Четвёртый круг - Зоран Живкович

Терзаемый сомнениями этими, двинулся я за Мастером смущенно навстречу судьбе своей неясной, но ходьбе нашей медленной сквозь шары, что перед нами расступались дружно и позади опять смыкались тесно, не суждено было долгой быть. И двадцати шагов не прошли мы, как Мастер мой остановился внезапно.

Ни малейших причин не было остановке этой внезапной удивляться среди тьмы тьмущей шаров одинаковых, ибо три из них перед нами прямо вздуваться быстро начали. Опыт недавний вспомнив, я руки быстро к носу поднес, чтобы от смрада мерзкого защититься, который с дымом зеленым из внутренности их в любой миг повалить мог.

Но этого не случилось.

Достигли шары высоты по пояс мне, но не лопнули; два из них на этом увеличиваться прекратили, как и те раньше, но целыми остались, только свечение их из розового в черное превратилось. Третий же разбухать продолжал, оболочку свою кожистую все больше истончая, пока роста человеческого не достиг, даже немного выше.

Ладони мои сами с лица морщинистого соскользнули, когда чудо новое глазам моим являться начало — лик некий, который вначале я узнать не мог, проявляться понемногу начал под оболочкой, теперь прозрачной, шара самого большого среди дыма зеленого, что совсем редким стал. Придвинул я лицо ближе, чтобы призрак этот убогий лучше рассмотреть, что судьбу страшную заслужил в смраде мерзейшем запертым прозябать на времена, вечности близкие. Что за грех страшный, непростительный совершила тварь эта злосчастная, коли наказание столь тяжелое последовало? Неужели есть прегрешения, способные гнев столь сильный Господа вызвать?

Ответ утвердительный быстро получил я, ибо когда вплотную к шару подошел, различил в нем воина некого обликом сурового, дикого, так что вида его, думаю, достаточно было, чтобы противники отшатывались в ужасе и в бегство трусливое обращались. Воин был не из наших времен христианских, а тот древний, из войска языческого, что Христа бичом трехжильным крученым, кровь источая, заставлял, венцом терновым украшенного, с крестом Его мученическим на спине слабой в гору Калварийскую подниматься к распятию, что для всех нас потом спасением стало небесным.

В миг один всего сострадание мое первоначальное к судьбе Его страшной в радость мстительную превратилось, что и злодея наибольшего правда Господня может достать и наказание милостивое определить. Да разве вообще есть муки, подходящие достаточно, чтобы палачи Сына Божьего злодеяние свое чернейшее страданиями могли искупить? Нет! Даже будь дым этот мерзкий зеленый и в сотню, в тысячу раз более смрадный — ароматом это было бы тончайшим по сравнению с преступлением их неизмеримым!

От злости вдруг сильной из себя выйдя, я кулаки слабые стариковские поднял, чтобы самому за страдания Спасителя нашего расплатиться, хотя бы ударами слабыми сквозь оболочку тонкую шара разбухшего, но ярости моей праведной не суждено было выход свой страстно желаемый найти. Ибо только кулаки стиснутые я на высоту головы поднял, замахиваясь коротко, как воин римский движением искусным, гораздо более быстрым меч свой острый выхватил и, кожу натянутую шара разбухшего легко проткнув, в грудь мою по рукоятку его вогнал.

Постояли мы так, замерев, мгновений несколько, он уставился взглядом пустым, косоглазым, словно куда-то мимо меня направленным, а я тупо на него смотрел из-за поворота этого неожиданного, что вмиг множеством вопросов меня наполнил. Но не было времени ни на один из них, и даже на то, чтобы боль сильную ощутить, ибо как только палач из груди моей меч потянул, подо мной словно бездна какая-то разверзлась и скользнул я в нее неумолимо, во тьму густую и тишину безмерную, забвение блаженное душам проклятым дарующие.

6. Последнее дело Шерлока Холмса

Дух

— Но Мориарти мертв! — сказал я изумленно.

Взгляд Холмса заставил меня немедленно усомниться в этом утверждении, для сомнений в котором до этого момента, как мне казалось, не было никаких причин — поэтому я поспешил добавить:

— Разве нет?

Он ничего не ответил. Повернулся к окну и сквозь просвет в занавесках смотрел куда-то в ночь. Еще когда я шел сюда, начал подниматься туман, а теперь он стал совсем густым, так что свет ближайших уличных фонарей казался смутным и приглушенным. Все выглядело нереальным. Поздняя осень в Лондоне.

Держа руки за спиной, Холмс хрустел суставами пальцев. Он делал так иногда, когда погружался в размышления, по всей видимости, лучше сосредотачиваясь таким образом. Люди склонны к подобным привычкам — чаще всего барабанят по крышке стола или постукивают по подлокотнику кресла, — не заботясь о том, что это другим действует на нервы. Меня этот звук тоже раздражал; я сказал ему об этом несколько раз, но он продолжал хрустеть пальцами, видимо, абсолютно бессознательно.

— Но, Холмс, — обратился я к его спине, — я лично присутствовал, когда труп Мориарти вытащили из озера. Вода была очень холодной, поэтому тело хорошо сохранилось. Без сомнения, это был действительно он. Впрочем, я потом ассистировал и при вскрытии. Его легкие были заполнены водой и…

— Знаю, знаю, — перебил меня Холмс, продолжая рассеянно глядеть в туманную ночь. — Но никогда нельзя недооценивать Мориарти.

Я вздрогнул от этого заявления. Если б оно было сделано не таким серьезным тоном, я заключил бы, что Холмс решил пошутить и насмехается сейчас надо мной. Для него это не было чем-то необычным; он наслаждался моим изумлением и растерянностью, когда ставил меня лицом к лицу с каким-нибудь невозможным утверждением. Правда, нередко случалось, что невозможное оказывалось вполне возможным, так что в таких случаях следовало быть начеку. Никогда нельзя быть ни в чем уверенным, если имеешь дело с Холмсом.

— Ну ладно, — сказал я все же, не желая портить ему удовольствие от моего изумления, которое он, наверное, заметил. — Не скажешь ведь ты, что веришь в духов?

Он быстро повернулся ко мне и внимательно на меня посмотрел. Это был взгляд, в котором чувство превосходства и презрение соревновались друг с другом.

— Что ты знаешь о духах, Ватсон?

— Я… ну… не знаю, — промычал я растерянно. — Думаю, некоторые люди верят… но наука…

— Наука — всего лишь маленькая лодка, или, может, какое-нибудь блюдце, которым люди зачерпнули совсем чуть-чуть положительного знания из целого океана незнания, — сказал он тоном учителя, читающего нотацию нерадивому ученику. — И сколько ни увеличивай размеры этой лодки, в нее никогда не поместится весь океан.

Что я мог сказать на это? Если б я что-нибудь возразил, мы пустились бы в одну из тех долгих пустых дискуссий о принципах бытия, которыми он наслаждался, отводя мне роль простодушного, глуповатого собеседника, коего, конечно, следует просветить, но предварительно подвергнуть издевательствам. Синдром Сократа.

Однако сейчас было не время для такой игры: если за полученным письмом вправду стоял Мориарти — хотя мне было абсолютно непонятно, как это возможно, — тогда у нас действительно нет ни минуты на пустопорожние разбирательства. К счастью, Холмс, похоже, сознавал это, потому что быстро сменил направление разговора.

— Впрочем, — продолжил он более спокойным голосом, — кто говорит, что речь идет о духах?

— Тогда каким образом тот, кто мертв уже много недель, может отправить письмо, если он не дух? Правда, мне непонятно и то, как духи могут отправлять письма. Ну ладно, оставим это.

— Я ведь тебя предостерегал, Ватсон, что Мориарти не следует недооценивать. Не нужно быть особо сообразительным, чтобы понять, как все произошло.

Разумеется, это был выпад в мой адрес, потому что я, тем не менее, ничего еще не понял. Поэтому я решил рискнуть и высказать мысль, пришедшую мне в голову, хотя мне самому она казалась весьма глупой.

— Реинкарнация, — сказал я скорее шепотом, почти богобоязненно.

— Что? — спросил Холмс с искренним изумлением.

Этого я и боялся. Я не угадал, а теперь придется объяснять.

— Я думаю… ты сам мне рассказывал… древнеегипетская «Книга мертвых»… и этот культ в Тибете, как его… оживление души в новом теле…

— Я знаю, что такое реинкарнация, — перебил меня Холмс сердито. — Но Мориарти этим не занимался. По крайней мере насколько нам известно. Есть, конечно, несколько темных пятен в его биографии, когда он исчезал на несколько недель, но думаю, что в Тибете он не был. Хотя…

Холмс остановился на миг, словно ему в голову неожиданно пришла какая-то мысль, которая поколебала в нем прежнюю самоуверенность. Однако он не дал все же ей взять верх, коротко покачал головой и продолжил:

— Нет, не верю… А если он возился с здешними мошенниками, тщетно пытающимися подражать далай-ламе, то в лучшем случае смог бы ожить как какая-нибудь редиска или божья коровка. А редиски и божьи коровки не посылают писем, Ватсон.