Южане куртуазнее северян - Антон Дубинин

Приехали и великие магнаты Юга — старик Бернар Вентадорнский, по слухам, теперь влюбленный в донну Алиенору взамен изгнавшей его от себя виконтессы… Говорили, он так сильно страдал, когда Алиенора уехала в Англию с новым своим супругом, что едва не ушел в монастырь. Однако вот не ушел же, и теперь, когда госпожа снова вернулась, хотя бы и ненадолго, на родную землю — не преминул к ней заявиться. Правда или нет все эти слухи насчет его любви — но по меньшей мере две вещи были очевидны: в донну Алиенору и сейчас мог влюбиться кто угодно, а кроме того, любовь такого поэта принесла бы честь любой даме. Уже седой, с лицом, изрезанным морщинами, Бернар до сих пор отличался необычайным благородством манер, а лицо его, на первый взгляд неправильное и некрасивое, с чересчур длинным носом и усмешливыми губами, сияло каким-то внутренним обаянием, столь глубоким, что с Бернаром хотелось немедленно подружиться. Или хотя бы засвидетельствовать ему свое глубокое почтение.

Прибыла и «восходящая звезда» — знаменитый поноситель эн Бернара, Пейре Овернский, нагловатый смуглый клермонец, лет на пять старше Кретьена. Правда, надменный нрав не служил ему к вящей славе — хотя здоровались с ним и церемонно, но вслед то и дело несся шепоток: «Лягушка…» Кретьен, слегка отставший от новостей придворной жизни, тихонько спросил у Мари, в чем тут дело — и она фыркнула в кулачок:

— Помнишь его знаменитую сирвенту против всех трубадуров? Ну, где он пишет про всех гадости? И де Вентадорн у него — старый шут, и похож эн Гиро, его друг, на иссушенный солнцем бурдюк… На себя бы посмотрел, петух надутый!.. А Гриомар Гаузмар — рыцарь умер в нем, жив лишь фигляр… А достопочтенный Гийом, то есть Гийом де Рибас, который про птичье сердечко писал — видишь ли, «он поет, а меня клонит в сон, лучше, если б родился он нем, у дворняги и то больше тем…» А Эблес де Санья у него…

— Ох, довольно, довольно, — взмолился Кретьен, терпеть не могший злословья. — Знаю я эту сирвенту. Удивительно гадкая вещь.

— Ну тогда ты помнишь, как он про себя там пишет. «А о Пейре Овернце молва — что он всех трубадуров глава…» Так вот, кто-то переделал — «А о Пейре Овернце молва, что поет он лягушкой ква-ква…» С тех пор его так лягушкой и зовут, ну, за глаза, конечно… Однако на самом-то деле, — Мари озабоченно наморщила носик, — поет он очень хорошо, хоть и стихи у него и не Бог весть какие… Трудновато его будет перепеть, да, трудновато.

Впрочем, не было уже никакой Мари: рядом с Кретьеном, от волненья из-за непривычной роли цепляясь за его висячий, отороченный нарядным мехом рукав, переминался с ноги на ногу стройный, изумительно красивый мальчишка. Гийом, жонглер.

Длиннейшие свои волосы Мари неизвестным науке образом умудрилась спрятать под бархатную черную шапочку; несколько павлиньих перьев вполне скрывали странную (из-за толстого пучка волос) форму головы. Одежки пажа слишком сильно облегали при примерке ее фигуру, выдавая неуместную для такого маскарада выпуклость груди, и верхнюю рубаху Кретьен отдал ей свою — ту самую, в которой был в дороге, небогатую, зато сине-золотую, самых шампанских цветов. Ничего, для жонглера сойдет, особенно если не очень тесно шнуровать по бокам. Мари вообще-то была худенькая, и чуть великоватое платье идеально скрыло женственность ее форм, а короткий синий плащ через плечо и вовсе задрапировал ее напрочь. В виде мальчика Мари оказалась удивительно маленькой — Кретьен в первый раз в жизни понял, что росточком она его ниже на голову, и в полтора раза yже в плечах; волнуясь, радостно возбужденная изумительной игрой, она то и дело сжимала его горячую руку повлажневшей ладошкой и обводила губы ярким язычком. Невпопад засмеялась на реплику, вскинув обжигающий медовый взгляд. Щеки ее раскраснелись, и у Кретьена внутри все ныло от мучительной нежности к даме-ребенку, которую он призван был защищать. Опекать…

Из-за великого множества гостей, иные из которых отличались знатностью рода или же обладали звенящей славой, свободных покоев в замке почти что не осталось. Сама госпожа Альенора успевала лично поприветствовать каждого из прибывающих и распорядиться о размещении гостей — согласно их желанию и достоинствам; при виде же Кретьена она вспыхнула от удовольствия, и тот поразился до немоты — столь мало королева Английская и герцогиня Аквитанская изменилась за без малого двадцать лет. Наверное, когда ей стукнет 70, в нее все равно будут влюблены все вокруг — такая она, такая… Детская, давняя, смешная его любовь, эта донна, конечно же, не узнавшая, не могшая его узнать, теперь склонилась в легком поклоне, и, улыбаясь золотыми глазами и уголками губ, протянула воздушную кисть для поцелуя. И мальчик Ален Талье, чья давняя, неимоверная мечта вдруг решила сбыться (с опозданием, мой друг, с опозданием на пятнадцать лет) коснулся губами холода ее перстней, прекраснейшей из дам, когда-либо содержавшей поэтические дворы…

— Словам вряд ли под силу передать мою радость, мессир Кретьен. Я равно счастлива как видеть вас, звезду севера, на нашем южном небосводе, так и полагать, что слава моего скромного двора достигла и ваших земель, более того — повлекла вас в столь далекий путь. Я надеюсь услышать вас на состязании, тем более что здесь не так уж много пиитов, готовых порадовать нас звучаньем вашего языка…

— Я, к сожалению, сам не пою, госпожа моя, — ответствовал Кретьен, чувствуя, как от стоящего рядом жонглера Гийомета идут волны горячего возбуждения. — Но, предчувствуя ваше желание, я взял с собою жонглера, и этот талантливый юноша, надеюсь, порадует вас звучанием своего голоса больше, чем я смог бы это сделать когда бы то ни было…

Талантливый юноша, пунцовый, как Альенорино шелковое платье, выступил у него из-за спины, низко поклонился, скрывая лицо. Но все же на краткий миг глаза их — одинаковые, длинные, золотистые — встретились, Кретьен внутренне напрягся… Сколько лет не виделись мать и дочь? Десять? Больше?.. Как бы то ни было, королева Алиенора свое детище не узнала.

— Что же, Гийом, желаю вам успеха в завтрашнем состязании. Не посрамите своего трувора, мой дорогой.

Кретьен взмолился, чтобы у Мари хватило ума не открывать рта раньше времени — и молитвы его были услышаны. Да тут еще и Пейре Овернец взялся откуда-то, и никогда еще трувор не был так рад видеть злоязычного трубадура, как в этот момент.

— Госпожа моя Алиенора… Позвольте сообщить вам, что только что прибыл мой жонглер — тот, что будет подыгрывать мне завтра на жиге. Не поместите ли его вместе со мной, нам нужно сыграться за ночь…

А что, и правда у этого Пейре — необычайно красивый голос. Высокий, но в то же время сильный и чистый. Даже Мари будет трудно его победить…

— «Что поет он лягушкой, ква-ква», — чуть слышно прошептала рядом та, словно прочитав его мысли. — Кретьен… Нелегко нам завтра придется!..

Алиенора, отослав овернца куда-то к своему сенешалу, снова повернулась к ним — все с той же приветливой улыбкой.

— Как ни жаль, сейчас в моем замке осталось мало отдельных покоев, сир мой Кретьен… Но для вас я попрошу Элиаса подыскать что-нибудь, дабы вы хорошо отдохнули ночью. Если вы утомлены дорогой, я прикажу подать вам ужин отдельно ото всех; а жонглера вашего… Что же, я думаю, мальчика можно поместить в людскую. Там, конечно, сегодня тесновато. Но он у вас, наверное, привычный?

Глаза королевы на миг задержались на ее дочке, едва ли не просвечивая худенькую фигурку насквозь. Впрочем, герцогиня нормандская быстро отвела взор.

Взгляд Мари, исполненный самого настоящего панического ужаса, метнулся от лица матери — на Кретьена. Еще чуть-чуть — и она что-нибудь выкинула бы, испортив себе самой всю забаву; но Кретьен предупредил ее порыв.

— Позвольте, госпожа моя Алиенора, мне оставить Гийома при себе. Пусть ночует в той же комнате, где и я: нам нужно повторить многие песни, и я хочу проверить в последний раз, насколько он готов… к состязанию. Если позволите.

— Как вам будет угодно, друг мой, — королева Англии повела плечом совершенно Марииным жестом, нетерпеливо оглянулась. Кажется, губы ее улыбались, кажется, она даже смеялась чему-то, нам неведомому, и потому и отворачивала от собеседника лицо — в манере не совсем вежественной, зато до крайности понятной… — Элиас вас проводит, подождите совсем немного. А сейчас, простите великодушно, но я должна… — и золотоволосая королева (а там есть и серебро, в светлом золоте, как же я раньше не разглядел) — обернулась к новому какому-то трубадуру, бородатому, рыцарственному на вид дядьке в кожаном колете.

4

Эн Элиас, сенешал пуатьерского замка, проводил присмиревшую парочку обманщиков в прекрасную спальню на втором этаже донжона; вскоре им подали туда недурной, хотя и несколько наспех сотворенный ужин — жаворонков (Мари им ужасно обрадовалась), богато перченую холодную зайчатину, фрукты и вино. Когда безмолвный мальчик-слуга наконец утащил тяжеленный поднос с объедками, а другой слуга, поздоровее, разобрал на козлы и столешницу и тоже унес прочь небольшой стол, Кретьен и Мари наконец остались вдвоем.