспомощно и удивленно – ни гнева, ни негодования, а просто удивление, и Матвеев мысленно вздохнул: как она умудрилась столько пережить и выжить?

Этот же вопрос он задал Семенычу, на что тот ему рассказал историю, в которую влипла Ника и в результате которой он стал ей другом навек.

– Везли мы больного в карете «Скорой помощи». А только карета была не микроавтобус, как все, а старая, в «ВАЗе» оборудованная. Везли из Михайловки, это в двадцати километрах от города. Парень молодой упал со строительных лесов, сильно разбился. В принципе, его и перевозить было нельзя, но оставить как есть – тоже на верную смерть. Меня вызвали туда оценить степень повреждений, ну и что там на месте можно, мы в нормальной машине приехали, оборудование там, все такое… И вот привезли меня в тамошний фельдшерский пункт, а тут акушерка в ноги водителю – рожает женщина, сильное кровотечение, нужно срочно в городской роддом, а их машина не оборудована для этого, ломается постоянно. В общем, погрузили роженицу в нашу машину, и врач, с которым я приехал, уехал с ней – там счет уже не на часы шел, а на минуты. А этот вроде бы стабильный, особо не кровоточит. Ну, я его осмотрел и за голову схватился – срочно в операционную, а как? Только их машиной. Погрузили мы парня в это ведро с гайками со всеми предосторожностями и поехали. Но водитель меня предупредил – машина может встать в любой момент, техника на грани фантастики. И вот, не доезжая до поворота на Александровск, машина глохнет. Я вызываю диспетчера, а там овраг и сигнала нет. И темень уже – а парень ждать не может! Я тогда на дорогу, идти надо с полкилометра, а сигнал отчего-то пропал – мне потом местные объяснили, что вышка далеко. Ночь, машина с больным в снегу стоит, а я иду на трассу тормозить транспорт, а только кроме фур – никого. И никто из них не собирается тормозить. И тут вдруг едет «Хондочка» новенькая. Ну, думаю, без толку, машина явно женская, в такую темень ни одна нормальная женщина не остановится. Нормальная-то – нет, а Ника остановилась. Я ей насчет того, что машину нашу вытащить бы, а она говорит: да я вас пока дотащу, ваш парень три раза умереть успеет. В общем, подъехала она, мы сгрузили ей парня на заднее сиденье, ноги ему согнули, я свесился через переднее сиденье, придерживаю его, значит, а это чудо летит по трассе, как Шумахер, и причитает: ой, доктор, темно-то как! Ой, простите, ямка, не видно было! Ой, там на мосту может быть пробка! В общем, когда мой телефон поймал сигнал, мы уже под Александровском были. Так она как ломанулась через все светофоры, а сзади дорожная полиция. Ну, где им – уже около приемного покоя догнали, а она им орет: чего стоите, матьвашузадомпоперек, помогите! Гаишники от такого обращения обалдели сначала, а потом таки подтащили носилки и помогли вынуть больного из машины. Самую бы малость замешкались – и все, хоронили бы молодого парня, а так он жив-здоров, чего и всем желаю, да. Я ее и раньше видел – с Ларисой, и дома у нее бывал, но не воспринимал как друга – приятельница, знакомая, странная и взбалмошная, во многом несчастная баба, хоть и держится молодцом. А тогда очень меня зацепило – вот так остановилась ночью посреди леса, тем более, как оказалось, она меня и не узнала сразу, потом уж. Понимаешь? Вот то-то. Нарвется она когда-нибудь со своей добротой и доверчивостью, да, видать, блаженных таких Бог бережет. Вот и мы поберечь должны, раз уж вышло нам повстречать ее в жизни.

Матвеев понимал его. Только сумасшедшая бросилась бы на нестойкий лед спасать невесть кого. Те минуты, что он провел в перевернувшейся машине, он будет помнить до смертного своего часа. Удар, тьма – и холод, и вода журчит, просачиваясь в щели. И когда кто-то забарабанил по крыше машины, он уж было решил, что рехнулся – кто это может быть, как? Но толкнул люк, поняв, что есть надежда на спасение. И когда выбирался из машины, ползущей под воду, понимал, что ему крышка – не вылезти ему из ледяной каши. Но – вот он, сидит здесь, ест картошку с огурцами, жив-здоров, чего и всем желает. Матвеев улыбнулся – эту присказку он стянул у Семеныча, уж больно смачно она у него звучит.

И когда он рассказывал Нике о Евгении, то ждал чего угодно, но только не распахнутых от недоумения глаз – зачем она так? Чего ей в жизни не хватало? Матвеев-то понимал, зачем, да объяснить не мог. Не поймет Ника, и мараться об это не станет.

– Мам, Женьку-то не выпустили, да?

– Не выпустили, – Стефания горестно вздохнула. – Но знаешь… у меня сердце словно окаменело, когда я думаю о ней, ничего не чувствую. Не понимаю… Ведь моя мама – бабушка Магда твоя – говорила мне, предупреждала, а мне словно глаза отвел кто. Не видела, не хотела видеть, и вот, едва до беды не дошло. Я думаю, что это и моя вина, все позволяла ей, не хотела с Григорием ссориться, а ведь нельзя его слушать. Ну, теперь ничего не исправить…

– Сюда он не заявится. Подожди, мам, мы все разгребем, ребята уедут, устроишься удобнее.

– Мне и так хорошо, Никуша. Вот веришь – словно из тюрьмы сбежала. А сейчас в толк не возьму, чего боялась, зачем терпела столько лет? Не знаю, нет у меня ответа. А хуже всего то, что своей трусостью я твою жизнь сломала.