Голуби - Павел Васильевич Крусанов

делать – ня пришёл кабан на кукурузу, – словно бы отвечая на незаданный вопрос, сказал Пал Палыч. – Ты, дед, следы глядел – ня обознался?

Глаза старика улыбнулись, шевельнулись ввалившиеся губы, но он по-прежнему молчал, и в его молчании странным образом чувствовалась какая-то осмысленная завершённость и полнота.

– Ня злись, дед, ещё придёт – куда ему деваться? Будем с мясом, ня боись.

Как будто смущенный непривычным безмолвием старого охотника, в котором, вероятно, ему мог померещиться укор, Пал Палыч заспешил, поторапливая Петра Алексеевича к отъезду.

Вышли на улицу. Ночь была черна, как обморок вселенной, – точно и не апрель, а поздний октябрь на дворе. Из конуры молча вылез Гарун – в темноте его выдавали лишь позвякивание цепи и белое пятно груди. Сели в машину. Дед Геня остался на крыльце – его силуэт озарял желтоватый свет, падающий из открытой двери.

– Ня будет дождя – плохо, всё пяресохнет, – посетовал Пал Палыч, устраиваясь на переднем сиденье. – Воды нет – рыба рано придёт и рано уйдёт. Нынче зимой воды не было в колодцах – уровень грунтовый падает. И осенью не было воды – бобры уходят. Все года ловил, а тяперь, видать, всё – ня станет зверя. Про вясну говорят – будет затяжная. Хорошо, чтоб была как нет дольше, чтобы дожди пошли. Моё мнение.

По пути к Новоржеву Пал Палыч вспоминал юность.

– После техникума я в армии служил на танке. По телевизору биатлон показывают – видали?

– Танковый?

– Ага. У нас в то время тоже было, только ня называлось биатлоном, так – соревнования. Гянерал-майор Макаров нашим корпусом командовал. Сержантам, какие займут первое, второе, третье место, – тем альбомы бархатные в подарок. А офицерам – авторучки чарнильные с золотым пяром. Соревнуемся, а тут офицеры ниже сержантов показали результат. Так он, Макаров-то, офицерам ня дал ничего. А нас, трёх сержантов, вызвал. Я младшим был, а двое на полгода меня старше. Вот гянерал-майор-то и вручает: вам, говорит тем двум, на дембель альбомы, а тябе, говорит мне, ещё служить, ты офицерскую ручку дяржи… Только и смеху потом: «Ну, Павлуха, даёшь! Офицер!» – Пал Палыч тряхнул головой и коротко, но заливисто рассмеялся. – Только я на сверхсрочную ня остался. Мы с Ниной ещё до армии сговорились, чтобы жаниться. Как отслужил, позвали в Ломоносов на танкоремонтный завод. А Нина ни в какую: я без зямли ня могу, мне цветы нужны и природа…

С обочины дороги в свете фар взлетела какая-то крупная хищная птица.

– Филин, – с одного взгляда определил Пал Палыч и, немного помолчав, признался: – А свинья-то пришла. В кустах стояла – осторожная. Но к кукурузе ня вышла: еле-еле фыркнула и – боком. Маленько погодя слышу – поросята тоже идут, ширкают. И – сзади мимо меня… Учуяла свинья, или что… А деда я так – подразнил.

– Давно вы с Геней в приятелях? – В голове Петра Алексеевича забрезжило не до конца оформившееся соображение.

Пал Палыч с готовностью переменил тему.

– В молодых годах я по всему району охотился. Мясо меня ня интяресовало – мы любители были зайца, лисы, енота… В бригаде ходили. Ня за шкуру даже. Увлекало нас просто. Конечно, шкуры сдавали, они денег стоили, но ня дорого – мотоцикл ня купишь. Так – на порох да капсюли. Патроны-то сами снаряжали. Тогда Геню и узнал. Он с Иванькова приходил в Голубево охотиться, а там у материной родни дом. Побаивались его. Он охотник старый – опасались, вдруг ня так что, ня ту лису возьмём… Я говорил уже. Ня боялись даже – уважение было. Он же простой, ня жадный дед – притягивает. Ну и начали общаться…

Ночные тени в свете фар, густые вдали, по мере приближения подтаивали и отползали в придорожные кусты. Весенний воздух был пуст – летающая впотьмах дребедень ещё не народилась и не расправила слюдяные крылышки.

– Был у нас с Геней в бригаде случай. – Подоспевшее воспоминание озарило взгляд Пал Палыча озорным светом. – Старшие встали на номера – Геня, Хомиченко, второй секрятарь и ещё трое, а мы с Толей Евдокимовым – в загоне, как молодые. Мы, значит, в загоне, а тут гуси летят – октябрь был месяц или сентябрь, ня помню. Толя – р-раз – стволы на гусей. Он, может, и стрелять ня собирался, а я откуда знаю? Я сразу в мозгах: ага, он будет первых бить, а я, значит, с серядины и сзади. И тоже стволы вверх. Ня дожидаясь, когда он выцелит, – бух! И он тоже – бух! Тут сразу собаки заорали – метров в пятидесяти. Заорали и – на номера. А Геня, он такой – если кто в загоне выстрелил, он бросает номер и на выстрел бяжит, знает – зверь завален. По сябе ж судит. Чего тогда на номере стоять? А мы-то стреляли по гуся́м, Пётр Ляксеич. Понимаете? А лось поднялся и пошёл прямо на него – на евоный номер. А его нет. Ох, как он нам с Толей хвосты накрутил!

– Гусей-то взяли? – поинтересовался Пётр Алексеевич.

– Какое! Ня попали. Да… – Пал Палыч хохотнул в ответ какому-то забавному манёвру памяти. – Это он, Геня, мне показал, где один старик иваньковский клад зарыл. Родни у него, что ли, ня осталось.. Чуть по молодости разума ня лишил – к лопате уж потянулся. Про клад в деревне знали – что под яблоней вот на этом гяктаре. Местные, иваньковские-то, считай, все искали. А как найдёшь? – Пал Палыч, словно для подаяния, протянул вперёд ладонь. – Где копать? С какой стороны от яблони? В метре от ней, в полутора? А яблонь – целый сад. Ня нашли…

И тут невероятное соображение оформилось – на Петра Алексеевича снизошло. Да так, что сам оторопел.

– Слушайте, Пал Палыч, а ведь это он не со мной, он с вами говорил.

И Пётр Алексеевич рассказал про странные, словно в миг просветления туманной речи произнесенные, слова деда Гени.

– Так что? – не сразу понял Пал Палыч.

– А вы сложите, – предложил Пётр Алексеевич и сам наглядно, копируя особенности говора, сложил: – «Ну цо? Ружьё да у́да обедают худо?» – «Что делать – ня пришёл кабан на кукурузу. Ты, дед, следы глядел – ня обознался?» – «Ня путай мудро́го старика со старым мудаком». – «Ня злись, дед, ещё придёт – куда ему деваться? Будем с мясом, ня боись». – «А цо бояца мне? Ня бяри чужого ницо́го и ня бойся нико́го».

Некоторое время Пал Палыч озадаченно молчал, склоняя голову то к одному плечу, то к другому. Казалось,