Литературно-художественный альманах «Дружба», № 3 - В. Азаров

— И ничего не услышишь, — уверенно сказал Егорушка.

— Услышу, — так же уверенно ответил Володя. — Елизавета Васильевна, как заседание, обязательно трубку снимает…

— А что ж, пожалуй, — согласился Егорушка.

— То-то, — гордо взглянула на него Зойка. — А кто придумал? Я придумала. Только куда мы спрячем Оленьку, если постановят вернуть ее домой?

— Тебе всё спектакль, — с досадой отмахнулся Егорушка. — А тут серьезное дело!

40

Шереметевская школа была двухэтажная. Такой ее построил архитектор, и такой она казалась всем шереметевцам. Но в представлении ребят она имела четыре этажа. Внизу, под школой, был подвал, где не раз отсиживались опоздавшие на урок, а наверху, над самым директорским кабинетом была чердачная комнатушка, где хранились семена и экспонаты школьного участка. Вот про этот четвертый этаж и вспомнили семиклассники, когда они узнали о педсовете, на котором, как им точно было известно, должна решаться судьба Ольги Дегтяревой.

На следующий день, за полчаса до начала педсовета, по черной школьной лестнице пробирались Володя Белогонов, Егорушка Копылов и Зойка Горшкова. Забравшись под крышу, Володя Белогонов достал из-за пазухи провод, Егорушка просунул голову в слуховое окно, соединил про вод с телефонной линией, и вскоре вся тройка уже сидела у трофейного полевого телефона в ожидании, когда под ними, в кабинете директора начнется педсовет.

— А вдруг Елизавета Васильевна не снимет трубку?

— Обязательно снимает, — авторитетно заявил Володя. — Она не любит, чтобы ей звонили, когда идет педсовет. Мы, значит, и подслушаем.

— Это совсем не подслушивание, — возразила Зойка.

— А что же, по-твоему?

— Желаем быть в курсе дела, — ответила Зойка и поднесла к уху телефонную трубку. — Не начали еще? Нет! А потом во всех пьесах обязательно кто-нибудь что-нибудь подслушивает. И чаще всего это делают хорошие люди. Почему же нам нельзя?

Неожиданно в трубке что-то зашуршало. Белогонов выхватил ее у Горшковой.

— Ну как, началось? — протянул руку Егорушка. — Дай-ка мне!

— Постой, — отмахнулся Белогонов. — Это в Дом культуры звонят. Новая кинокартина идет.

Да, телефон работал, были слышны голоса из далекого районного центра, но ни единого звука не доносилось с заседания педсовета.

— Ничего мы не услышим, — сокрушенно вздохнул Володя.

— Пожалуй. — согласился Егорушка.

Но Зойка упрямо продолжала слушать. Пока идет педсовет, она не сдвинется с места. Для подруги она готова на всё! Она не сомневалась, что Егорушка и Володя вот-вот начнут ее уговаривать слезть с чердака, сердилась на них и сказала недовольно:

— Уходите, нечего вам тут делать! — А когда они весьма охотно поспешили исполнить ее приказание и осторожно двинулись к лестнице, подумала с гордостью и чувством собственного превосходства: разве мальчишки способны быть верными товарищами? Но она им покажет, что значит настоящая дружба! Просидит здесь хоть всю ночь, а что-нибудь услышит.

41

Елизавета Васильевна сидела в своем кабинете и ждала, когда соберутся все. Учительская была отделена тонкой дощатой перегородкой, и Елизавета Васильевна хорошо слышала, что там происходит. За столом у окна с кем-то спорил о дополнительных занятиях Антон Антонович — никогда спокойно не посидит; из угла в угол тяжело шагал Дегтярев — перед педсоветом задумаешься; вот открыла дверь и, смеясь, вошла Екатерина Ильинична — освоилась, а давно ли сама была школьницей? В учительской становилось всё больше и больше народу. Стало шумно, голоса слились в общем невнятном говоре. Елизавета Васильевна старалась заранее представить себе, кто будет ее союзником и кто противником. Она рассчитывала на помощь Надежды Георгиевны, думала о возможной поддержке Антона Антоновича и не сомневалась, что против нее будет Дегтярев и, конечно, сама Анна Степановна Копылова. Как-то ведь надо оправдать укрывательство сбежавшей девчонки!

Елизавета Васильевна поднялась из-за стола. Ну что ж, пора, кажется, начинать. Итак, ее позиция ясная! Девочку вернуть матери, а педагогическую практику Дегтярева осудить. Всё должно подтвердить, что она, директор школы, решительно пресекла допущенные в воспитательской работе ошибки. Елизавета Васильевна поправила волосы, смахнула с плеча пушинку и, сделав строгое и чуть-чуть опечаленное лицо, открыла дверь учительской:

— Товарищи, прошу.

И педсовет начался. Елизавета Васильевна стояла у письменного стола и говорила солидно, веско и не спеша. Дело Дегтяревой — дело всей школы. И пройти мимо факта ухода школьницы от матери нельзя. Семья и школа неотделимы. Сегодня Дегтярева бросит мать, завтра она бросит школу. Девочка не привыкла к семье, и самая пустяковая ссора становится поводом для разрыва. Елизавета Васильевна остановилась, оглядела присутствующих и, неожиданно повысив голос, заговорила жестко:

— Всё это тем более возмутительно, что бегство школьницы произошло при явном попустительстве классного воспитателя. Школа стала притчей во языцех. Что думают о школе родители? Я не хочу гадать, но на их месте я бы серьезно задумалась, а стоит ли посылать в такую школу своих детей? Понимаете, что значит бегство Дегтяревой? И всё это сделали вы, Алексей Константинович!

— Но простите, Елизавета Васильевна, — возразил Антон Антонович. — Насколько мне известно, Олейникову обвиняют в спекуляции.

— Одну минутку, Антон Антонович, — остановила математика Елизавета Васильевна. — Педсовет не суд. Но, скажите, разве нет людей, которые были не только заподозрены, но и действительно занимались спекуляцией и разве они были лишены родительских прав? Что вы скажете, Антон Антонович?

Антон Антонович промолчал, и Елизавета Васильевна почувствовала, что, поставив в тупик математика, она одержала первую победу.

— И вы, Алексей Константинович, попрежнему упрямо настаиваете на своем? — иронически спросила Елизавета Васильевна.

— Да, настаиваю, — ответил Дегтярев.

— Так вам мало, что вы нарушили жизнь семьи, скомпрометировали школу! — воскликнула Елизавета Васильевна. — Вы хотите окончательно подорвать к ней доверие? Я не потерплю этого, и я не позволю пропагандировать в школе антипедагогические взгляды!

Елизавете Васильевне изменила обычная сдержанность. Кажется, она уже сказала что-то лишнее. Но овладеть собой ей было уже не под силу, и теперь она не спорила с Дегтяревым, а поучала его, словно перед ней был провинившийся ученик.

— Вы забыли, что еще вчера были студентом. Понимаю, что война помешала, но объективно вы столь же неопытный учитель, как и двадцатилетний юнец.

Елизавета Васильевна не щадила самолюбия Дегтярева. Для нее он уже не был учителем ее школы. К тому же, когда, как не сейчас, она могла отплатить ему за все неприятности, что он причинил ей? Она понимала, что не дать ему слова на педсовете она не в силах, и потому строила свою речь в расчете на то, чтобы подавить его волю, сделать его в глазах всего коллектива ничтожным, маленьким человеком, который не заслуживает даже того, чтобы быть внимательно выслушанным. Она воодушевлялась своими словами, ей они казались очень верными, и продолжала наносить Дегтяреву удар за ударом:

— Вы подменили кропотливую воспитательную работу заигрыванием с ребятами, а настойчивую учебу — сомнительными опытами на участке! Разве не ваши юннаты опозорились с сифонами? Не вам ли пришлось расписываться в своем незнании перед Егором Копыловым? А сейчас что вы делаете?

Дегтярев и до педсовета не сомневался в том, что ему предстоит выдержать серьезный бой с Елизаветой Васильевной. Он знал, что его упорное нежелание заставить вернуться Оленьку к матери может толкнуть директора на крайние меры, но он не ожидал, что она так враждебно и бесцеремонно выступит на педсовете.

Дегтярев с трудом удержался, чтобы не ответить ей так же резко, и начал очень спокойно и сдержанно:

— Я много думал о том, что произошло в семье Олейниковой. Я откровенно скажу, уход девочки от матери был для меня неожиданностью, и первым моим желанием было вернуть ее домой. Но потом я понял, что не имею права это делать. Нет, я не забыл о престиже школы, не забыл о горе матери. Но я прежде всего думаю о судьбе Ольги Дегтяревой, а это значит — и о школе, и о матерях, и о судьбе детей. Школа много дает нашим ребятам. Это всем известно. Но разве не бывает, когда плохое прививается тому или иному ребенку в школе? Бывает и так! Когда? Тогда, когда он подпадает под влияние какой-то группы плохих, распущенных ребят, когда не школа, а такие ребята воспитывают друг друга. Но что в таких случаях делают? Школа активно вторгается в жизнь ребенка, она дискредитирует в его глазах плохих товарищей и тем самым воспитывает и его и их. В школе педагог старается не просто привить своему ученику какие-то положительные качества, а делает это, помня, что ребята тоже воспитывают друг друга. В школе много недостатков, но плохому не так-то легко разгуляться в ней.