Рискованное дело - Нора Робертс

Лиз швырнула тряпку в раковину, не обращая внимания на брызги горячей мыльной воды.

—Как будто я зачала ребенка в одиночку! Он заявил, что не желает иметь ничего общего с дурой, которая нарочно забеременела, чтобы испортить ему жизнь. Он велел мне избавиться от ребенка. Как будто Вера — вещь, которую можно выкинуть и забыть. У меня началась истерика. Он тоже вышел из себя. Пригрозил, что распустит слух, будто я сплю с каждым встречным и поперечным, а друзья его поддержат. Он сказал: мне не удастся доказать, что ребенок от него. А если я попробую давить на него, он все расскажет моим родителям — а может, и подаст на меня в суд. Он сыпал юридическими терминами, которые я не понимала. Мне стало ясно другое: он от меня отказался. Его семья пользовалась в университете большим влиянием; он пригрозил добиться, чтобы меня исключили. Я была такой дурочкой, что верила всему, что он говорил, и страшно перепугалась. Он выписал мне чек и велел, как он выразился, «обо всем позаботиться». В другом штате, а еще лучше в другой стране. Тогда никто ничего не узнает... Целую неделю я ничего не делала. Ходила на занятия как в тумане, думая: вот сейчас я проснусь, и окажется, что все было лишь страшным сном. А потом я поняла, что все правда. Я написала родителям, сообщив им все, что могла. Продала машину, которую они подарили мне на окончание школы, взяла чек Маркуса и прилетела на Косумель, где и родила дочку.

Джонас сам хотел все знать, и не просто хотел — жаждал, но сейчас у него внутри все горело.

Ты ведь могла поехать к родителям!

Да, но Маркус убедил меня, что родители не перенесут позора. Он предрекал, что меня родители возненавидят, а ребенка будут считать обузой.

Почему ты не обратилась к его родне? Они обязаны были о тебе позаботиться!

К ним?! — Джонасу еще не приходилось слышать в ее голосе ярости. — Чтобы они обо мне заботились?! Да я бы скорее отправилась в ад!

Ему пришлось немного выждать; убедившись, что она успокоилась, он спросил:

Они до сих пор ничего не знают?

Да. И не узнают. Вера моя.

А что известно самой Вере?

Только то, что ей нужно знать. Я никогда ей не лгу.

А известно ли тебе, что Маркус Дженсанн метит в сенат, а может, и выше?

Лиз смертельно побледнела.

—Ты его знаешь?

—Я с ним не знаком, но наслышан о нем.

Страх быстро прошел, но вскоре вернулся с новой силой.

—Он не знает о существовании Веры. Никто из них ничего не знает. Это невозможно!

Не сводя с нее взгляда, Джонас шагнул к ней.

Чего ты боишься?

Власти. Вера моя и моей останется. Никто из них ее не коснется!

Так вот почему ты остаешься здесь! Ты прячешься от них?

Я сделаю все возможное, чтобы защитить мою дочь.

—Ты до сих пор боишься его! — Злясь на нее, Джонас грубо схватил ее за руки. — Внутри тебя прячется запуганная девочка, которой так и не удается расправить плечи и жить в полную силу! Неужели ты до сих пор не поняла: это ничтожество тебя забыло! Он уже не помнит о твоем существовании! Ты до сих пор прячешься от человека, который не узнал бы тебя на улице!

Она размахнулась и влепила ему такую пощечину, что голова его дернулась назад. Тяжело дыша, она отпрянула от него, ужаснувшись, сколько в ней, оказывается, злости и силы.

Не рассказывай мне, от кого я прячусь! — прошипела она. — И не рассказывай, что я чувствую. — Лиз собралась было уйти, но не успела. Он догнал ее на пороге, поставил к себе, схватил за руку. Джонас больше не желал понимать, почему его охватила такая ярость. Он знал только одно: над собой он больше не властен.

От чего еще ты отказалась из-за него? — зарычал Джонас. — Что еще вырезала из своей жизни?

Это моя жизнь! — закричала она.

И ты не будешь делить ее ни с кем, кроме дочери. Что же ты будешь делать, когда она вырастет? Что, черт побери, ты будешь делать через двадцать лет, когда у тебя не останется ничего, кроме воспоминаний?

—Не надо... — Глаза так быстро наполнились слезами, что их было уже не остановить.

Он снова схватил ее и развернул к себе лицом.

Нам всем кто-то нужен. Даже тебе. Сейчас я тебе докажу...

Нет!

Она хотела увернуться, но он оказался проворнее. Она пыталась вырываться, даже когда он начал ее целовать, но ее руки оказались зажаты между их телами, а он стискивал ее железной хваткой. Смешанные чувства раздирали ее. К страху и злости добавилось страстное желание. Лиз старалась не поддаваться, но его губы требовали от нее ответа и подчинения.

Ты сейчас борешься не со мной, — прошептал Джонас. Глаза его оказались совсем близко; они пытливо смотрели на нее. — Ты борешься с собой. Ты борешься с собой с самой нашей первой встречи!

Отпусти меня! — Ей хотелось, чтобы ее голос был сильным, звучным, но он предательски дрожал.

Да. Ты хочешь, чтобы я тебя отпустил, — и так же сильно хочешь, чтобы я тебя не отпускал. Лиз, ты слишком долго сама все за себя решала. А сейчас я кое-что решу за тебя.

Его поцелуи сломили ее яростное сопротивление; он повалил ее на диван. Лиз поняла, что попала в ловушку. Ей стало жарко; казалось, в ней закипает кровь. Да, она борется с самой собой! Прежде чем она сумеет победить его, ей нужно победить себя саму. Но пока она терпит поражение...

Когда его губы скользнули по ее шее, она тихо застонала от удовольствия, не в силах больше сдерживаться, и, выгнувшись дугой, прильнула к нему всем телом. Она словно говорила: желай меня! Желай меня такую, какая я есть.

Ее тело понемногу оживало — она и забыла, что это такое. Жизнь устремилась в нее, как яростный порыв ветра врывается в комнату с затхлым воздухом. Наконец, пала последняя линия обороны. Глухо застонав, она обхватила его лицо руками и впилась в него страстным поцелуем.

В безудержной страсти она искала новую жизнь и надежды на лучшее будущее. Ей захотелось всего и сразу. Долго сдерживаемое безрассудство вырвалось на свободу и одержало верх над благоразумием. Она прильнула к нему и хрипло засмеялась от радости. Они хотят друг друга... И пусть весь мир катится к чертям!

Джонас сам не понимал, что его толкает — гнев, страсть или боль. Понимал он только одно: он должен овладеть ее телом, душой и разумом. Она больше не сопротивлялась, наоборот, она пришла в неистовство. Она словно подхлестывала его, требовала: еще, еще, еще! Казалось, ничто не способно ее насытить. Она превратилась в настоящую бурю, в огонь, которому не терпится истребить все на своем пути. Страсть, которую он в ней высвободил, вырвалась на свободу и взяла его в плен.

Он через голову снял с нее рубашку и отшвырнул в сторону. Сердце глухо колотилось у него в груди. Она такая маленькая, такая хрупкая! Но он больше не мог сдерживать сидящего в нем зверя. Когда он прильнул губами к ее груди, у обоих закружилась голова. На вкус она оказалась свежей, как стакан прохладной, чистой воды. От нее пахло женщиной, не изнеженной, не холеной, но очень соблазнительной. Он почувствовал, как она выгибается всем телом, прижимаясь к нему, напряженная, как тетива лука, горячая, как комета. Невинность, которая оставалась ее неотъемлемой частью, дрогнула под натиском бесстыдной страсти. Перед такой женщиной не устоит ни один мужчина; и любой может только мечтать о такой страсти. Джонас провел губами по ее шее и почувствовал, как она срывает с него рубашку.