Червоный - Андрей Кокотюха

Но все равно: чем дальше, тем чаще антисоветское подполье терпело поражение. Все это, молодой человек, только благодаря укреплению власти в центре и на местах. К примеру, сразу после победы объявили амнистию для осужденных бандеровцев и членов их семей. Потом националистам предложили сложить оружие в обмен на все ту же амнистию, и добровольно сдались сотни людей. Там, где не удавалось уговорить, работала наша агентура.

Наконец, мы всячески ослабляли материальную базу бандеровцев. Ведь одно дело, когда тебе нечем стрелять, и совсем другое — когда боец голодный. Благодаря агентуре мы выявляли оуновских пособников по селам, судили и депортировали их, куда следует. Организация колхозов также не способствовала тому, чтобы у потенциальных приспешников оставались запасы продуктов, которые они могли бы без ощутимого вреда для собственных семей и их благополучия передавать в леса. Поэтому велась мощная агитация против колхозов. Тем не менее наши стратегия и тактика побеждали.

Примечание Клима Рогозного: Отставной офицер КГБ здесь сознательно не говорит, что публичные акции запугивания практиковала и советская власть. К тому же Доброхотов не упоминает о так называемой Большой блокаде: предполагалось полностью отрезать подразделения УПА от сел и хуторов, замкнув их в лесах, чтобы уничтожить голодом, холодом, болезнями и непрерывными боями. По расчетам руководства НКВД-МГБ, были заблокированы, согласно административному делению того времени, десять областей Украины. Государственные границы и границы между областями и даже районами перекрывались. В селах и на хуторах стояли военные гарнизоны. Вводилась строгая контрольно-пропускная система. Если бы украинское подполье было настолько слабым, как об этом говорит Доброхотов, такие усилия власть не прилагала бы.

Вот как все складывалось: сидеть в бункерах и прятаться в лесах с автоматами бандеровцам становилось все труднее. Люди чаще отказывали им и не давали продуктов: ведь обещания свергнуть советскую власть в обмен на хлеб и сало становились все более бессмысленными. Да и власть, против которой оуновцы настраивали народ, открывала школы, больницы, давала рабочие места, снижала цены на продукты и промышленные товары. Иногда еду и теплые вещи приходилось забирать силой, с угрозами, а этого, согласитесь, никто не любит. Что же это за патриоты такие, если они забирают у бедных людей и без того скудные запасы…

В комплексе это подрывало, как вы понимаете, деятельность УПА. А вот Червоный, по оперативным данным, находившимся в моем распоряжении, меньше всего обращал на это внимание. Он оказался таким упрямым! А еще его почему-то любили в тех краях, вспоминали шепотом и с восхищением. Даже у нас на допросах задержанные по подозрению в разного рода антисоветской деятельности не сдерживались, угрожали: «Ничего, Остап до вас еще доберется! Он вам пустит красных петухов!» Именно поэтому его группа и он лично представляли для нас и — скажу без преувеличения — для успешного продвижения советской власти довольно серьезную опасность.

Можете прямо так и писать: Данила Червоный считался на Волыни особо опасным преступником. А после нескольких акций, проведенных его группой и, к сожалению, оказавшихся успешными, найти и обезвредить Червоного стало для меня делом чести.

2

Весной 1948 года боевка Остапа, то есть Червоного, напала на автоколонну, в которой была машина нового начальника Луцкого военного гарнизона.

Обычно бандеровцы не вступали в стычки с регулярными частями, сосредотачивались на подразделениях МВД, и это было понятно: бросить вызов армии — значит ускорить свой и без того близкий конец. Но, как решил я тогда, Червоный хотел пойти ва-банк, именно поэтому вконец обнаглел, так как терять ему особенно было нечего. К тому же нападение на колонну — серьезная акция, которая, как ни крути, получит огласку и наделает шуму. Конечно. И если у бандеровцев получится выпутаться живыми, их реноме в глазах антисоветски настроенного населения подскочит. Следовательно, Червоный еще какое-то время сможет пользоваться расположением людей и продолжать деятельность, опираясь на националистическое антисоветское подполье.

Акция у Червоного получилась удачной не в последнюю очередь из-за эффекта неожиданности. Засаду бандеровцы устроили там, где их никто не ждал, поскольку маршрут автоколонны составлялся тщательно и с учетом таких неприятных сюрпризов. Главную машину сразу забросали гранатами. Пока бойцы приходили в себя и занимали оборону, выискивая врага впереди, по ним ударили с тыла. Как только наши приняли бой, их атаковали с другой стороны, и те, кто чудом уцелел, потом говорили в своих показаниях — схватка началась неожиданно и закончилась молниеносно. Нападавшие расстреливали наших в упор, добивали усердно, даже я бы сказал — прилежно, со всей, как говорится, ответственностью и знанием дела. Самого начальника гарнизона повесили раненого на ближайшем дереве, прицепили на шею табличку, она до сих пор время от времени перед глазами у меня встает — «Смерть оккупантам!». Ну, табличка табличкой, а все это наводило на мысль о разветвленной бандеровской агентуре, которая закрепилась не только в селах, но и в городах, окопалась в государственных учреждениях, даже проникла в нашу систему — иначе как бы Червоный узнал пусть не максимально, но все-таки засекреченную информацию о маршруте следования автоколонны…

Не один я такой умный. Руководство из Киева тогда, помню, всыпало мне по первое число. Им, соответственно, попало из Москвы, ведь начальников военных округов назначают там. Признаюсь, той весной надо мной завис, как говорится, дамоклов меч: или я немедленно активизирую работу по обезвреживанию Данилы Червоного и его вооруженной группы, или меня, несмотря на всю мою компетентность и осведомленность в региональной специфике, зашлют начальником какого-нибудь лагеря в Сибирь.

Говорю вам это сейчас так спокойно, потому что государственной тайны не раскрываю: уголовные элементы вместе с антисоветчиками, согласно советским законам, до сих пор отбывают сроки наказания в местах, так сказать, не столь отдаленных. Охрану этих исправительных учреждений тоже надо кому-то организовывать, но если попадались служивые люди, умевшие это делать, то были и такие, кого на ответственные должности назначали специальными приказами. Разумеется, я вынужден буду подчиниться. Вот только осенью того года я готовился праздновать сорок лет со дня рождения и двадцать лет службы в органах ВЧК — НКВД — МГБ. Очень не хотелось делать это в условиях Крайнего Севера и вечной мерзлоты. Конечно, партии виднее, куда меня посылать, вот только назад, к нормальной работе, вернуться, как показывала практика, довольно сложно.