Обратная сторона Японии - Александр Куланов

С другой стороны, оригинальное (по сравнению с другими островными странами и народами) удаление Японии от континента и по сей день позволяет японцам наблюдать за событиями, происходящими за пределами их цивилизации, с некоторого безопасного расстояния. Г. Ш. Чхартишвили (Борис Акунин) назвал когда-то такое положение вещей «взглядом из аквариума», и это выражение мне кажется вполне уместным для характеристики отношения японцев к внешнему миру, несмотря на его, возможно, недостаточную научность.

Японцы прекрасно понимают и, мне кажется, подсознательно понимали это всегда, что желание участвовать в цивилизационном процессе, проходящем за пределами прозрачных, но надежных стен их «аквариума», может окончиться для них весьма печально. Как известно, история неоднократно подтверждала их правоту, когда смелость и жадность перевешивали ту чашу весов, на которой были разум и опыт. Неудачей закончились два японских военных похода в Корею, а катастрофические последствия экспансии на материк в начале прошлого века едва не привели к исчезновению самой Японии. В то же время японцы не случайно назвали «божественным ветром» – камикадзе – тайфуны, дважды топившие монголо-китайский флот, направлявшийся в XIII веке для завоевания Японии. То самое оригинальное расстояние от островов до материка оказалось достаточным, чтобы уберечь страну Ямато от непрошеных гостей в эпоху раннего Средневековья, а это, в свою очередь, дало импульс для прочного уверования в собственную безопасность и уникальность. Конечно, во времена паровых судов Япония, естественно, уже не могла уклониться от внешнего влияния, но к тому времени основы национальной психологии оказались уже заложены, и, хотя они не перестают меняться и совершенствоваться и сейчас, все же японцы по-прежнему воспринимают мир достаточно отстраненно. Сейчас, в эпоху глобализации, этому способствуют уже другие факторы, но о них чуть позже.

Наконец, есть и еще одно качество, способствующее формированию у японцев чувства именно безопасного любопытства и, как следствие, безопасного заимствования. Мне представляется чрезвычайно важным тот факт, что японцы не воспринимают никакую культуру, никакую религию, никакие цивилизационные достижения системно, и в доказательство этой теории я обращусь к работам уже знакомого нам писателя и чиновника, специального советника Кабинета министров Японии Таити Сакаия.

В своей книге «Что такое Япония?» автор в главе под показательным названием «Виновники цивилизации в Японии» указывает в качестве одного из таковых именно традицию «воспринимать зарубежную культуру выборочно, отбрасывая ненужное». Сопоставляя и анализируя те же самые три фактора, что я привел выше, Т. Сакаия заостряет внимание на том, что страна, отделенная от материка «не такой уж малой водной преградой», оказалась в древности в положении, когда культура (имеется в виду прежде всего буддийская культура) уже пришла – этому способствовали капельные этнические вливания и не принявший массированного характера товарообмен с Китаем и Кореей, а политическая мощь еще не появилась. Долгий конфликт между ними оказался невозможен, и это наложило отпечаток на всю японскую цивилизацию.

Именно тогда, в тот период было принято уникальное решение о сосуществовании двух важнейших религий Японии – синтоизма и буддизма. Несмотря на первоначально острые разногласия по вопросу об «огосударствлении» буддизма, несмотря на единственную в истории Японии религиозную войну и столь же исключительный факт убийства самого императора, японской нации все же удалось найти выход из создавшейся, казалось бы, патовой ситуации. Принцу Сетоку Тайси, жившему на рубеже VI–VII веков, то есть как раз в этот период, приписывается странная на первый взгляд идея. Смысл ее заключается в том, что истинного расцвета японское общество сможет достичь только в том случае, если «синтоизм сделать стволом, буддизму позволить покрыть его своими ветвями и дать зеленеть на них листве – конфуцианской этике». Столь парадоксальная и одновременно столь же реалистичная концепция привела к тому, что японский народ навсегда лишился проблемы выбора между различными конфессиями. Если можно все, зачем выбирать? Учитывая, что отношение к религии является одним из стержней формирования национальной психологии, неудивительно, что это могло повлечь и закладку в головы японцев описываемого феномена «невосприятия любой культуры системно».

Соединяя описанные источники и составные части понимания некоторых черт японской этнопсихологии, легко можно сделать следующий вывод. Японцы, отделенные от материка уникальной водной преградой, постоянно получали хотя и дозированную, но в целом довольно полную информацию о картине близкой к ним части мира и событиях, в нем происходящих. Они знали и хорошо представляли себе не только заманчивость вовлечения Японии в общий ход развития исторического процесса в Восточной Азии, но и опасности, связанные с этим. Даже если бы они и хотели тем или иным образом в этом процессе участвовать, географические, климатические и политические условия слишком долго не позволяли им это желание осуществить. Одновременно благодаря той же удаленности от континента японцы вплоть до позапрошлого века чувствовали себя в относительной безопасности от порой разрушительных событий, происходящих на том берегу Японского моря.

Ничто так не провоцирует любопытство, как возможность наблюдения за процессом с одновременным ощущением собственной безопасности. Да, японцы с интересом следили за событиями на континенте, но интерес их не сопровождался чувством зависти. Наоборот, это было чувство безопасного любопытства, своеобразный островной вуайеризм, который вкупе с описанным эффектом несистемного восприятия культуры дал мощный посыл для развития столь удивляющего нас и столь важного для японцев умения заимствовать. Заимствовать не копируя, а креативно, творчески, переосмысляя и доводя до изыска любую модель – порождение материковой цивилизации, будь то португальский мушкет и чайная церемония в древности или магнитофон и конвейер в наши дни.

Практика

Японцы любопытны, но при этом их любопытство носит быстротекущий характер. Не воспринимая ничего в комплексе, они ищут ответы на отдельные конкретные вопросы, интересующие их в данный момент. Это хорошо видно в отношении японцев к иностранцам. А. А. Долин отметил, что отличительной чертой японского любопытства является поиск различий, а не сходства, что характерно для европейской, а также русской цивилизации.

Не могу удержаться от цитирования интервью с профессором из книги «Тайва»: «Для японцев интересны различия, а не сходство. Когда мы знакомимся с европейцами или американцами, то сразу ищем – чем мы похожи? Ищем сходство, а японцы ищут отличия! Даже если мы знакомимся с новым человеком, то ищем, что нас сближает, а не что разделяет. У японцев все наоборот – им интересно то, что отличает иностранцев от них. Почему человек – гайдзин, ну почему он такой? Это могут быть хорошие отличия, могут быть и плохие, – как, например, то, что мы можем не снимать обувь, когда входим в дом. С японской точки зрения, это все равно, что не мыть руки перед едой, а с нашей точки зрения, ополаскивать руки в домашнем туалете без мыла из крана над унитазом довольно странно.

По своему опыту и по опыту своих знакомых – неяпонцев – я знаю, что контакты с японцами держатся какое-то время на любопытстве. А когда оно исчерпывается, то вроде и говорить больше не о чем – все закончилось. Бывают исключения, но, видимо, очень редкие. У них нет осознанного стремления сохранить связь с человеком, который им чем-то интересен, близок. Разве что на уровне формального обмена новогодними открытками».

Мне нередко приходилось слышать подтверждение такой трактовки японского любопытства и от «японских жен»: по их мнению, некоторые из мужей, пожелавших найти себе новых необычных, белых жен, сделали это не из-за любви, а лишь руководствуясь все тем же пресловутым любопытством («что она за зверек такой?»), которое с течением времени исчерпывается.

Но, пожалуй, наиболее распространенный случай демонстрации безопасного любопытства – желание узнать возраст собеседника, порой шокирующее приезжающих в Японию иностранцев, особенно женщин. Помимо попытки удовлетворить свой интерес, узнавание возраста имеет, по-видимому, целью установление места собеседника в иерархической лестнице, а следовательно, и определение метода, манеры общения с ним, выбора языкового стиля. В результате любое упоминание фамилии человека в СМИ сопровождается констатацией в скобочках его возраста – это и полезно, даже необходимо для выработки линии поведения и приятно, так как часто за вопросом о возрасте следуют вопросы о семейном положении, образовании, месте жительства и так далее.