Агафонкин и Время - Олег Радзинский

– Адресат один, – развеселился Путин. – Тоже я.

– Ясно, – сказал Агафонкин, – а что в письмах? – Ему было не очень интересно, но обязанность Курьера знать, что доставляешь.

– Советы, – улыбнулся Путин. – Советы молодому поколению.

Агафонкин рассматривал темный густой кофе в почти прозрачной синей чашке, в тонких фарфоровых стенках которой пряталось ее время.

Вслух он сказал:

– Я, Владимир Владимирович, так и не понял, зачем вам это. У вас ведь все в жизни уже получилось. Да и изменить ничего нельзя.

– Насчет “изменить нельзя” – это мы посмотрим, – прищурился Путин. – Я в это не верю. Если хотеть – изменить можно все.

Агафонкин промолчал: спорить бесполезно.

– Я вам, Алексей Дмитриевич, расскажу историю, – продолжал Путин. – Во дворе, где я вырос, был у меня друг – Сережа Богданов. Ближайший, самый лучший, мы практически не расставались. После школы я пошел на юрфак, затем в органы, а Серега устроился в ателье учиться на портного. Помню, году в 80-м я вернулся в Питер с курсов переподготовки в Москве, меня тогда из “пятерки” уже перевели в Первое Управление, ПГУ. – Он посмотрел на Агафонкина, понимает ли тот, о чем речь, усомнился и пояснил: – Вы молодой, можете не знать: “пятерка”, Пятое Управление было отделением КГБ по борьбе с идеологическими диверсиями, а Первое Главное Управление – это элита, святая святых – внешняя разведка. Туда отбор был почище, чем в космос.

Путин засмеялся и кивнул Агафонкину:

– Жалко, мы вас тогда не знали. Нам бы такие кадры… Ох, что бы мы натворили!

– Что? – спросил Агафонкин: ему и вправду было интересно.

– Да чего хотите, с такими-то возможностями, – удивился Путин. – Повернули бы ход истории как нам нужно.

– Вы вроде и так повернули как вам нужно, – заметил Агафонкин. Он попробовал потянуться. – Может, велите развязать? А то тело затекает.

– Развяжем, развяжем, – согласился Путин. – Как договоримся, так и развяжем. Вот послушайте сперва…

Ему не терпелось рассказать свою историю.

– Вернулся я в Питер, служу в ПГУ, все у меня ладится, жизнь идет как нельзя лучше. До смешного, не поверите: даже мать “Запорожец” выиграла в лотерею. – Путин засмеялся, вспоминая выигрыш. – Представьте: “Запорожец” – в лотерею! Сама-то она ездить не могла, мне подарила. Вот как везло…

Он отпил чай из высокой кружки защитного цвета. “Интересно, почему он не пользуется сервизом Подгорного? – думал Агафонкин. – Не хочет, должно быть, пить из чашек, принадлежавших некомандным людям”.

– Проезжал я как-то на этом “Запорожце” наш двор и вспомнил о Сереге Богданове: как он там? – продолжал Путин. – Неужели до сих пор в ателье? Неужели ничего из него не получится? Жалко, лучший друг детства – самый верный, самый преданный. А я, Алексей Дмитриевич, преданность в друзьях ценю больше всего.

Он многозначительно посмотрел на Агафонкина – дошел ли подтекст. Агафонкин кивнул: дошел. Путин остался доволен его понятливостью.

– Пробили по базе данных – и действительно, в ателье работал Серега. И так мне стало за него обидно: думаю, нет, нужно помочь человеку изменить судьбу. Поехал к нему в ателье, вызвал его. Обрадовались, конечно, вспомнили, как куролесили. И тут мне идея в голову пришла: нас на курсах переподготовки на Охте – была такая “401-я школа” оперативного состава – учили, что главное для сотрудников – способность к адаптации. Можешь адаптироваться к новым задачам, меняться – успех обеспечен. Мне этот принцип так понравился, что я решил его ко всему в жизни применять. Понимаете?

Агафонкин кивнул. Ему начало казаться, что он видит что-то внутри своей чашки – чьи-то тени. Если разглядит Линию Событий – вот его Носитель, стоит перед ним на столе. Он продолжал щуриться, присматриваясь.

– Решил я Сереге помочь, – продолжал Путин. – Пошли в кафе, разговариваем о том о сем, а я все думаю: как помочь? Он о работе рассказывает, хвастается, что на брюках специализируется, рассказывает, сколько в месяц выходит. И тут мне пришла идея: адаптация. Если сможет Серега адаптироваться, я в доску расшибусь, а из ателье его вытащу. А то он уже там и зашибать начал.

Путин сделал паузу, вспоминая о чем-то. Вздохнул.

– Попросил я его пошить мне борцовку для занятий самбо. Она мне и не нужна была, мне проверить его было нужно: открыт ли он переменам, есть у него способность к адаптации или нет. Понимаете?

Агафонкин понимал. Он рассмотрел в чашке контур человека – неясно, словно пунктиром, но время, время – самое главное – он не видел.

– Знаете, что мой Серега сказал? – спросил Путин. – Отказался сразу: Вовчик – он так меня звал, – я ж тебе говорю, что на брюках специализируюсь. Не знаком я, говорит, с таким видом работы. Так попробуй, пытаюсь я его убедить, попробуй, Нет, отвечает, у нас в ателье и материала подходящего не будет. Материал, видите ли, особый нужен.

Путин замолчал, задумался.

– Даже не попробовал. И я понял, что помочь ему не могу, потому что он сам себе помочь не хочет. Нет в нем способности к адаптации. – Путин вздохнул: – Больше мы с Серегой не виделись. Я его в детстве оставил.

– Да… – Агафонкин не знал, что и сказать. – История…

– Я вам это для чего рассказываю, Алексей? – продолжал Путин. – Я же могу вас так называть, правда?

к себе располагает дружеская беседа без формальностей

– Отчего ж нет, – согласился Агафонкин. – Зовите.

– Алексей, – повторил Путин, закрепляя новую фазу отношений. – Я вам это рассказываю, чтобы вы поняли: выживают те, кто старается адаптироваться. Изменились условия, и они меняются. Понимаете?

Он сделал паузу.

– Так вот у вас, Алексей, условия изменились. Нужно адаптироваться.

– Я ж не против, – согласился Агафонкин. – Только результата это не принесет. Но если хотите, пожалуйста.

главное развяжите а там посмотрим

– Стало быть, договорились? – спросил Путин. – Согласны?

не сразу не сразу а то слишком легко

– А вы, кстати, Владимир Владимирович, как узнали… – Агафонкин запнулся: – …о моих способностях?

Он хотел выяснить, что им известно про Квартиру.

– Оперативная работа, Алексей. Узнали, поскольку у нас имеются возможности. У вас – способности, а у нас – возможности, – засмеялся Путин. – Очень правильная формула для отношений с властью в России. Прошу запомнить.

Агафонкин пообещал запомнить.

Сцена в Долине Озер,

в которой атаман Канин находит свой дом

ТЕТРАДЬ ОЛОНИЦЫНА

Когда прибытие парохода “Диктатор”, отправившегося из Якутска на помощь осажденному канинцами Вилюйску, из слухов, зыбких, как поздний утренний туман над рекой, стало непреложным и скорым будущим, атаман Канин оставил Заимку Прокаженных Аhаабыт Заимката и отошел на Сунтары.

Он взял Сунтары без боя – местный ревком бежал, узнав о канинском приближении, – и встал близ поселка на постой у богатого казака Дормидонта Панасьева. Семен Егорович хотел дать людям и лошадям передых: в отряде оставалось четверо раненых – двое умерли дорогой.

Он хотел подумать.

Канин не любил крепкий алкоголь. Водка и самогон производили в нем брожение чувств, не вызывая радостного пьянящего дурмана, принося лишь беспокойство и ненужную тревогу. В молодости Канин пробовал пить с товарищами по полку и с завистью следил за охватывавшей их эйфорией. Сам он от водки мрачнел, становился неразговорчив, раздражителен и отчего-то начинал презирать даже тех, кого раньше любил. Люди казались выпившему Канину похожимина жуков, ползающих по земле невесть зачем. Ему хотелось на них наступить.

Красное вино – другое дело: оно грело изнутри, окрашивая мир в приятные, яркие тона. Голоса окружающих становились мягкими, ласковыми, словно старая фетровая шляпа, которую летом носил его отец, служивший управляющим в Чирках, тамбовском имении помещика Назарова. Маленький Канин любил касаться этой потертой шляпы, проводить по ней раскрытой ладошкой – щекотно и бархатно, словно лошадиные ноздри.

Он воевал на Балканах, когда отец умер, потому хоронили без него. Канин никогда не вернулся в Чирки и часто думал, куда делась шляпа. Он представлял, как цедит густое красное вино, сидя на веранде своего дома – мягкая фетровая шляпа на столе рядом. Представлял и пытался забыть, что не было у него ни стола, ни дома, ни шляпы. Ни красного вина.

Красного вина не было и у Дормидонта Панасьева, оттого Канин целыми днями пил черный листовой чай и думал, что делать дальше.

Он не хотел воевать. Канин понимал, что Гражданская проиграна, нечего и стараться. Оставаться в России легально он не мог, прятаться не хотел. Представлялось возможным одно – идти на Китай, куда из Восточной Сибири бежали не принявшие революцию русские. Оттого ранним майским утром – с первыми певчими птицами – Канин увел свой отряд в Монголию.