Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 4 - Генрик Сенкевич

— Ты знал великого воителя, но своевольника и приспешника Радзивилла, соучастника измены. А перед тобою ченстоховский Гектор, которому Ясная Гора после ксендза Кордецкого больше всего обязана спасеньем, перед тобою защитник отчизны и мой верный слуга, который собственной грудью меня прикрыл и жизнь мне спас, когда в ущелье я к шведам попал, все равно как в стаю волков. Вот он каков, этот новый Кмициц! Знакомься же с ним и люби его, он того стоит!

Володыёвский только усы желтые топорщил, не зная, что и сказать, а король прибавил:

— И знай, он не только ничего не обещал князю Богуславу, но первый на нем отомстил Радзивиллам за козни, увез его и хотел отдать в ваши руки.

— И нас о виленском воеводе предостерег! — воскликнул маленький рыцарь. — Какой же ангел обратил тебя, милостивый пан?

— Обнимитесь же! — сказал король.

— Ты, милостивый пан, сразу мне полюбился! — сказал Кмициц.

Они упали друг другу в объятия, а король глядел на них и губы от удовольствия надувал, по своему обыкновению. Кмициц так сердечно тискал в объятиях маленького рыцаря, что даже вверх его поднял, как котенка, и не скоро снова поставил на ноги.

После этого король ушел на ежедневный совет, тем более что во Львов прибыли оба коронных гетмана, чтобы войско собрать и повести его потом на помощь Чарнецкому и конфедератским отрядам, которые под предводительством разных военачальников носились по всей стране.

Рыцари остались одни.

— Пойдем ко мне на квартиру, — предложил Володыёвский. — Ты найдешь там Скшетуских и пана Заглобу. Они рады будут услышать, что рассказал мне король. Там пан Харламп.

Но на лице Кмицица изобразилось страшное беспокойство.

— Много ли людей нашли вы при князе Радзивилле? — спросил он маленького рыцаря.

— Из офицеров при нем был один только Харламп.

— Господи! Да не про военных я спрашиваю! Из женщин кого вы нашли?

— Я догадываюсь, о ком ты хочешь спросить, — покраснел маленький рыцарь. — Панну Биллевич князь Богуслав увез в Тауроги.

Кмициц на глазах изменился в лице: он побледнел как пергамент, снова вспыхнул и снова стал еще бледней. Слова не мог он вымолвить, только ноздри раздувал, видно, дух у него совсем занялся. Потом сжал обеими руками виски и в неистовстве заметался по покою.

— Горе мне, горе мне, горе! — повторял он без конца.

— Пойдем, Харламп тебе поподробней обо всем расскажет, он был при этом, — сказал Володыёвский. 

 ГЛАВА XXXII

Выйдя от короля, оба рыцаря шагали в молчании. Володыёвский не хотел, а Кмициц не мог говорить, такая мука терзала его и душила злоба. С трудом протискивались они сквозь толпу народа, который запрудил все улицы, привлеченный слухом о прибытии отряда татар из числа тех, которых хан обещал прислать королю; отряд уже подошел и должен был вступить в город, чтобы явиться к королю на поклон. Маленький рыцарь шагал впереди. Кмициц как оглашенный летел за ним, надвинув на глаза колпак, толкая по дороге людей.

Только когда стало посвободней, пан Михал схватил его за руку и сказал:

— Опомнись, пан Анджей! Не надо отчаиваться! Этим делу не поможешь!

— Я не отчаиваюсь, — ответил Кмициц, — я крови его жажду.

— Будь уверен, ты найдешь его между врагами отчизны!

— Тем лучше! — с жаром сказал пан Анджей. — Но если я даже в костеле найду его…

— Ради Христа, не кощунствуй! — прервал его маленький полковник.

— Этот изменник доведет меня до греха!

На минуту они умолкли.

— Где он теперь? — нарушил молчание Кмициц.

— Может статься, в Таурогах, а может, и нет. Харламп лучше знает.

— Идем же!

— Да тут уж недалеко. Хоругвь за городом стоит, а мы здесь, и Харламп с нами.

Но Кмициц стал вдруг задыхаться, точно они взбирались на крутую гору.

— Очень я еще слаб, — заметил он.

— Тем более надо тебе сохранять спокойствие, ведь с каким рыцарем придется иметь дело.

— Я уж однажды имел с ним дело, вот что он мне оставил на память!

С этими словами Кмициц показал на рубец через все лицо.

— Расскажи, как было дело, а то король об этом только вскользь упомянул.

Кмициц начал рассказывать, и хоть зубами скрежетал и даже колпаком оземь хлопнул, однако отвлекся от мысли о своей беде и немного успокоился.

— Знал я, что ты человек отчаянный, — сказал маленький рыцарь, — но чтоб отважиться Радзивилла увезти из его же хоругви, этого я и от тебя не ждал.

Тем временем они дошли до квартиры. Оба Скшетуские, Заглоба, арендатор из Вонсоши и Харламп смотрели как раз крымские тулупчики, что принес показать торговец-татарин. Харламп, который лучше всех знал Кмицица, признал его с первого взгляда.

— Господи Иисусе! — крикнул он, уронив тулупчик.

— С нами крестная сила! — вскричал и арендатор из Вонсоши.

Не успели они опомниться, а Володыёвский и говорит:

— Позвольте представить вам ченстоховского Гектора и верного королевского слугу, что за веру отчизне и короля проливал свою кровь.

Тут все еще больше изумились, а достойный пан Михал с жаром стал рассказывать все, что слышал от короля о заслугах Кмицица и от самого Кмицица о похищении князя Богуслава.

— Стало быть, — кончил он свой рассказ, — все это неправда, что наговорил об этом рыцаре князь Богуслав! Мало того, нет у князя злее врага, чем пан Кмициц; князь и панну Биллевич увез из Кейдан, чтобы так ли, этак ли отомстить ему.

— А нам этот кавалер спас жизнь и конфедератские хоругви предупредил, что князь воевода идет на них! — воскликнул Заглоба. — Да при таких заслугах все старые грехи должны быть забыты! Но боже ты мой, как хорошо, что не один он пришел, а с тобой, пан Михал, как хорошо, что и хоругвь наша за городом, ведь страх как люты на него лауданцы, не успел бы он рот раскрыть, а уж они бы его подняли на сабли.

— От всей души приветствуем тебя, милостивый пан, как брата и будущего соратника! — сказал Ян Скшетуский.

Харламп за голову хватался.

— Да он никогда не пропадет! — говорил он. — Из любой пучины на берег выплывет, да еще со славой!

— Ну не говорил ли я вам! — кричал Заглоба, — Я, как увидал его в Кейданах, сразу подумал: вот это воитель, это удалец! Помните, мы ведь тотчас стали с ним целоваться. Моих это рук дело, что разбит Радзивилл, но и его, и ведь это меня бог осенил в Биллевичах, что не дал я его расстрелять! Друзья мои, что за толк в сухой беседе, гость-то какой у нас, чего доброго, он подумает, что мы вовсе ему и не рады.

Услышав такие речи, Редзян тотчас отослал татарина с тулупчиками, а сам со слугою стал готовить угощение.

Но Кмициц об одном только думал: как бы разузнать у Харлампа, нельзя ли вызволить Оленьку.

— Ты был при этом, милостивый пан? — спрашивал он.

— Да я почти что и не выезжал из Кейдан, — ответил носач. — Приехал князь Богуслав к нашему князю воеводе. К ужину так разоделся, что прямо ослепил нас, и видно было, что панна Биллевич очень ему приглянулась, только что не мурлыкал он от удовольствия, как кот, когда его гладят по шерстке. Но о коте говорят, будто и он богу молится, а князь Богуслав коль и маливался, так разве что одному сатане. А уж как он к ней подольщался, как за нею увивался, как мелким бесом рассыпался…

— Оставь! — сказал Володыёвский. — Не видишь разве, что сердце ему растравляешь.

— Нет, нет! Говори, милостивый пан, говори! — воскликнул Кмициц.

— Толковал он тогда за столом, — продолжал Харламп, — будто и самим Радзивиллам не зазорно на шляхтянках жениться, будто и сам бы он предпочел на шляхтянке жениться, чем на какой-нибудь там принцессе, из тех, что сватали ему французский король и королева; фамилий ихних я не упомнил, такие они были чудные, будто кто тебе в лесу на гончих порскал…

— Ну что ты об этом толкуешь! — остановил его Заглоба.

— Ясное дело, для того это он говорил, чтоб прельстить панну Биллевич. Мы тотчас это смекнули, переглядываться да перемигиваться стали, справедливо рассудив, что хочет он на невинность ее покуситься.

— А она? Что же она? Что же она? — лихорадочно спрашивал Кмициц.

— Ну, она шляхтянка, благородная девица, знает, как держать себя, и виду не подала и не глянула на него, но когда он о тебе заговорил, тут она так и впилась в него глазами. А как сказал он, будто ты посулился ему за сколько-то дукатов похитить короля и живым или мертвым доставить шведам, страх что тут сделалось с нею. Мы уж думали, помрет; но так она на тебя разгневалась, что превозмогла женскую слабость. А как начал он расписывать, с каким презреньем отверг твои посулы, тут уж она превозносить его стала и с благодарностью на него поглядывать, а потом уж и руки не отняла, как повел он ее из-за стола.

Кмициц закрыл руками глаза.

— Спасите, спасите, кто в бога верует! — твердил он. И вдруг сорвался с места. — Прощайте!