Цена всех вещей - Мэгги Лерман

— Как думаешь, Ари получила то, что искала? Я имею в виду деньги.

— Сомневаюсь.

Прошло меньше недели с того момента, как Ари попросила у меня пять тысяч долларов, заявив, будто потратила все, что я дал Уину. И хотя в этом было трудно признаться самому себе, я все еще переживал по этому поводу. На самом деле легко признаваться в чем-то я мог только Диане. Я мог целый день изливать ей душу, а она даже не уставала от этого.

— Меня жутко бесит то, что Ари считает, будто может заявиться спустя столько времени и просить о чем-то подобном. Словно из-за любви Уина я ей чем-то обязан.

— Должно быть, что-то случилось, — сказала Диана.

— Что, например? Она пристрастилась к азартным играм? Неудачно вложила деньги в недвижимость?

— Должно быть, ей действительно очень нужны эти деньги, вот и все. Возможно, они для чего-то понадобятся ей в Нью-Йорке.

— Ты слишком ей доверяешь. Этим летом она с тобой практически не разговаривала.

Диана подняла бровь:

— Знаешь, почему мы с Ари стали подругами? Она рассказала мне об этом несколько лет назад. Я была единственным человеком в четвертом классе, который ни разу не спросил ее о родителях, но при этом всегда был рядом. Меньше всего ей хотелось это обсуждать, а я слишком боялась поднимать эту тему, вот так мы и стали лучшими подругами.

— Ты… больше не выглядишь такой робкой.

Диана посмотрела на меня пронзительным взглядом. Я задержал дыхание и медленно откинулся на спинку стула. Как обычно. Руки расслаблены.

— Я имею в виду, — сказал я, усилием воли убрав из голоса дрожь, — ты далеко не худший собеседник в этом мире.

Я не удержался и посмотрел ей прямо в глаза. И словно провалился в темный омут, растворился в нем. Это было приятное чувство.

— Спасибо, — сказала она. Голос ее звучал странно и далеко, словно ультразвук из-под воды, свист в темноте. Я был здесь. Она там.

Я не мог произнести ни слова.

После пляжного костра мы виделись каждый день, однако я до сих пор так до нее и не дотронулся. Дошло до того, что я прекратил врать самому себе, будто не хочу этого. Иногда я вдруг начинал глазеть на нее — точнее, на какую-то ее часть, к примеру, на плечо, — превращаясь в статую только потому, что не мог перестать думать об этом плече: о том, какая мягкая у нее кожа, о двух веснушках и о том, как близко сейчас ее шея, и рот, и грудь. И какова она на вкус. И как она задрожит, если я ее поцелую. То есть я втюрился. Брайан проиграл. Безнадежно.

Но я ничего не предпринимал. Возможно, от этого ничегонеделания все становилось только хуже. Возможно, так вели себя все домашние мальчики или грубияны, способные разговаривать лишь о видеоиграх. Возможно, они настолько тосковали по ласке, что, оказавшись рядом с настоящей девушкой, не могли издать ни звука.

Я мог говорить с ней — боже, да я и говорил без остановки, точно придурок. Но чем дальше все заходило, тем сильнее я чувствовал, что, хоть я и должен ее поцеловать, но сделать этого никогда не смогу. И вместо того чтобы хоть что-то предпринять — например, все-таки поцеловать ее, чего она наверняка хотела, или бросить и начать встречаться с другой, чего я уж точно не хотел, — я продолжал звонить, встречаться, смотреть вместе телевизор и готовить смузи.

Это было жалко.

И нормально. Я собирался вести себя честно, даже если ничего более жалкого невозможно даже представить. То, что я не прикасался к ней, было не слишком правильно. Ничего серьезного бы не произошло. Но когда наступал вечер и мы смотрели кино у меня дома, сидя рядышком на диване, то — не могу поверить, что я это говорю, пожалуйста, отведите глаза — мы держались за руки.

ДЕРЖАЛИСЬ ЗА РУКИ. Я ДЕРЖАЛ МАЛЕНЬКУЮ РУЧКУ ДИАНЫ НОРС, ЧЕРТОВУ МАЛЕНЬКУЮ ИЗЯЩНУЮ РУЧКУ.

ПРОКЛЯТИЕ!

Поэтому мы отправились обедать. Я знал, что, сидя дома и держа ее за руку, вновь превращусь в сопливого труса и буду уже не в состоянии наслаждаться фильмом. Так что лучше было пойти на обед. Там разговор должен был развиваться в ожидаемом направлении.

Диана слегка улыбнулась, и от ее полуулыбки у меня сердце ухнуло куда-то вниз. Это было самое красивое зрелище, которое я когда-либо видел.

— Как тебе сегодняшний день, если не считать Ари и загадочных денег?

— Сегодня. Сегодня был более-менее неплохой день. Чаще бывает хуже. — Она намекала на мое сегодняшнее плохое настроение. И то, как сильно я скучал по Уину. — На самом деле хреновый день. Потому что в не самые хреновые дни я ощущаю чувство вины. Разве я заслуживаю быть в хорошем расположении духа, помогать покупателям, смотреть телевизор, пить этот кофе?

— Заслуживаешь, — сказала она. — Что хорошего в том, чтобы не позволять себе вновь испытать счастье?

— Что хорошего в том, чтобы вообще что-то делать? Кто сказал, что хорошее вообще происходит?

Она помешала воду соломинкой.

— Мне кажется, для каждого человека отмерено определенное количество хорошего и плохого в жизни. Чтобы они уравновешивали друг друга. И то, что у моего кота отказали почки, — это расплата за хорошо проведенные выходные, и так далее. Что он заболел не от старости, а потому что… — Она посмотрела на меня, зарделась и вновь опустила глаза. — Потому что я проводила время с тобой.

— Я не трогал твоего кота. — Мне оставалось либо пошутить, либо рухнуть на пол и умереть. Диана округлила глаза. — Но ты ведь понимаешь, что на самом деле эта теория — полная фигня, правда ведь?

— Не знаю. Примерно так действуют гекамисты. Они меняют то, что дано тебе от природы, но за это приходится расплачиваться.

— Это не относится к реальной жизни. Иногда дела идут из ряда вон плохо и не собираются улучшаться. А кто-то живет, не зная печалей, — нет никакого равновесия.

— Отчасти я согласна. — Она закусила соломинку и посмотрела на меня. — Но тебе следует прислушиваться к себе. То, что Уин умер, не означает, будто ты не достоин быть счастливым.

Я допил кофе. Усилием воли заставил руки не трястись. Выровнял дыхание. Я глазел по сторонам, глядя куда угодно, только не на Диану. Она была прелестна, но я не отваживался даже подумать об этом. Было в этом что-то забавное. Я как будто видел лишь часть Дианы. Словно смотрел на нее сквозь грязное стекло. Она была слишком прекрасна в этот момент. И мне было наплевать на ее слова. Я не заслуживал счастья.

В закусочной было полно народу, и большинство из них были моими знакомыми. Я мог бы подойти к любому столику, завязать разговор ни о чем, и меня пригласили бы присоединиться. Даже не так, они наверняка обрадовались бы моему обществу. Оболочка Маркоса выполнила бы эту работу, проделав ее легко и безболезненно. Мы бы не стали говорить о чем-то серьезном. Вместо того чтобы страдать по тем, кто должен быть рядом, мы бы острили, придумывая новые шутки. Я мог бы пригласить одну из девушек пойти со мной. Так легко и совершенно безболезненно. И не надо было бы бояться сделать что-то не то. Что-то помимо рукопожатия.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});