Связной из Багдада - Чингиз Абдуллаев

– Какая несчастная судьба! – прошептала молодая женщина. – Парвиз мог стать гениальным изобретателем, получить Нобелевскую премию, а вместо этого умер с клеймом террориста. А ведь он не был примитивным террористом, и вдруг такая ненависть.

– Попробуй представить себе его состояние, – посоветовал Дронго. – Говорят, что он безумно любил жену. И вдруг она погибает в Чикаго. После этого ему кажется, что весь мир рушится. К тому же он наверняка чувствовал, как после одиннадцатого сентября к нему изменилось отношение окружающих, даже друзей.

Все совсем не так просто, как нам иногда кажется. Ты ведь знаешь, что я живу в Москве. И достаточно часто вижу, как ведут себя некоторые молодые люди по отношению к представителям других этнических групп – неграм, китайцам, вьетнамцам. Особенно поразительно плохое отношение к кавказцам, которых называют «черномазыми». Им не сдают квартиры, их документы постоянно проверяет милиция, их избивают в поездах метро и в электричках. При этом возросшую ненависть объясняют отношением ко всем приехавшим вообще. Если учесть, что армяне, грузины, осетины вообще православные христиане, то такое отношение совсем непонятно. И плюс еще ненависть на религиозной почве. Я понимаю, что после стольких лет ожесточенной войны в Чечне не может быть мира в душах людей, но и такая ненависть совсем неплодотворна. Она рождает ответные чувства. Ты можешь себе представить, что чувствуют таджики или узбеки, азербайджанцы или лезгины, когда их постоянно останавливают на улицах, чтобы проверить документы, и берут с них деньги. Когда они ездят в метро, озираясь на каждого встречного, когда боятся темных подъездов и молодых ребят, собирающихся группами.

После одиннадцатого сентября в Америке стали так же относиться к представителям мусульманского населения, особенно к арабам, пакистанцам, туркам, персам. Эту ненависть наверняка чувствовал на себе и Ахмед Парвиз. Он не был виноват в том, что случилось в Нью-Йорке и Пентагоне, но коллективная вина возлагалась и на таких людей. Как после каждого террористического акта бьют ни в чем не повинного азербайджанского торговца овощами, армянского сапожника, грузинского парикмахера, даже чеченского портного. При этом всегда страдают несчастные, нищие, абсолютно невиновные люди. Никто не идет бить меценатов террористов, негодяев, которые дают им деньги. Хотя про них все знают. Но их невозможно достать, они за бронированными стеклами «Мерседесов», за спинами телохранителей. И простым людям невозможно объяснить, что нет плохих народов, а есть подлецы, не представляющие свой народ. Как не может представлять весь русский народ полковник Буданов. А вот Толстой может. И мой любимый Чехов тоже может. И Чайковский, которого я боготворю. Все просто, но почему-то люди не хотят этого понять. Наверное, Парвизу было трудно. После одиннадцатого сентября в Чикаго ему стало трудно. А после смерти жены он возненавидел не только этот город, но и всю западную цивилизацию. Это наглядный урок нам всем, как ненависть порождает ненависть.

Они шли вдоль стены вокруг Ватикана. Галия задрала голову, обозревая эту высокую стену, служащую как бы границей между Ватиканом и всем остальным Римом.

– Всегда мечтала здесь побывать, – призналась она. – Особенно в самом Ватикане. Говорят, там невероятные музеи. Но мне сказали, что в левой части сейчас идет ремонт.

– Но можно посмотреть все остальное, – предложил Дронго, – и даже знаменитую Сикстинскую капеллу Микеланджело. Пойдем, я буду твоим гидом.

Они провели в музеях Ватикана около трех часов. А когда вышли, Галия с трудом сдерживала восторги.

– Это было замечательно, – прошептала она. – Ты, наверное, много раз сюда приходил?

– Да, много, – подтвердил Дронго. – Каждый раз, когда я вижу эту капеллу, картографический зал Ватикана, скульптуры во дворе, среди которых Лаокоон с сыновьями, когда спускаюсь по знаменитой лестнице, устройство которой невозможно понять с первого взгляда, мне кажется, что я приобщаюсь к чуду.

– Завтра все закончится, – немного грустно повторила Галия, – и мы отсюда уедем.

– Я думаю, завтра миллионы итальянцев будут молиться за наш скорый отъезд, – мрачно заметил Дронго, – и это будет правильно.

– Ты останешься в Италии? – полюбопытствовала она.

– Да.

Галия молча кивнула, и он не сумел разобрать выражение ее лица. Но в эту ночь она не пришла в его номер. И он не решился дойти до ее дверей, заснув в своей комнате. Но под утро она постучалась к нему. И он открыл ей дверь.

– Извини, – произнесла Галия, отводя глаза, – я знаю, какой сегодня день. Последний день в Италии. Я подумала, что если сейчас не приду, то потом себе этого не прощу. Ты меня пустишь?

Он провел ее в комнату, не сказав ни слова.

Через несколько часов в аэропорту Фьюминчино все ждали самолета из Дамаска, на котором должен был прилететь связной из Багдада. Аэропорт оцепили, несколько сотен переодетых полицейских и работников службы безопасности ждали, когда начнут выходить пассажиры. Все пограничники и таможенники тоже были предупреждены, одновременно работали сотни кино– и телекамер. Но, как обычно бывает в таких случаях, никто не обратил внимания на рыжеволосого мужчину среди встречающих и терпеливо кого-то поджидающего. Мужчина имел ярко выраженную европейскую внешность, и поэтому им никто не заинтересовался.

К этому моменту у генерала Сальвиони был список авиапассажиров. Из ста двенадцати человек, прилетевших этим рейсом, почти половину составляли женщины. И пятеро детей. Предстояло решить, как поступить. Отпустить всех было бы полным безумием. Генерал принял решение закрыть терминал и самому выйти к пассажирам рейса. Среди прилетевших не было ни одного гражданина Ирака, и лишь двадцать восемь человек – гражданами Сирии. Остальные – граждане Турции, Греции, Кипра, Египта, Ирана, Венесуэлы, Италии, Франции, Ливана.

– Как нам выяснить, кто из них «связной из Багдада»? – недоуменно спросил Сальвиони, обращаясь к экспертам. – Мы же не можем установить наблюдение за каждым из них. И не можем их отпустить. Лучше я оставлю их в терминале на несколько дней, чем позволю взорвать наш город. «Связной» должен знать все коды и местонахождение бомбы. Это должен быть смертник, готовый рискнуть собой во имя выполнения задачи. Как нам его определить?

– Пригласить психологов, чтобы побеседовали с каждым, – предложил английский представитель.

– Прогнать всех через «детектор лжи», – посоветовал американец, – проверить всех до единого, даже детей. Нельзя рисковать, может, код знает ребенок, который должен передать его смертнику, уже находящемуся в Риме.

– Придется проверять таким образом, – согласился генерал, – у нас нет другого выхода. Торжественная месса в Ватикане начнется через три часа. А если бомба взорвется сама, без этого «связного»?

Эксперты молчали. Каждый понимал опасность именно такого исхода. Нужно было что-то делать…

– Начинайте проверку, – предложил американский эксперт, – но можно отпустить всех, за кем приехали родные. Или….

– Стоп! – вмешался Дронго. – Как раз наоборот. Давайте выясним, за кем приехали в аэропорт встречающие. Связной не может самостоятельно появиться в Риме, его должны встречать. Отделим тех, кого встречают. Объявите по радио, что мы ждем всех встречающих в другом терминале. И начинайте с ними беседы. Одновременно – с прилетевшими. Два человека не могут совершенно одинаково врать, это невозможно, как бы хорошо они ни договорились.

– Верно, – обрадовался генерал, – объявите по радио, что мы ждем встречающих в другом терминале.

– И разрешите нам просмотреть весь груз приехавших, – попросил Дронго.

Генерал согласно кивнул. Через пятнадцать минут выяснилось, что тридцати четырех пассажиров встречают родственники и друзья. Этих людей сразу выделили, разбив на несколько групп. Психологи начали с ними беседу, а из Рима срочно везли аппараты, называемые «детекторами лжи». Но всем было понятно, что за три часа они могут просто не успеть.

Дронго внимательно исследовал багаж прилетевших. Он просматривал на мониторах каждый чемодан, каждую сумку. В одном из чемоданов находились кисти, халаты, обувь. Когда этот чемодан просветили, один из экспертов понимающе кивнул.

– Наверное, художник.

– Да, – подтвердил офицер пограничной стражи, сверяясь с номером багажа. – Это Лайла Констаки, гражданка Греции. Она дизайнер.

Следующий чемодан принадлежал сирийскому бизнесмену. Но Дронго неожиданно попросил вернуть предыдущий чемодан. И еще раз внимательно рассмотрел содержимое через монитор, а затем предложил вскрыть подозрительный чемодан. Генерал Сальвиони разрешил это сделать.

Дронго задумчиво потрогал лежащие в нем кисти. Стоявший рядом английский эксперт улыбнулся.

– Мы теряем время на рассмотрение вещей этой художницы. Здесь ничего нет, коллега.