Rosstan - Gurulev

Алеха здоровался со встречными, старался здороваться приветливо, с достоинством, как всегда, но получалось худо. Каждому понятно – неладно что-то с мужиком.

Поскрипывала улица под ногами Алехи, туманились холодом сопки окрест поселка; сейчас бы Алехе ружье в руки и стрелять, стрелять по стылым сопкам, по собакам, стрелять по людям, по своей боли.

К Громовым – чуть ли не через весь поселок идти. Длинная сегодня для Крюкова эта дорога. Сколько домов в улице! Каждый дом тремя-пятью окнами на прохожего пялится. Подпалить бы дома. То-то бы заплясали людишки, забегали. Некогда бы глазеть: кто идет да куда, и зачем идет, да как идет. Легче, кажется, воз на себе в гору затащить, чем такую дорогу одолеть. Каторга.

Дома у Громовых Крюков застал только Сергея Георгиевича.

– Сынок твой где? – спросил Алеха с порога. Сергей Георгиевич почувствовал неладное, но сказал спокойно, радушно:

– Разболакайся да проходи к столу. А Северька известное дело – коммунией занимается.

Алеха полушубок не скинул, но прошел вперед. Снял шапку. Сел. Натруженные руки положил на колени. Сказал тихо:

– Удавил бы я твоего сынка вот этими самыми руками, – хоть и кричать охота, а не закричишь.

Неладно отцу такие речи слушать.

– Пошто так?

А когда узнал, сам сжал кулаки. Здоровый мужик Северька, а выпороть надо. Позор-то какой. И Алеха теперь – враг. Правильно говорят: маленькие детки – маленькие бедки, большие детки – большие бедки. Расхлебывай теперь. Но одновременно в душе шевельнулся теплый червячок: забегал Алеха. Когда приезжали свататься – нос воротил, а теперь забегал. Но червячок тотчас спрятался, исчез: у Алехи беда настоящая, неподдельная.

Сергей Георгиевич поспешил сказать:

– А может, сват, и беды никакой нет?

Алеха поднял голову. Старик его сватом вроде назвал. Или издевается? Для Громовых сейчас самое лучшее время обиду при сватовстве вспомнить, отыграться.

Но Сергей Георгиевич не шутил.

– Хоть и тяжело мне второй раз такие слова говорить, сам понимаешь, а скажу: давай поженим ребятишек. И грех – был да весь сплыл.

Алеха мысленно перекрестился. Хозяин сходил за занавеску, принес в бутылке спирт и два стакана. Налил.

– Ну, так как?

Алеха стакан взял – хороший признак, – звякнул тихонько о стакан хозяина, выпил.

– От судьбы, видно, не уйдешь… Седни Устю я бичом исполосовал.

– И от моего кобеля бич не уйдет.

Алеха собирался идти домой, когда под окнами заскрипел снег и в избу вошел Северька. Вместе с ним появился и Федька. Парни поздоровались с гостем, но Алеха промолчал.

Не успел Северька раздеться, как почувствовал на спине жгучий удар. Он резко повернулся и увидел красное лицо отца. Сергей Георгиевич снова поднял руку. Бич свистел, обжигая Северькины руки, грудь, лицо. Северька увертывался, но старик загородил дверь – не убежать.

Федька захохотал было, но, увидев, что бьют друга не в шутку, замолк.

Старик остановился, сунул бич в руки Алехе.

– Бей!

– За что? – крикнул Северька.

– Сам знаешь, за что. Бей, Алексей!

Но Алеха не ударил.

– Хватит ему, – сказал он, разглядывая на парне мокрые красные полосы. – А то на люди нельзя будет показаться.

– До свадьбы заживет, – старик шумно дышал. Северька отошел к стене, спросил настороженно:

– Еще драться будешь?

– Надо бы. Но может, и этого хватит.

Алеха сидел довольный. Хороший мужик этот Сергей Громов.

– Хватит, хватит.

Сергей Георгиевич успокоился быстро. Хоть и бил он крепко, но бил не со злобы, для порядка.

– Ну, а теперь, Северьян, к столу садись. И ты, Федор, садись. О деле нужно поговорить.

Федька еще толком не знал, за что били друга, но догадывался: не зря Алеха здесь.

– Через две недели свадьбу играть будем, – хозяин дома огладил бороду. – Мы тут уже кой о чем с Алексеем переговорили.

Северька не удержался, придержал рассеченную щеку рукой, лицо так и поплыло в улыбке. За такую новость любое битье выдержать можно.

– Винись перед Алексеем. Чтоб зла у него на тебя не было.

– Я и так зла не держу, – ответил Алеха.

Все хорошо устроилось. И Северька парень не бросовый, хоть и голь перекатная. Но душа тосковала: уйдет Устя из дому, а с кем хозяйство поднимать, с кем хлеб сеять? Один как перст. Николая из армии нескоро, видно, дождешься. Да и дождешься – толку не много. Уйдет парень в коммунию. Обратная дорога была для Алехи полегше. И вроде не было у встречных людей любопытных, понимающих глаз, не пялились дома бельмастыми окнами.

Вспоминался разговор с Сергеем Георгиевичем. Правильно старик говорит: со свадьбой поспешить надо, время не терпит.

Коммунары обрадовались случаю погулять. Давненько в поселке веселых хмельных гульбищ не было. Громовы на свадьбу пригласили всех коммунаров: как не пригласить – свои люди, одна семья.

Первая в поселке свадьба без попа удивила многих. Посмеивались в платочки девки из справных семей, качали головами, вздыхали старухи, пророчили всяческие беды. Но Иван Лапин, секретарь большевистской ячейки, наказывал Северьке стоять на своем.

– Если выдержишь и все хорошо будет, отучим потихоньку молодежь от церковного венчания. Лиха беда – начало. А там и другие по этому пути пойдут. Скоро дружка твоего, Федора, женим. Верно, Федька?

Свадьбу решили играть побогаче. Хоть и нелегко жилось коммунарам, а нельзя лицом в грязь ударить, нельзя допустить, чтоб кумушки по подворотням шептались, глядя, как комсомольцы-голодранцы женятся.

– Поможем мы тебе, Северьян, – сказал Иван Лапин, – всей коммуной поможем.

Алеха, решивший, что свадьбу придется ему одному поднимать, раскошеливаться, этим словам обрадовался. Но про себя подумал: «Не свадьбу, а агитацию решили устроить».

Срок установили – две недели. Приготовиться надо, животину на мясо забить, муки белой, крупчатки, купить, спирту. Все это не просто сделать. Не достанешь деньги из узелка, не пойдешь в лавку да купишь. Ни узелка нет, ни лавки. Спирту Федька обещал привезти. Конечно, опять из-за границы, контрабандный.

– Только, Федор, последний раз за границу идешь. Нельзя тебя пускать. Но и дело у нас такое – хоть укради, а достань. Не воду же в рюмки разливать, – это Северька сказал.

– Понятно, не воду. А строгости эти ты сам вместе с Лапиным выдумываешь.

– Не выдумываю. Надо так. И сейчас ты в бакалейки поедешь – грех на моей душе. Но это для большого дела, для людей, для всех. А если еще будут походы такие – накажем.

– Меня поймать надо, чтоб наказать.

Синие глаза у Федьки, веселые.

Две недели до свадьбы. Дни для Усти тянулись то слишком медленно, как старая лошадь с тяжелым возом, то неслись вскачь, без удержу. Надо сшить подвенечное платье – только название «подвенечное», венчаться Северька все одно не будет. Надо постель изготовить, пару кофточек сшить. Не в гости идет – замуж. Красивая она, Устя, на свадьбе будет: глазастая, в белом платье.

Дома вроде все уладилось, утряслось. Отец отмяк, хоть и не может простить дочериного своевольства. Мать только о венчании вздыхает, а так со всем согласна.

Время пришло, и грохнули свадьбу. Десять троек собрали Северькины друзья-приятели… В гривы лошадям вплели ленты, под дугу навязали колокольчиков. Филя Зарубин встретил молодых на крыльце ревсовета, широко открыл дверь. А потом, как записал их в книгу, согнал с лица строгость и торжественность, упал в одну из кошевок, прямо на ноги Федьке. Под звон колокольцев, дробный перестук копыт, под ямщицкий свист, в ярких лентах промчался свадебный поезд по улицам.

Припадали старухи к замерзшим окнам, хоть одним глазком взглянуть на пролетающую мимо свадьбу, слабо дышали на заледеневшие стекла. Кто помоложе – выскакивали за ворота. Жались к плетням люди, уступали дорогу тройкам, улыбались. «Слава богу, опять мирная жизнь пришла, опять в поселке свадьбы начались».

Не все, конечно, радовались. Сосед Силы Данилыча, Петр Баженов, сказал с усмешкой:

– Вон сколько троек запрягли, уймищу народу назвали, а у жениха в доме, почитай, и тарелки хорошей не найдешь.

Сила буркнул что-то неопределенное, ушел в свой двор. «Ну, его, соседушку, к лешему с такими разговорами». Умный мужик Сила. Зачем шкуру на себе драть. Старую жизнь теперь не вернешь, значит, к новой надо присматриваться, привыкать. А потом, в этой новой власти, видно, что-то есть, если за нее вон сколько народу билось.

Напрасно ухмылялся Баженов: тарелок хватило на всех. И стол был непустой, небедный. Не подвели коммунары своего товарища.

До утра плясали гости. До утра пели и пили. Только взгрустнули ненадолго, когда неумелый гармонист не мог по-настоящему рвануть «Барыню», и вспомнили Лучку и других погибших. Но прогнали тоску, залили вином – негоже грустить на свадьбе. На первой свадьбе после грозных лет.