Зона поражения - Грэм Макнилл

— И ты полагаешь, они что-нибудь заметят?

— Во всяком случае, они смогут проверить, не занес ли ты себе инфекцию, — сказал капитан.

Пазаний благодарно улыбнулся:

— Спасибо, Уриил. Твоя дружба многое для меня значит.

— В такие времена, друг мой, ничем другим дорожить и не приходится, — улыбнулся в ответ Уриил.

Рикард Устель умирал — это было так же верно, как то, что день всегда сменяется ночью. Паскаль Блез видел это в глазах парня, чей взгляд свидетельствовал: тело уже выбросило белый флаг в схватке за жизнь, и теперь остановка всех биологических процессов оставалась только вопросом времени. Для Рикарда сделали все возможное, но среди повстанцев не было настоящих врачей, и все их ничтожные познания о том, как лечить боевые раны, добывались именно вот так, в наблюдении за тем, как люди умирают.

Серж Касуабан привез медикаменты, как и обещал, и многие из пострадавших в нападении на «Клекочущих орлов» должны были выжить — многие, но не все.

И, к прискорбию, Рикард Устель был одним из тех, кому не повезло.

Коулен Харк сидел у кровати паренька, сжимая его руку и что-то тихо говоря. Свет двух масляных светильников играл на бледном лице умирающего, окрашивая его в теплые, здоровые краски, словно пытался скрыть зловещий прогноз.

Паскаль потер след от лазерного ожога на виске и сделал еще один глоток раквира, неожиданно подумав о том, как здорово было бы сейчас осушить всю бутылку до дна и погрузиться в лишенное снов забытье. Но он знал, что не имеет на это права; от его поступков зависели жизни многих людей, и Блез понимал, что Сыны Салинаса не могут продолжать жить так же, как сейчас.

Этот печальный факт был известен ему уже очень давно, но ненависть к Лито Барбадену ослепляла его, мешая принимать реальность такой, какой есть. Насилие не могло привести их к победе в этой войне, и теперь лидера повстанцев тошнило от осознания того, сколько раз он принимал участие в сражениях и убийствах. Неужели все это было впустую?

Услышав, как Харк тихо выругался, Паскаль поднял взгляд.

— Отошел, — сказал Коулен. Когда он устало рухнул на стул напротив командира, лицо его превратилось в маску гнева. — Рикард… умер.

Паскаль кивнул и по столу пододвинул к товарищу бутылку. Тот сделал долгий, глубокий глоток обжигающей выпивки.

— Скажи мне, Коулен, за что он умер? — спросил Паскаль. — Скажи, почему он должен был умереть?

— Он погиб за Салинас, — ответил Харк, — чтобы победить Империум.

Паскаль покачал головой:

— Нет, он умер ни за что.

— Как ты можешь так говорить? — возмутился Коулен. — Он погиб, сражаясь с притеснителями. Разве это ничего не значит?

— Просто надежда победить Империум смехотворна, — печально произнес Паскаль. — Полагаю, я знал это с самого начала, только не хотел признаваться даже себе. Я хочу сказать: а что мы можем сделать? На самом деле? Мы сражаемся украденным оружием, уже настолько старым, что порой оно представляет больше опасности для нас самих, чем для тех, на кого нацелено. У них же — танки, авиация, а теперь еще и космические десантники.

— Всего двое, — парировал Коулен, — и один из них к тому же без руки.

— Разве это ни о чем тебе не говорит? Тот факт, что мы удостоились внимания всего-то двух космических десантников? А вот мне — многое.

— Стало быть, мы не можем победить? Это ты мне хочешь сказать? — с нажимом спросил Коулен.

— Нет. Или да… возможно. Я больше ничего не знаю, — ответил Паскаль.

— Сильван Тайер ни за что бы не сдался!

— Сильван Тайер повел Сынов Салинаса в самоубийственную атаку, не имея ни малейшего шанса на победу. Я ни за что так не поступлю, Коулен. Просто не смогу.

— Зато он умер как герой, — не терпящим возражений тоном произнес Харк.

На мгновение Паскалю захотелось рассказать Коулену правду о том, что на самом деле Сильван Тайер, обгоревший и изуродованный до неузнаваемости, лежит в Палатах Провидения, но прежний лидер Сынов Салинаса обрел в глазах людей ореол мученика, и было бы излишне жестоким срывать с него венец славы.

— Да, — сказал Паскаль, — да, в этом ты прав, но с меня хватит мучеников. Я хочу, чтобы люди могли жить своей жизнью. Я хочу мира.

— Так ведь за это мы и сражаемся!

Паскаль засмеялся, но смех вышел горьким и сдавленным.

— Бороться за мир, устраивая войну?

— Если это необходимо.

— Вот как раз такие мысли нас однажды и погубят, — пообещал Паскаль.

Трое расположились треугольником в тесной комнатушке, выложенной термостойкой плиткой, и каждый смотрел в самый центр помещения.

Первым из них был юноша, привязанный ремнями к поставленной вертикально койке; его руки и ноги сковывали серебряные цепи, а голова была зажата в тиски, не позволявшие сдвинуть ее ни на миллиметр.

Шипящие распылители увлажняли зияющие провалы пустых глазниц, веки которых были постоянно раскрыты с помощью офтальмологических расширителей. Одни плавно покачивающиеся трубочки подавали в его вены питательные вещества, пока другие выводили отходы жизнедеятельности. За спиной юноши расположились гудящие, пощелкивающие машины, следящие за состоянием его здоровья, и только их ритмичное пульсирование и попискивание показывало, что этот человек вообще жив, настолько слабо и незаметно вздымалась и опадала его грудь.

Поверх его рта крепился зарешеченный корпус вокс-уловителя, от которого отходили золотистые провода, а те в свою очередь змеились и сворачивались кольцами на полу, пока не достигали второго из обитателей комнаты.

Этот был точно так же прикован, хотя большой роли это и не играло, поскольку все его конечности, за исключением правой руки, были удалены хирургами. Он сидел в механической колыбели, сваренной из бронзовой арматуры и опутанной пульсирующими кабелями, и так же, как и в случае с его соседом, всю необходимую пищу получал при помощи побулькивающих трубок. Золотистые провода, тянувшиеся от первого обитателя через всю комнату, уходили ему за спину, где разделялись на пучки, подключенные к металлическим разъемам, которые располагались там, где у него раньше находились уши. Веки этого постояльца были зашиты над впадинами глазниц, и на них мелкими буквами был вытатуирован какой-то текст.

Сбоку от этого человека располагался деревянный аналой с закрепленным на нем желтеющим пергаментом, разматывающимся с валика под мерцающим пикт-рекордером. Единственная рука узника неподвижно лежала возле пергамента, крепко сжимая длинное перо между большим и указательным пальцами тщедушной кисти.

Последний из обитателей комнатушки также являл собой единение плоти и машины, но если его соседи были привязаны к своим рабочим местам ремнями и заклинаниями, то он просто подчинялся приказаниям, прошитым в его мозгу при помощи лоботомии, и карточкам с программами, которые вносили в его память хозяева.

У него, стрелкового сервитора, больше не осталось собственного разума и желаний, он был обычным живым оружием, у которого нет иных интересов и целей, кроме тех, которые перечислялись в приказах. Хотя он больше напоминал нормального человека, нежели двое других, но его тело было усилено бионикой, мышечными стимуляторами, компенсаторами равновесия и прицельными системами, что и позволяло этому существу управляться с увесистым массивным инсинератором, заменявшим ему левую руку.

Оружие непредсказуемым образом двигалось, следя за двумя другими обитателями комнаты. Мозг сервитора был запрограммирован так, чтобы при малейшем признаке угрозы переключиться в боевой режим и залить помещение благословенным огнем, испепелив здесь всех, включая самого себя.

Инсинератор мгновенно уставился на пленника, прикованного к койке, едва грудь юноши начала двигаться с непривычной силой. Попискивание машины за его спиной участилось, сливаясь в пронзительный тревожный визг.

На выходе из невероятно огромного сопла инсинератора ожил шипящий язычок голубого пламени.

Тело первого пленника, хотя и было заковано так, чтобы он не мог и шелохнуться, задергалось, словно через него пропустили электрический ток. Заходили ходуном челюсти, но вокс-уловитель не позволил ни единому звуку вырваться наружу.

Едва этот узник начал говорить, как обладатель писчего пера тут же задвигался, словно машина, которую неожиданно включили в сеть. Перо заскрипело по пергаменту, покрывая тот паутиной текста, тощая рука заметалась по поверхности листа. Мерцающий экран пикта защелкал, делая снимки пробегающих под ним строчек и отправляя их в еще одну тщательно охраняемую комнату этого здания.

Помещение с узниками наполнилось жарким шипением проходящего последнюю проверку инсинератора, но условия, приводящие стрелкового сервитора в действие, так и не были соблюдены, поэтому он пока что неподвижно наблюдал за разворачивающимся перед ним действом.